Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - Горбачевский Борис. Страница 37
— Эх, Гераша, Гераша, командиры-то нас простят…
Его перебил младший лейтенант:
— Ребята, постойте! Припомните-ка, разве ни у кого из вас не было ни одного приличного командира?
Все зашумели:
— А как же, были, были…
— А где взять лучших?
— Были да сплыли.
— Эх, ребята, ребята, — все узнали хриплый голос старого солдата, — на чем языки чешете? Одна чернота. Дозвольте повеселить, ежели не против.
— Давай, давай, Леша!
И пошел рассказ, похожий на сказку. Говорено не раз: чего только не бывает на войне!
— Вот вам быль: как величайший трус, от рождения с заячьим сердцем, — стал Героем Советского Союза!
— Ну-у, это загибон, как это так?
— А так. Вот и послушайте. Немцы наступали на Киев и разбили нас на Днепре. От полка остались только знамя полковое и рядовой Сидоренко. И надо же такому случиться: заяц стал львом. Обвязался тот Сидоренко под гимнастеркой знаменем, нашел на берегу бревно подлиннее, покрепче, столкнул его на воду. Сам улегся, крепко привязался лямками, и поплыло то бревно по течению. Глядят немцы в бинокль: прилип к бревну убитый «Иван», ну и пусть плывет… Держится бревно на воде, не тонет. Подплыло на другой день к берегу, где новая часть оборону держала. Вытащили солдата из воды, спрашивают:
— Кто такой?
А он, сукин сын, парень не промах — такой сочинитель!
— Рядовой Сидоренко! — говорит. — Такого-то полка, такой-то дивизии! Перед смертью комполка подполковник Бучин Иван Ионович вручил мне боевое знамя и сказал: «Поручаю тебе, солдат, спасти честь полка». Сообразил я, как быть. Мигом вниз к реке, ухватился за бревно и поплыл.
— А знамя-то где? — спрашивают командиры.
Сбросил с себя солдат мокрую гимнастерку и вручил им боевое знамя погибшего полка. Каков молодец!
Доложили в дивизию, та — в армию, а оттуда — во фронт. Тут уж близко и до Москвы. Сообщили наркому обороны. Тот распорядился расславить и расписать во всех газетах подвиг русского человека. Стал старший сержант Сидоренко Героем Советского Союза. Скажете, случай? Нет, братцы. Судьба. Пошутил господь — и вот какой театр вышел!
— И где сейчас твой Сидоренко?
— А кто его знает…
Все, что я здесь видел и слышал, — масса человеческих характеров, судеб, историй, — напоминало калейдоскоп. Встречи с фронтовиками позволили мне полнее представить общую картину сражений за Ржев с зимы до лета сорок второго года. Когда я позднее вглядывался в нее, обдумывал отдельные ее подробности, то мне часто становилось не по себе. Трудно поверить, что так было. Эти воспоминания долго еще не давали покоя.
Спокойно прошла еще одна неделя. Однажды вечером, гуляя с Рыжим по деревне, мы увидели на противоположной ее окраине открытые высокие эстакады — на них стояли разбитые танки!
— Гробовое соседство, — хмуро проговорил Рыжий.
Кто догадался, кому пришло в голову устроить возле лазарета мастерские по ремонту танков?!
Предчувствие нас не обмануло.
День начался как обычно. Встали, помылись и, покуривая, дожидались завтрака, вот-вот должна подъехать кухня. Вдруг над лесом появилась пятерка «юнкерсов». Они летели низко, чуть не задевая деревья. Нам показалось, что самолеты выстраиваются в цепочку — значит, через минуту-две начнут свой зловещий «хоровод». Я подтолкнул Рыжего:
— Скорей в лес!
Он не двинулся с места:
— Не волнуйся, они пришли не за нами. Видно, что-то разведали про ремонтников, наших милых соседей.
Я не стал его слушать, помчался вместе со всеми к лесу.
Налет продолжался минут пятнадцать. Когда мы вернулись в деревню, все вокруг горело и дымилось, пахло гарью, а на месте изб зияли три глубокие воронки, заполненные трухой из досок, камней, рубероида и щепок. Все, что в них было, наши вещмешки, предметы обихода, шинели, — все сгорело либо валялось вокруг, разбросанное взрывной волной.
Но где же Рыжий?! От прямых попаданий пострадало много раненых в блиндажах. Семеро из недавно прибывших и десятка два выздоравливающих получили новые ранения, некоторые — тяжелее прежних. Погибли комбат Токмаков, фельдшер и сестра — они поздно выскочили из избы, летчик одного из «юнкерсов» заметил бегущих и прошил всех троих одной пулеметной очередью. Я всех спрашивал, долго кружил у воронки от нашей избы, но никаких следов Рыжего не обнаружил, он точно испарился.
Вечером ко мне подошел Кирилл, один из раненых бойцов:
— Твой друг там, — он показал рукой на овраг.
Я бросился к оврагу. Рыжего я нашел внизу. Он был мертв. Сильной взрывной волной его бросило на огромные острые камни, разбросанные по дну и склонам оврага. Весь в крови, он лежал на спине с разбитой головой.
Нужно было найти домашний адрес. Достал из его карманов все содержимое — адреса не было. В кармане гимнастерки обнаружил потертый свернутый листок, развернул — это было вырезанное из газеты стихотворение Эренбурга — должно быть, оно понравилось Саше, и он бережно его хранил. Прочел — и меня будто ударило! Показалось, строки говорят о том, кто лежит сейчас передо мной на земле — неживой, распростертый, брошенный навзничь тупой безжалостной силой.
Попросил Кирилла помочь мне. Достали лопату и стали копать могилу.
Дело двигалось медленно, земля была крепкая, каменистая, а лопата одна на двоих — трудились по очереди, и могила была готова. И вдруг Кирилл, не сказав ни слова, стал стягивать с Рыжего сапоги.
— Ты что делаешь? — растерянно спросил я.
— То, что видишь. Свои вонючие обмотки хочу сменить на приличные сапоги, они вроде мне по ноге.
— Ты знаешь, как называется то, чем ты занимаешься?
— В курсе. Только друг твой теперь не в обиде.
Я закипел гневом, но как-то сдержал себя, попытался обратиться к его чувствам:
— Кирилл, я прошу тебя, давай похороним курсанта по-людски, мы же не звери.
— Чего ты хочешь от меня? Я нашел его, помогаю тебе. А ты, брат, не знаешь, что такое война! А я ее хлебнул — до глотки! — он полоснул себе ребром ладони по шее. — Ничего ты не знаешь! Мы — хуже зверей! Не выпустит она нас, пока не подохнем! Так дай хоть походить в нормальной обувке.
— Нет! — закричал я. — Не имеешь права мародерствовать над моим товарищем! Мы из одной казармы! — Размахнувшись, я изо всех сил ударил его в лицо.
Он схватился за лопату, но споткнулся, упал, вскочил, подхватил лопату и с искаженным лицом с криком бросился на меня:
— Убью!
— Убей! Тебя на фронт послали, чтоб убивать фашистов! — успел выкрикнуть я.
Он, осекшись, застыл. Сплюнул, бросил лопату мне под ноги, повернулся и зашагал к лесу. Я, весь дрожа, стоял возле Рыжего.
Я один похоронил друга. И, прощаясь, вслух произнес как молитву:
— Мы из одной казармы!
Так возник еще один холмик. Сколько их появилось за время войны! А затем они бесследно исчезнут, как и память о тех людях.
Накануне ухода на передний край я пошел попрощаться с Рыжим… и не нашел холмика, а вся земля вокруг была перекопана чьими-то холодными злыми руками.
И до сих пор я берегу ту вырезку из газеты, что хранил Рыжий, — как память о моем бескомпромиссном и талантливом друге. Возможно, жива и поет в чьих-то добрых руках его оставшаяся в обозе любимая гитара?..