Водяной - Вальгрен Карл-Йоганн. Страница 30

— Никаких ссор?

— Я же говорю — как всегда… все нормально. Орут друг на друга по пьянке, потом мирятся. Даже танцевать, по-моему, пытались.

Нормально… Для него это уже нормально, подумала я. Как будто вся жизнь состоит из того, что происходит там, внизу.

— И мама с ними?

— По-моему, да. Специально не смотрел. Никакого желания туда идти нет.

«Роллинг стоунз» замолкли, зато пьяные неразборчивые выкрики стали слышнее, будто кто-то подкрутил громкость. Я огляделась. Письменный стол с учебниками, банка из-под майонеза с ручками, карандашами и резинками. Гардероб с огромной дырой в двери — отец ударил ногой по пьянке. Плакаты Майкла Джексона — я их подарила братишке, чтобы хоть что-то повесил на стены. Еще летом тут и там валялись его игрушки, те, которые я либо нашла, либо свистнула в магазине. Но теперь игрушки исчезли, и в комнате и вправду стало тоскливо.

— У тебя здесь почти нет вещей.

— Я немного прибрался, убрал ненужное.

— Все свои игрушки?

— Всякая ерунда. Я же уже вырос, Нелла. Скоро тринадцать.

Я не удержалась от улыбки:

— Взрослый парень… и давно ты уже здесь сидишь?

— Как они начали… а ты где была?

— С Томми.

Он почесал между пальцами. Кожа опять полопалась. Если не напоминать, он забывает про экзему. А в последние дни у меня было столько дел… я грызла себя, что совсем забыла про братика.

— Что-то случилось, Нелла? У тебя такой странный вид…

— Почему?

— Все время где-то пропадаешь…

В глазах его заполоскался страх. Со мной ничего не должно случиться. Если меня не будет, он пропадет.

— И никогда не говоришь, чем занимаешься.

— Ничего страшного. Не волнуйся, братик…

— Но это как-то связано с Герардом? Или еще что-то случилось?

У меня перед глазами опять начали мелькать картинки со зверофермы, но я сделала усилие и отогнала их, отделалась легким приступом тошноты.

— Нет, конечно. Я же говорю — не волнуйся.

Похоже, моя ложь его обрадовала. Потому что он так хотел. Если меня не будет, у него не будет ничего. За моей спиной начинается растущая с каждым днем пустота.

— Хочешь, расскажу тебе историю? Был мальчик, и звали его Роберт. Он жил в Скугсторпе, маленьком поселке под Фалькенбергом, на улице с цветочным именем. У всех улиц в Скугсторпе цветочные имена…

— Не обязательно рассказывать… важно, что ты со мной.

Он чуть сильнее косил, когда улыбался. Очки грязные, и вид у него очень усталый. Мы оба устали, и он, и я, — от одной только мысли, что отец в доме.

Через пару часов они угомонились. Может, музыка надоела, а может, кто-то был не настолько пьян, чтобы хватило ума догадаться, что соседи позвонят в полицию. Замолчал Мик Джаггер, крики прекратились. Я услышала мамин смех и незнакомые мужские голоса. Шутили с ней, наверное.

Мысли против воли все время возвращались к звероферме. Когда они уехали, мы перелезли через забор, побежали в «Кварнен», [22] зал для пинбола в Улуфсбу, и просидели там несколько часов — обсуждали, что теперь делать. Меня всю трясло, то и дело начинало тошнить, и я ничего не могла с этим поделать. Необходимо составить какой-то план. Мы должны ему помочь — во что бы то ни стало! Мы должны забрать его, перевезти куда-то, где он мог бы хоть немного восстановить силы. До самого вечера перебирали все возможные варианты, ничего не придумали, а Томми уже надо было возвращаться домой.

Все было бы куда проще, если бы я только могла просто-напросто плюнуть на всю эту историю, решить, что это всего лишь странный сон, что-то вроде кошмара, нечто несообразное, не имеющее к моей жизни никакого отношения. Но так не получалось. Он был. Водяной нам не приснился. И мы ему нужны.

Я задумалась и вздрогнула — услышала на лестнице чьи-то шаги.

— Роббан, ты тут? Какого хрена ты заперся?

Отец. Пьяный.

— Это я заперла, — поспешила сказать я. — Мало ли что.

— Давайте выходите. Хочу с вами поговорить. С обоими.

И, не дожидаясь ответа, пошел вниз. Знал, что протестовать мы не осмелимся.

Через минуту мы стояли в гостиной. Кроме родителей там были еще двое. Один выглядел так, словно не снимал одежду не меньше недели и спал в ней же. Настоящий бомж. И еще один, помоложе, с глазами наркомана. Я его узнала — это он вошел с сигаретой в холодильную камеру вместе с Йенсом.

— А знаешь, почему у негров розовые ладони? — спросил он отца. — Это потому, что они стоят на четвереньках, когда их красят из пульверизатора… До чего ж популярны были эти истории! У ребят просто челюсти отваливались от хохота. А почему у них такие большие бумажники? Потому что им платят бананами. А носы почему плоские? — Он поднял руку с оттопыренной ладонью, будто останавливал кого-то. — Хальт! Только для белых! А уши почему большие? — Он притворился, что орет кому-то в ухо: — А, ты все же пролез сюда, сукин сын!

Мама танцевала сама с собой, без партнера. Закрыла глаза и покачивалась в такт музыке; слава богу, хоть громкость убавили. Над проигрывателем склонился еще один: Лейф.

— А про евреев? Помнишь? Как уместить тысячу жидов в «фольксвагене-жуке»? Один спереди, другой сзади, а остальные в пепельнице. Это же гениально!

Он явно чего-то нанюхался или укололся — зрачки расширены, челюсти напряжены, все время точно жует что-то. Папа внезапно повернулся к нам:

— Вот вы где! Расслабьтесь, что это вы как пыльным мешком трахнутые!

На нем та же рубашка, что и на ферме. Пятно крови на нагрудном кармане. И это мой отец, господи, это же мой отец…

— Мне нужна твоя комната, Нелла.

Я молча кивнула.

— На несколько недель, не больше. Мне надо кое-что туда положить.

«Кое-что». Контрабандные сигареты, ясное дело. Пятьдесят блоков, не станет же он держать их в гостиной. И, должно быть, не только сигареты. Для пятидесяти блоков он нашел бы место.

— Так что, будь любезна, возьми, что тебе нужно, и отваливай к Роберту.

— Прямо сейчас?

— А ты как думала? Через год? Роббан, помоги сестре.

Наркоман не спускал с меня глаз, и взгляд его мне очень не нравился. Он мысленно меня раздевал и фантазировал, что бы стал со мной делать. Я взяла брата за руку, и мы пошли к двери.

— Ничего страшного, Нелла, — заплетающимся языком пробормотала мама. — Всего несколько недель… а потом переедешь назад. Положишь матрас рядом с кроватью Роберта, и будет очень уютно. Оч-чень уютно… С уроками пожо… поможешь… И кстати, Роберт, у папы есть для тебя подарок.

Мне хотелось поскорее уйти, но Роберт при слове «подарок» остановился как вкопанный и улыбнулся. Папа достал из кармана брюк очешник, открыл и протянул ему новые очки:

— Ты слышал, что я сказал про твои очки. В них стыдно людям показываться.

— Но это же очки для чтения…

— И что? Ходишь, как бомж, в заклеенных очках. Срам, да и только. Попробуй эти!

Роберт был прав. Это очки для чтения. Такие же, как у нашей англичанки, только стекла потолще. Отец вырвал у него очки и надел на него новые.

— Я ничего не вижу, папа… Правда, ничего…

— Кончай нытье. Я их купил у знакомого, показал ему твой рецепт, и он сказал — все в порядке.

— Для чтения — да, но вдаль я ничего не увижу. Меня начнет тошнить.

— Ничего, привыкнешь. Расслабься, Роббан.

— Папа, пожалуйста, отдай мне старые. В этих я ничего не вижу.

Отец наградил его ледяным взглядом, взял старые очки и сломал их пополам:

— Получи! Может, приклеить их тебе намертво на морду? От этого дерьма давно пора было избавиться, не понимаю, как твоя мать это терпела.

Он повернулся к матери, но та ничего не заметила, танцевала и танцевала, то и дело оступаясь, а наркоман теперь смотрел на нее, теперь до нее дошла очередь, он раздевал ее своим пустым взглядом, тряпка за тряпкой…

— Чем ты, блядь, занималась, пока я сидел? Пила только как сапожник… или еще что-то?

Мы замерли, но отец не был бы отцом, если бы у него не случались такие вот резкие перемены настроения.