Самый жестокий месяц - Пенни Луиз. Страница 59

– Чего хотят эти люди?

– Чтобы я ушел в отставку.

– Почему?

– Это месть за Арно. Я стал символом позора, который постиг Квебекскую полицию.

– Нет, Арман, дело не в этом. Я думаю, ты стал слишком влиятельным.

Он повесил трубку и позвонил дочери – она тоже еще спала. Она выскользнула в другую комнату, чтобы поговорить с ним, потом услышала шаги Дэвида.

– Папа, я должна поговорить с Дэвидом. Позвоню тебе попозже.

– Мне очень жаль, Анни.

– Это не твоя вина. Боже мой, он идет вниз – там газета. Я побегу.

На мгновение Арман Гамаш представил себе сцену в доме дочери в монреальском квартале Плато-Мон-Руаяль. Дэвид, взъерошенный со сна и недоумевающий. Такой влюбленный в Анни. Анни, порывистая, амбициозная, полная жизни. И такая влюбленная в Дэвида.

Он сделал еще один звонок. Своему другу и начальнику Мишелю Бребёфу.

– Oui, allo, – раздался знакомый голос.

– Я тебя не разбудил?

– Вовсе нет, Арман. – Голос звучал приятно, дружески. – Я сам собирался позвонить тебе утром. Я читал вчерашние газеты.

– А сегодняшнюю утреннюю?

Последовала пауза, потом Гамаш услышал голос Мишеля:

– Катрин, газеты уже доставили? Oui? Ты не можешь принести их сюда? Одну минуту, Арман.

Гамаш услышал, как Бребёф шуршит листами газеты. Потом шуршание прекратилось.

– Mon Dieu. Armand, c’est terrible. C’est trop [64]. Ты говорил с Анни?

Она была крестной дочерью Мишеля и его любимицей.

– Только что. Она еще не читала. Сейчас разговаривает с Дэвидом. Все это, конечно, вранье.

– Думаешь, я в это поверил? – сказал Бребёф. – Конечно это ложь. Мы знаем, Анни никогда бы не завела роман. Арман, это становится опасным. Кто-нибудь поверит в это дерьмо. Может быть, тебе следует все объяснить.

– Тебе?

– Нет, не мне. Журналистам. На той первой фотографии ты был с Даниелем. Почему бы тебе не позвонить редактору и не объясниться с ним. Я уверен, что у тебя есть объяснение по поводу конверта. Кстати, что в нем было?

– В том конверте, который я дал Даниелю? Да ничего существенного.

Последовала пауза. Наконец Бребёф заговорил, на этот раз серьезным тоном:

– Арман, это была вуаль?

Гамаш рассмеялся:

– Как это ты догадался, Мишель? Именно вуаль. Старая семейная вуаль. Ее сделала моя бабушка.

Бребёф тоже рассмеялся, потом оборвал смех.

– Если ты не пресечешь эти инсинуации, они будут продолжаться. Созови пресс-конференцию, скажи всем, что Даниель – твой сын. Скажи им, что было в конверте. Скажи им про Анни. Какой от этого будет вред?

Какой будет вред?

– Эта ложь будет продолжаться, Мишель. Ты это знаешь. Это монстр, у которого бессчетное число голов. Отсечешь одну голову – появятся другие, более сильные и злобные. Если мы ответим, то они будут знать, что мы у них на крючке. Я этого делать не стану. И в отставку не подам.

– Ты говоришь как ребенок.

– Дети иногда говорят умные вещи.

– Дети упрямы и эгоистичны, – отрезал Бребёф.

Воцарилось молчание. Мишель Бребёф заставил себя сделать паузу. Досчитать до пяти. Создать впечатление, что думает. Потом он заговорил:

– Ты победил, Арман. Но может, позволишь мне поработать за кулисами? У меня есть кое-какие связи в прессе.

– Спасибо, Мишель. Буду тебе признателен.

– Хорошо. Давай работай. Сосредоточься на расследовании. Думай о деле и ни о чем не беспокойся. Я позабочусь об этих делах сам.

Арман Гамаш оделся и спустился вниз, погружаясь все глубже и глубже в аромат крепкого кофе. В течение нескольких минут он пил кофе, жевал круассан и разговаривал с Габри. Растрепанный Габри, теребя ручку кружки, рассказывал Гамашу о том, как решился сообщить о своей ориентации семье и коллегам по инвестиционному дому. Пока Габри говорил, Гамаш проникался пониманием того, что его собеседнику прекрасно известно, как чувствует себя Гамаш. Обнаженный, беззащитный, вынужденный стыдиться того, чего нет. И Габри исподволь давал понять Гамашу, что тот не один. Наконец старший инспектор поблагодарил Габри, надел резиновые сапоги и непромокаемый плащ и вышел прогуляться.

Накрапывал дождик, и все веселые весенние цветы полегли, как неопытные солдаты, погибшие в первом бою. Гамаш гулял уже двадцать минут, сцепив руки за спиной. Раз за разом обходил он тихую деревеньку, глядя, как она пробуждается, как зажигается свет в окнах, как выводят на прогулку собак, как из труб начинает идти дымок. Все было мирно и спокойно.

– Привет, – сказала Клара Морроу. Она стояла в своем саду в плаще, надетом на ночную рубашку, и с кружкой кофе в руке. – Оцениваю нанесенный ущерб. Вы свободны сегодня вечером? Мы хотим пригласить на обед несколько человек.

– Замечательно. Спасибо за приглашение. Не хотите присоединиться ко мне? – Гамаш показал на тропинку вокруг луга.

– С удовольствием.

– Как ваша работа? Я слышал, вы в скором времени ждете приезда Дени Фортена. – Увидев ее лицо, он понял, что зашел на опасную территорию. – Или мне не следовало об этом спрашивать?

– Нет-нет. Просто у меня не все получается. То, что несколько дней назад казалось таким ясным, внезапно стало мутным и путаным. Вы меня понимаете?

– Понимаю, – с горечью сказал он.

Клара посмотрела на него. Она часто казалась глуповатой, плохо сложенной в сравнении с другими. Только рядом с Гамашем она неизменно чувствовала себя нормальной.

– Какого мнения вы были о Мадлен Фавро?

Клара задумалась, собираясь с мыслями.

– Она мне нравилась. Очень. Впрочем, я ее толком не знала. Она недавно вступила в Общество женщин англиканского вероисповедания. Счастливица Хейзел.

– Это почему?

– Предполагалось, что в этом сентябре Габри уступит свой президентский пост Хейзел, но тут вмешалась Мадлен и сказала, что сама будет президентом.

– Это не огорчило Хейзел?

– Вы явно никогда не состояли в Обществе женщин-англиканок.

– Я не принадлежу к англиканской церкви.

– Это очень забавно. Мы проводим встречи и чаепития, а два раза в год – распродажи. Но организовать это чертовски трудно.

– Если это чертовски трудно, – улыбнулся Гамаш, – то за такое мог взяться только человек, на чьей душе смертный грех.

– Совершенно верно. Наше наказание – провести вечность в поисках волонтеров.

– Значит, Хейзел была рада избавиться от этого?

– Пребывала на седьмом небе. Не исключено, что именно для этого она и привела туда Мадлен. Они были хорошей командой, хотя так не похожи друг на друга.

– А почему?

– Понимаете, в обществе Мадлен вам всегда было хорошо. Она много смеялась и умела слушать. С ней хорошо было веселиться, но, если вы заболевали или оказывались в нужде, на помощь вам приходила Хейзел.

– По-вашему, Мадлен была неглубоким человеком?

Клара ответила не сразу:

– Мне кажется, Мадлен привыкла получать то, что ей нужно. Не потому, что она была корыстной, просто так оно всегда происходило.

– Вы знали, что у нее был рак?

– Да. Рак груди.

– Вам известно, выздоровела ли она?

– Мадлен? – Клара рассмеялась. – Да она была здоровее вас или меня. Находилась в прекрасной форме.

– Она совсем не изменилась за несколько последних недель или месяцев?

– Изменилась? Нет, я так не думаю. Она мне казалась такой же, как и прежде.

Гамаш кивнул и продолжил:

– Мы полагаем, что вещество, которое ее убило, было подмешано в ее еду во время обеда. Вы не видели или, может, не слышали чего-нибудь необычного?

– В этой компании? Все нормальное у них вызвало бы тревогу. Но вы говорите, что ее убил кто-то за нашим обедом? Дал ей эфедру?

Гамаш кивнул.

Клара задумалась, вспоминая тот вечер. Принесли еду, разогрели, приготовили, расставили. Люди расселись. Раздали разные блюда.

Нет, все казалось естественным и нормальным. Ужасная мысль: кто-то сидевший за тем же столом отравил Мадлен. Но нельзя сказать, что Клару это удивило. Если это было убийство, то совершил его кто-то из них.