Пепел Бикини - Петров Лев. Страница 10

Короче говоря, праздник обещал быть по-настоящему радостным и веселым, как это принято в каждой семье порядочного японца.

Сам Сюкити Кубосава, в прошлом ефрейтор корпуса береговой обороны, а ныне радист рыболовной шхуны «Дай-дзю Фукурю-мару», что в переводе означает «Счастливый Дракон N10», считал себя человеком передовым и не придавал какого-либо значения декоративной стороне новогоднего праздника. Но, во-первых, эта сторона кое-что значит для торжественного настроения, без которого немыслимы праздники подобного рода; во-вторых, как и всякий истинный японец, Кубосава был немного суеверен и втихомолку верил в чудесные свойства «кадо-мацу», «симэ-нава» и прочих атрибутов встречи Нового года. Поэтому он никогда не мешал теще, этому великому, известному всему Коидзу знатоку старых обычаев, действовать по-своему. И Киё старалась в полную меру знаний и способностей.

Шумная, суетливая, она успевала работать сама, давать указания маленькой Ацу и старшей внучке и отвечать на бесконечные вопросы семилетней Ясуко.

Кубосава, расположившись на чистой циновке с газетой в руках, с любопытством прислушивался к разъяснениям старухи по поводу «кагами-моти». Оказывается, эти круглые сухие ковриги делаются по образу и подобию счастливого зеркала, при помощи которого в незапамятные времена боги выманили из пещеры обиженную богиню света Аматэрасу.

— А почему? — спросила Ясуко. — Как же? Разве Ясу-тян [ 13] не знает, что солнышко приносит нам свет и тепло? Солнышко и есть сама великая Аматэрасу, наша прародительница. Она дает нам свет и счастье. Вот бабушка и испекла кагами-моти, чтобы в новом году в наш дом пришло счастье…

— И сусу-хараивы тоже делаете для этого?

— Конечно! Нельзя пыль и грязь переносить из старого года в новый. Не будет удачи.

— Значит, в прошлом году мать убрала дом не так, как надо… — не удержался Кубосава.

— Что вы, что вы, Сюкити-сан! [ 14] Нельзя так говорить — удача может обидеться!

Кубосава вздохнул. Удача… Конечно, со стороны могло показаться, что он достаточно удачлив. Стотонная шхуна, на которой он служил, принадлежала самому Нарикава — человеку, весьма уважаемому в Коидзу. Хозяин благоволил к нему за почтительность и усердие, за то, что он в свое время был в армии и понимал толк в дисциплине. Зарабатывал Кубосава не очень много, но все же гораздо больше, чем простой рыбак. Кроме того, должность ставила его в привилегированное по отношению к прочим положение: он входил в рыбацкую аристократию, в тот круг людей, к которому принадлежали капитаны, начальники лова — «сэндо», радисты. Как будто бы ясно, что оснований жаловаться на судьбу у него не могло быть. А между тем счастье упорно обходило его домик, В котором он жил с женой, двумя дочками и старухой тещей. Дело в том, что «Счастливому Дракону» не везло. Своего названия он не оправдывал, возможно, потому, что был десятым «Счастливым Драконом», зарегистрированным в списках государственной инспекции морского промысла. Как бы то ни было, улов и, следовательно, доля в наградных с каждым рейсом становились все меньше и меньше. А во время последнего плавания несчастная шхуна попала в индонезийские воды и была задержана за браконьерство. Поистине несчастливый год! Хорошо еще, что удалось откупиться от пограничников уловом. Обычно такие дела оканчивались конфискацией орудий лова и даже самой шхуны, а команду во главе с капитаном сажали на шесть месяцев в тюрьму.

Неудачи «Счастливого Дракона» выводили толстого Нарикава из себя. Правда, хозяин мог утешаться тем, что все сошло относительно благополучно. Как-никак, шхуна осталась цела, снасти не отобраны, и сам он не был вовлечен ни в какие неприятности. Такому обороту дела хозяин был обязан той традиции, которая свято соблюдается рыбаками всех приморских городков, вроде Коидзу. Пограничники соседних стран, задержавшие японских браконьеров в своих водах, могут сколько угодно опрашивать капитана, начальника лова — сэндо и команду — всех вместе и каждого в отдельности, — пытаясь выяснить, почему они вели лов в чужих водах. Задержанные, чем бы это им ни грозило, будут дружно и угрюмо отстаивать два положения: во-первых, в чужие воды они зашли по незнанию; во-вторых, сделали они это сами, по своей воле, без ведома и, уж конечно, вопреки воле хозяина.

Однако факт остается фактом. Шхуна приносила убытки, а для команды это было вопросом жизни. Сюкити Кубосава в последнее время с трудом сводил концы с концами. Правда, у него были кое-какие сбережения, к тому же он мог от времени до времени подрабатывать на берегу — на ремонте дешевых отечественных приемников, которыми пользовалось большинство его земляков и которые не отличались высоким качеством. По зато не отличалась качеством и та одежда, которой пользовалась семья Кубосава, особенно одежда девочек. Казалось, она горела на них. Сильно подорожал рис, поднялись цены и на другие продукты. Сбережения таяли, и никаких побочных заработков больше не могло хватать на жизнь. Кубосава даже забыл о тех временах, когда вечером можно было всласть посидеть с приятелями в какой-нибудь унагия [ 15].

«Ничего, — утешала его жена. — Скоро снова начнется сезон, и вам обязательно повезет. Только бы продержаться до первого рейса, а там вы получите аванс… Вспомните только, как плохо было во время войны!»

Что ж, она права. Нет ничего ужаснее, ничего непоправимее войны. В памяти Кубосава еще свежи воспоминания о страшных событиях 1945 года, когда он, ничтожный ефрейтор, полумертвый от голода и страха, сидел, скорчившись, над своей рацией и прислушивался к оглушительному грохоту зениток и зловещему гулу американских бомбардировщиков «Би-29», идущих на Токио. Зенитки до сих пор черными пугалами торчат из заросших травой капониров на вершине горы, под которой расположен Коидзу.

Хорошо, что все это позади. И все же… Бедная маленькая Ацу! Ей тяжело, она отказывает себе во всем и старается скрыть это. И девочки… Они давно не видели от отца подарков. Очень, очень скверно…

Кубосава отбросил газету и поднялся. Не годится предаваться мрачным мыслям в канун Нового года. В новом году все, несомненно, будет по-другому. Счастье в дом, черт из дома! Сегодня последний день старого года, день забвения всех пережитых невзгод. Он хлопнул в ладоши:

— Ну что? Скоро ли у вас будет готово? Не пора ли подкрепиться?

Старая Киё обернулась и хотела ответить, но в этот момент дверь распахнулась, и на пороге появилась массивная фигура самого хозяина, господина Нарикава.

— Разрешите войти? — низким, простуженным голосом прогудел он.

Кубосава обомлел. Перед ним качалось желтое одутловатое лицо с узкими припухшими глазками и седой щеточкой усов над улыбающимся ртом.

— Вот, решил навестить вас, Кубосава-сан. Давно уже собирался…

Киё, Ацуко и Умэ склонились в почтительном поклоне. Ясуко испуганно таращила черные глазенки, прячась за спиной бабушки. Первой опомнилась Киё:

— Входите, входите, господин Нарикава!.. Входите без церемоний. Как же, какая честь… сам хозяин навестил!.. Сюкити, что же ты стоишь столбом?

Кубосава пришел в себя. Семеня ногами и кланяясь, он подбежал к Нарикава и принял у него из рук тяжелую суковатую трость.

— Прошу вас, входите, пожалуйста… Конечно, сам хозяин! Я прямо-таки растерялся от неожиданности… Простите великодушно!

— Тут только он заметил остановившихся в дверях капитана Одабэ и сэндо Тотими.

— Входите, входите, Одабэ-сан, Тотими-сан! .Какая радость, какая честь! Навестить мое скромное жилище… Никогда не забуду этого благодеяния.,

Действительно, приход хозяина был большой честью и большим благодеянием. Капитан и сэндо довольно часто навещали радиста, но никто из них, да и мало кто в Коидзу, мог похвастать тем, что принимал у себя богатого, влиятельного и отнюдь не склонного к. фамильярности со своими служащими Нарикава. А через несколько минут, когда церемония взаимных поклонов и приветствий окончилась и гости расположились на циновках, Нарикава сказал: