Цвет пурпурный - Уокер Элис. Страница 16
Замолкни, Харпо, я рассказываю, Мышка говорит.
И рассказала.
Он меня сразу признал, говорит, только я в дверях возникла.
Чево сказал, мы все хором спрашиваем.
Чево тебе надо, сказал. Я ему говорю, пришла мол я, потому как интерес имею, штобы все было по справедливости. Он опять спрашивает, Чево надо?
Я тогда сказала, как вы все мне велели. Будто Софии еще мало досталось. Будто ей в тюрьме не жизнь, а малина, как она есть баба здоровенная. Ей чево угодно, лишь бы только к белым в услужение не угодить. Ежели хотите знать, с тово весь сыр-бор и начался, говарю. Мэрова жена желала, штобы София к ней в прислуги пошла. София ей сказала, мол, даже и близко никаких белых не хочет, не то што в прислуги идтить.
Вот как, говорит он, а сам на меня пялится.
Да, сэр, говорю. В тюрьме-то ей самое то. Только и знает, што стирать да гладить, прямо как дом родной. Шесть детей у ее, вы же небось в курсе.
В самом деле? говорит. А сам ко мне подошел и о стул мой облокотился.
Ты чья будешь, спрашивает.
Я ему назвала маму мою, бабушку, дедушку.
А папаша твой кто, спрашивает. Чьи глаза-то у тебя?
Нет у меня отца, говорю.
Да ладно тебе, говорит. Я кажется тебя раньше где-то видел.
Да, сэр, говорю. Лет с десять назад, я еще девчонкой была, вы мне монетку подарили. Уж будьте уверены, я вам по гроб жизни благодарная.
Что-то не припомню, говорит.
Вы еще к нам заходили с маминым знакомым, Мистером Джимми.
Тут Мышка на нас на всех посмотрела, вздохнула глубоко и чево-то забормотала.
Давай говори, Одесса ей говорит.
Да-да, Шик говорит. Ежели ты нам боишься сказать, кому еще остается? Богу что ли?
Снял он с меня шляпку, Мышка говорит. И велел платье расстегнуть. Тут она голову опустила и лицо руками закрыла.
Боже ж ты мой, Одесса говорит. Дядя ведь он тебе.
Он сказал, кабы он был мне дядей, то был бы грех. А так просто шалость. С кем не бывает.
Она к Харпо повернулась. Скажи, Харпо, говорит, ты любишь меня или мою светлую кожу?
Тебя люблю, Харпо говорит. Мышечка моя. На колени встал и обнять ее норовит.
Встала тут Мышка. Меня зовут Мария Агнесса, говарит.
Через полгода после похода в тюрьму Мария Агнесса запела. Сперва Шиковы песенки, а потом и свои начала придумывать.
У ей такой голосок, никто бы и не подумал, будто можно таким голосом петь. Таким слабеньким, тоненьким, на кошачье мяуканье похожим.
Не успели мы оглянуться, как привыкли к ее писку. Не успели еще раз оглянуться, как уже пондравилось.
Харпо не знает, чево и думать.
Смешно, говорит он мне и Мистеру __, И откуль чево взялося. Што твой граммофон, стоит в углу, молчит как могила, а пластинку поставили и ожил.
Скажи-ка, злая она еще на Софию, што та ей зубы выбила? Я спрашиваю у него.
Злая. Так злись не злись, што с тово? Она ж не злыдня какая, понимает, как теперича Софии туго приходится.
А с детьми она как? Мистер __ спрашивает.
Любят ее. Она им во всем потакает. Чево хочут делают у ей.
О-о, я говорю.
Не боись, говорит, в случае баловства Одесса с сестрами завсегда им выволочку дадут. У их не забалуешь. Как в армии.
А Мышка поет себе:
София мне нонче говорит, одного я не понимаю.
Ты о чем, спрашиваю.
Как мы до сих пор дожили и их всех не перебили.
Три года миновало с той заварухи, из прачешной она вызволилась, опять толстая да гладкая, как прежде, вот только мысль, штоб кого-нибудь убить, не идет у ей с ума.
Чересчур их много, говорю. У их изначально численный перевес. Однако, поди и у их бывает, што полку убывает. Не нонче так давеча.
Мы с Софией сидим на старом ящике во дворе мисс Милли. Гвозди из ящика проржавевшие торчат, стоит нам шелохнуться, они скрипят.
Софии велено за детьми присматривать, пока они в мячик играются. Мальчонка кинул мячик девчушке, она попробовала словить с закрытыми глазами, да упустила, и мяч к Софии подкатился.
Кинь мне мяч, мальчишка говорит, и руки в боки упер. Кинь мне мяч.
София бормочет, более мне, чем ему. Я тут не для того приставленая, штобы мячи кидать. И не думает даже шевелиться.
Ты что не слышишь что ли, тебе говорю, он кричит. Ему шесть годков, сам белобрысый, глазенки синие, ледяные. Подбегает он к нам, весь бешеный, и норовит Софию в ногу пнуть. Она ногу быстро отодвинула, и он взвизгнул.
Чево случилося, спрашиваю.
На ржавый гвоздь напоровши, София говорит.
И точно, кровь у ево из башмака сочится.
Маленькая сестренка его подбежала посмотреть, как он плачет. Он весь красный как помидор. Мама, мама, кричит.
Сразу мисс Милли прибежала. Она Софии побаивается. Ежели говорит с ей, всегда подвоха ждет. Поодаль старается держаться. Подошла она и встала в нескольких шагах от нас. Билли к себе подзывает.
Нога, говорит он.
София тебя так? мисс Милли спрашивает.
Тут девчушка подскочила. Это Билли сам виноват, говорит. Он хотел Софию пнуть. Девчоночка всегда за Софию стоит. Любит ее ужас как. София и ухом не ведет. Ей што брат, што сестра, все одно.
Мисс Милли на Софию покосилась, обняла Билли и похромали они к дому. Девчушка за ними потащилась и нам ручкой помахала.
Славненькая малышка, говорю Софии.
Какая малышка? спрашивает, а сама хмурится.
Сестричка маленькая, говорю. Как ее кличут-то? Элинор Джейн?
A-а, энта-то, София говорит, и на лице у ей будто вопрос изобразился. Не понятно, зачем она вообще на свет родилася, говорит.
Зачем черные рождаются, нам понятно, говорю.
Хохотнула она. Мисс Сили, говорит. Мозги у тебя набекрень.
Первый раз за три года слышу, как София смеется.
Как София учнет о своих хозяевах гаворить, так хоть стой, хоть падай. До того дошли, София говорит, у их хватает совести брехать, будто рабство из-за нас не удалось. Будто мы по своей глупости все дело завалили. Вечно у нас мотыги ломались и мулы по полям бегали да пшеницу травили. А у самих-то, София говорит, непонятно как у их вообще все еще держится. Тупые они, говорит, неуклюжие и вообще жалкие.
Мэр __ прикупил мисс Милли машину. Той обидно стало, как так, даже у цветных есть машины, а ей и подавно надо. Вот он и прикупил ей машину-то, а как с ей управляться, штобы она бегала, учить не стал. Вечером, как вернется из города, посмотрит на машину, потом на мисс Милли и спрашивает, ну как, довольная ты теперь. Она с дивана вскочит, в ванную убежит и дверью хлопнет.
Друзей у ей нету совсем.
Вот она мне раз и говорит, слушай, София, уже два месяца машина во дворе пылится, ты случаем водить не умеешь? Видать первую нашу встречу вспомнила, и меня у Борчиковой машины.
Да, мэм, говорю, а сама, как раба какая, колонну начищаю, што у них внизу у лестницы приставленая. Они с этой колонной носятся как с писаной торбой. Штоб ни единого отпечатка пальцев на ней не было.
Не могла бы ты меня научить, спрашивает.
Старший Софиин сынок тут ее перебил. Он у нее красавец, высокий такой парень, серьезный только, да гордый, возмущаться любит шибко.
Нет, мама, говорит, ты у них не раба.
А кто ж еще, София говорит. Ючусь в чулане под домом, размером с Одессино крылечко, зимой холодрыга как на улице. С утра до ночи у их на побегушках. С детьми видеться нельзя. С мущинами встречаться нельзя. Пять лет на их спину гнула, пока они мне вас раз в год навещать не позволили. Раба и есть. Как это еще называется?