Самый жестокий месяц - Пенни Луиз. Страница 65

И Арно победил.

Перед лицом фактов он признал себя виновным в подстрекательстве к убийству и в реальных убийствах. Но он убедил совет с учетом его положения и долгих лет службы не арестовывать его и двоих его подчиненных. Пока не арестовывать. Они просили дать им возможность привести в порядок дела, обеспечить свои семьи, попрощаться. А потом они отправятся в охотничий домик Арно в районе Абитиби и там покончат с собой.

Чтобы избежать постыдного для них судебного процесса. Чтобы избавить Квебекскую полицию от позора.

Гамаш яростно возражал против такой глупости. Но совет, который боялся Арно и боялся публики, принял другое решение.

К удивлению Гамаша, Пьер Арно вышел из управления свободным. По крайней мере, на какое-то время. Но такой человек и за очень короткое время может принести много горя.

– И тогда мы взяли дело в Маттон-Бее? – спросил Бовуар.

– Да, как можно дальше от Монреаля, – признал Гамаш.

Он отправил из Монреаля Рейн-Мари и попросил своего приятеля Марка Бро из Монреальской полиции назначить полицейских для защиты его детей. После этого он на гидроплане отправился в Квебек-Сити, оттуда в Бе-Комо, а потом в Наташкуан, Харрингтон-Харбор и, наконец, в крохотную рыбацкую деревню на Маттон-Бее. И там он начал искать убийцу, а нашел себя. В занюханной столовой на скалистом берегу деревни. Там пахло рыбой, как свежей, так и жареной, и грубый, неотесанный рыбак, словно высеченный из скалы, сидевший в одиночестве за столом напротив него, посмотрел на Гамаша и улыбнулся, излучая такой неожиданный свет, что Гамаш тут же понял, что должен делать.

– И тогда вы уехали, – сказал Бовуар. – Вы вернулись в Монреаль. А потом я узнал, что все газеты только и пишут что об Арно и двоих его подчиненных.

«Вот она, ирония судьбы», – подумал Гамаш и постарался больше не смотреть на часы.

Гамаш тогда приехал в Абитиби и предотвратил самоубийство. Весь путь назад двое полицейских рыдали в пьяной истерике от облегчения. Но не Арно. Он сидел прямо между ними и смотрел на Гамаша в зеркало заднего вида. Едва войдя в охотничий домик, Гамаш понял, что Арно не имеет ни малейшего намерения кончать жизнь самоубийством. Остальные – да. Но не Арно. В течение четырех часов езды сквозь снежную бурю Гамаш выдерживал на себе этот взгляд.

Пресса объявила его героем, но Арман Гамаш знал, что он никакой не герой. Герой не стал бы колебаться. Герой не убежал бы.

– А как прореагировали в управлении, когда вы появились с Арно и другими? – спросил Бовуар.

– Прием был самый сердечный, – с улыбкой сказал Гамаш. – Совет был в бешенстве. Я поступил против их желания. Они обвинили меня в нелояльности. Что ж, я и был нелоялен.

– Ну, это как посмотреть. Лояльность по отношению к кому? Почему вы это сделали?

– Чтобы остановить убийства. Матери убитых заслуживали большего, чем молчание, – сказал Гамаш после некоторой паузы. – Та женщина племени кри, которую я встретил, и другие заслуживали публичного извинения, заверения в том, что такое не повторится. Кто-то должен был выйти вперед и взять на себя вину за то, что случилось с их детьми.

Как и другие полицейские Квебекской полиции, Бовуар испытал чувство стыда и отвращения, когда узнал, что сделал Арно. Но Арман Гамаш частично искупил их вину, доказал, что не все квебекские полицейские олицетворяют собой зло. Подавляющее число полицейских всех рангов твердо и безоговорочно встали на сторону Гамаша. Как и большинство газет.

Но не все.

Некоторые обвинили Гамаша в том, что он мстит Арно. И даже пытались оболгать его, заявив, что он один из убийц и сфабриковал дело против популярного Арно.

Теперь эти обвинения зазвучали снова.

– Сколько сторонников Арно осталось в полиции? – деловито спросил Бовуар.

Это был не пустой вопрос. Бовуар собирал тактическую информацию.

– Я не хочу, чтобы ты ввязывался в это дело.

– Идите вы в жопу!

Жан Ги Бовуар никогда не позволял себе разговаривать с шефом в таком тоне, и их обоих поразили эти слова и их ярость.

Бовуар остановился у обочины:

– Как вы можете? Я так устал от этого. От того, что вы относитесь ко мне как к ребенку. Да, вы по званию выше меня. Да, вы старше и мудрее. Это так. Но настало время позволить мне встать рядом с вами. Прекратите отодвигать меня на задний план. Хватит!

Он с такой силой ударил руками по баранке, что чуть не сломал ее и почувствовал, как заныли кости. К ужасу Бовуара, у него на глазах выступили слезы. «Нет, это от боли в руках, только от боли в руках», – сказал он себе.

Но та клетка у него в груди опустела. Его любовь к Гамашу прорывалась наружу, грозила разорвать его на части.

– Выйди! – велел Гамаш.

Повозившись с ремнем безопасности, Бовуар сумел наконец выйти на дорогу. Дождь прекратился, сквозь тучи пробивалось солнце. Пробиться сквозь собственную оболочку пытался и Бовуар.

Гамаш твердо стоял на земле рядом с ним.

– Идите вы в жопу! – в голос закричал Бовуар.

Ему хотелось одного – выть во всю силу легких. Сжать кулаки, ударить что-либо или кого-либо и завыть. Вместо этого он зарыдал. Затоптался на месте, не видя ничего вокруг. Неизвестно, сколько это продолжалось, но в конечном счете к нему вернулись чувства. Сначала он увидел свет, потом услышал щебет птиц, потом ощутил запах леса после дождя. Он постепенно пришел в себя, вернулся в этот мир. И увидел перед собой Гамаша. Старший инспектор не ушел. Не пытался утихомирить его, остановить. Утешить. Он дал Бовуару отрыдаться, отвыться, выпустить пар.

– Я просто хочу… – Голос Бовуара затих.

– Чего ты хочешь? – спокойно спросил Гамаш.

Солнце светило из-за спины старшего инспектора, и потому Бовуар видел только его очертания.

– Я хочу, чтобы вы мне верили.

– Мне кажется, это не все.

Бовуар чувствовал себя как выжатый лимон. Двое мужчин смотрели друг на друга. Капельки дождя, прилепившиеся к веткам деревьев, сверкали на солнце.

Гамаш очень медленно подошел к Бовуару и протянул руку. Жан Ги уставился на нее, большую и сильную. А потом увидел собственную руку (увидел так, словно это была чья-то чужая рука) – она поднялась и медленно опустилась. В руке шефа его собственная рука была тонкой, чуть ли не изящной.

– Я все знал с того момента, когда увидел тебя, рассерженного и огорченного, в хранилище вещдоков отделения на Труа-Ривьер, – сказал Гамаш. – Почему, ты думаешь, я взял тебя, когда ты не был нужен никому другому? Почему, ты думаешь, я сделал тебя моим заместителем? Да, ты талантливый следователь. Ты заточен на то, чтобы находить убийц. Но это не все. Между нами существует взаимопонимание, между мной и тобой. Взаимопонимание у меня существует со всеми членами команды, но наиболее полное – с тобой. Ты мой преемник, Жан Ги. Придет время – и ты займешь мое место. Я люблю тебя, как сына. И ты мне нужен.

У Бовуара жгло глаза и нос, он всхлипнул, и этот всхлип пустился вдогонку за теми, что уже унес ветер, словно эта эмоция была такая же естественная, как дерево.

Они обнялись, и Бовуар прошептал Гамашу на ухо:

– Я вас тоже люблю.

Потом они отпрянули друг от друга. Без смущения. Они были отец и сын. И вся зависть Бовуара к Даниелю исчезла, покинула его сердце.

– Вы должны сказать мне все.

Гамаш продолжал колебаться.

– Неведение меня не защитит.

И тогда Арман Гамаш сказал ему все. Рассказал об Арно, о Франкёре, о Николь. Бовуар слушал, ошарашенный.

Глава тридцать шестая

Одиль Монманьи была занята с клиентом, который размышлял о различиях между твердым и мягким соевым творогом. Пока она обслуживала посетителя, Гамаш и Бовуар бродили по магазину, разглядывали ряды упаковок с органической пищей, различными чаями и травами. В задней части помещения они нашли мебель, изготовленную Сандоном. Гамаш любил антикварные вещи, в особенности из квебекской сосны. Современная мебель часто вызывала у него недоумение. Но когда Гамаш смотрел на столы Жиля, на его стулья и табуретки, его миски и посохи, у него возникало ощущение, что он видит удивительную смесь старины и новизны. Дерево, казалось, было обречено принимать такие формы, словно оно росло сотни лет в лесах Квебека в ожидании, когда этот человек найдет его и использует таким вот образом. Но при этом дизайн был ничуть не похож на традиционный. Изделия были современные и смелые.