Цвет пурпурный - Уокер Элис. Страница 29

Где моево папы могилка? спрашиваю. Мне больше ничево от ево и не надобно.

Там, где мамы твоей, он говорит.

Отметка какая ни на то есть? спрашиваю.

Он посмотрел на меня как на полную дуру. Которые линчеванные, никаких отметок не имеют, говорит. Будто это каждый младенец должен знать.

А у мамы есть? спрашиваю.

He-а, говорит.

Птицы так же поют, как давеча, когда мы к дому только подъезжали. Как отъехали мы от дома, они тут же замолкли. А до кладбища добрались, и вовсе небо затянуло.

Искали мы, искали папы с мамой могилку, думали, можа, хоть деревяшку какую найдем. Ничево не нашли, бурьян один кругом, да бумажные цветы полинявшие на могилках. Шик подкову подобрала, у лошади с копыта, видать отваливши. Взяли мы старую эту подкову, стали кружиться с ней на месте, чуть не упали, и там где чуть не упали, там и воткнули подкову в землю.

Мы одни друг у друга остались, Шик говарит, я теперь твоя родня. И поцеловала меня.

Я проснулась сегодня утром в твердой решимости рассказать все, как есть, Коринне и Самуилу. Придя в их хижину, я взяла табуретку и села у кровати Коринны. Она так ослабела, что у нее хватает сил только на недружелюбные взгляды, — я сразу поняла, что она не рада моему приходу.

Коринна, сказала я ей, я пришла, чтобы рассказать вам с Самуилом правду.

Самуил мне уже все рассказал, ответила она. Если дети твои, почему ты сразу нам не сообщила?

Ну зачем ты так, милая, сказал Самуил.

Не надо мне нукать. Нетти поклялась на Библии, что говорит мне правду, что говорит Богу правду, и солгала.

Коринна, сказала я, я не лгала. Я отвернулась от Самуила и прошептала ей, вы же видели мой живот.

Я ничего про это не знаю, сказала она. Я ни разу не рожала. Почем мне знать, может быть, женщины умеют избавляться от следов беременности.

Нельзя избавиться от растяжек на животе, сказала я. Они не только на поверхности, и, кроме того, живот меняет форму. Как у всех наших деревенских женщин, вы же их видели.

Она отвернулась лицом к стене и ничего не сказала.

Коринна, сказала я ей, мать детей — моя старшая сестра. Я их тетя.

И я рассказала им всё. Только Коринну это все равно не убедило.

Вы с Самуилом говорите столько лжи. Как можно верить хоть единому вашему слову?

Ты должна поверить Нетти, сказал Самуил. Хотя видно было, что история про тебя и папашу его ошеломила.

И тут я вспомнила, как ты рассказывала мне про свою первую встречу с Коринной, Оливией и Самуилом, когда она покупала ткань себе и Оливии на платья. Ты потому и направила меня к ней, что она была единственной женщиной, у которой ты видела в руках деньги. Я напомнила Коринне тот день, но она начисто забыла его.

Она все более теряет силы. Если она не поверит нам и в ней не проснутся прежние чувства к детям, я боюсь, мы ее потеряем.

Ах, Сили, недоверие страшная вещь. Так же как боль, которую мы, сами того не ведая, друг другу причиняем.

Помолись за нас,

Нетти.

Всю неделю я пытаюсь напомнить Коринне ту вашу единственную встречу. Я знаю, если она вспомнит твое лицо, она поверит, что по крайней мере Оливия твой ребенок. Они оба думают, Оливия похожа на меня, но это только потому, что я похожа на тебя. У Оливии твое лицо и глаза. Меня удивляет, что Коринна тогда сразу не заметила сходства.

Помните главную улицу в городе? — спросила я ее. Помните столб, где лошадей привязывают, напротив Финлевой бакалейной лавки? Помните, как пахло арахисовой кожурой в лавке?

Она говорит, что все помнит, но не помнит, чтобы с кем-то говорила.

Тут мне на память пришли ее лоскутные одеяла. Мужчины олинка делают прекрасные лоскутные покрывала, украшенные птицами, зверями и человеческими фигурами. Как только Коринна их увидела, то сразу начала мастерить покрывало, где квадратики с аппликациями в виде разных фигурок чередовались с квадратиками из девяти разных лоскутков, для которых она использовала свою и детскую старую одежду.

Я подошла к ее сундуку и стала вытаскивать, одно за другим, покрывала.

Не трогай мои вещи, сказала Коринна. Я пока еще жива.

Но я продолжала поднимать покрывала к свету и рассматривала их, пытаясь найти первое, сшитое ею, и пытаясь вспомнить, что она с детьми носила в первые месяцы моей жизни в их доме.

Ага, сказала я, когда нашла, что искала, и положила покрывало к ней на постель.

Вы помните, как покупали эту ткань? — спросила я, указывая на цветастый лоскуток. Взгляните на эту птичку. Помните клетчатое платье?

Она пробежала пальцами по рисунку, и ее глаза медленно наполнились слезами.

Она была так похожа на Оливию, сказала Коринна. Я боялась, она захочет забрать ее у меня. И поэтому постаралась ее забыть как можно скорее. Я запомнила только продавца, нахамившего мне в лавке, мне, выпускнице Спелмановского училища и жене Самуила. Я думала, что я что-то собой представляю, а он обращался со мной, как с простой черной бабой. Я была так оскорблена. И так разгневана. Я только об этом и думала, даже Самуилу рассказывала по пути домой. А о твоей сестре — как ее звали? — Сили? — ни слова ему не сказала. Ни слова о ней.

Она начала всерьез плакать, а мы с Самуилом сидели рядом и держали ее за руки.

Не плачьте, сказала я. На самом деле моя сестра очень обрадовалась, когда встретила вас с Оливией. Она была просто счастлива, что увидела ее живой. Она ведь думала, что оба ее ребенка мертвы.

Бедная она, бедная, сказал Самуил. Мы еще посидели, держась за руки, и поговорили, пока Коринна не уснула.

И, Сили, посреди ночи она проснулась, повернулась к Самуилу, сказала: верю — и все равно умерла.

Твоя горестная сестра Нетти.

Мне казалось, я научилась переносить жару, постоянную влажность, пар от одежды, мокроту под мышками и между ног, но приходят мои ежемесячные гости, а с ними неудобства, боли в животе, слабость — и я должна вести себя так, будто со мной ничего не происходит, чтобы не ставить в неловкое положение Самуила, себя и детей. Не говоря уж о деревенских жителях, которые вообще считают, что женщины в такое время не должны показываться кому-либо на глаза.

К Оливии впервые пришли ее месячные гости сразу после того, как умерла ее мать. Мне ничего не говорится; но я думаю, она делится с Таши. Я не знаю, как начать говорить об этой предмете. Это неправильно, но для Оливии важно, чтобы на нее не смотрели как на чужую, а у олинка не принято говорить с девочками на эти темы, иначе ее мать и отец будут очень недовольны. А единственный обряд посвящения в женщины, который есть у олинка, такой кровавый и болезненный, что я запрещаю Оливии даже думать о нем.

Помнишь, как я была напугана, когда у меня в первый раз это началось? Я думала, что я поранилась, но, слава Богу, ты была рядом и успокоила меня.

Мы похоронили Коринну по обычаям олинка, обернув ее в ткань, под большим деревом. Ее доброе сердце, ее обаяние, ее ученость — все ушло вместе с ней. Я знаю, мне ее будет вечно не хватать. Она столькому меня научила! Дети были ошеломлены смертью их матери. Они знали, что она болеет, но детям всегда кажется, что смерть не может коснуться их родителей или их самих. Это были странные похороны, мы все были одеты в белое и наши лица раскрашены белой краской. Самуил совершенно потерян. Мне кажется, они со дня свадьбы ни разу не разлучались.

А как ты живешь, милая моя сестричка? Годы идут, а я еще не получила от тебя ни строчки. Нас соединяет только небо над нашими головами. Я часто гляжу вверх, как будто надеюсь увидеть в небесах твои глаза, отраженные в необъятном просторе. Твои прекрасные, большие, чистые, дорогие мне глаза. Ах, Сили, моя жизнь — это беспрерывная работа. Работа, работа и еще раз работа. И заботы. Пора девичества позади, и у меня нет ничего, что я могла бы назвать своим. Ни мужа, ни детей, ни близкого друга, за исключением Самуила. Ах да, у меня есть дети, Адам и Оливия. И друзья, Таши и Кэтрин. У меня даже есть семья — эта деревня, на которую свалилось столько бед.