Хуан Дьявол (ЛП) - Адамс Браво Каридад. Страница 21
- Я распорядился позвать тебя, чтобы ты заговорила, Янина. В первый раз я готов выслушать то, чего никогда не хотел слышать от тебя! Скажи, что знаешь о ней… но скажи без колебаний, тени, сомнений и лжи. Не клевещи, потому что она уже расплатилась жизнью за свои возможные дела, потому что твоя жизнь сейчас на кону. Говори, Янина, говори! Ты сказала, что я ей прощал все… все… все…! Что я должен был ей простить?
Почему Янина дрожала? Почему под давлением суровых и изящных пальцев вздрагивала ее плоть, как будто в непередаваемом мучении? Как же она страстно желала быть здесь, рядом с ним, очень близко, под огнем его глаз! Сколько раз она кусала до крови губы, чтобы не крикнуть Ренато Д`Отремон, что знает об Айме, что видела и слышала собственными глазами и ушами! Но теперь она дрожала до боли в коленях, и голос в горле прошептал:
- Но… она мертва, сеньор… Я не должна говорить…
- Я приказываю тебе говорить, Янина, - разъярился Ренато.
- Теперь я не могу, сеньор, - протестовала Янина трясущимся голосом. – Теперь она там, покрыта чистым покрывалом на своей кровати невесты… Она закаменевшая, холодная… Ее тело, падая, было истерзано камнями… Ее прекрасное белое тело…
- Да… да… - вышел из себя Ренато. – Я знаю, что она там… Знаю, что она смотрит с ужасом… Разве ты не понимаешь, что мне по крайней мере нужно знать? Не понимаешь, что я думаю, что я тоже мог умереть? Разве ты не видела? Не слышала? Намеки, подозрительные взгляды… Разве ты не видела, как падре Вивье избегает меня, моя собственная мать уклоняется от меня, и даже слуги отдалились от меня? Это была моя вина…? Теперь все говорят об этом вполголоса; скоро, возможно, они будут кричать, а я должен буду слушать. Но я хочу, чтобы по крайней мере в моей совести не раздавался этот крик… Я хочу знать, кто был плохим, кто был предателем, неверным…
- Это было, сеньор, было!
- Ты уверена? Ты это хорошо знаешь? – настаивал Ренато, загоняя в угол метиску вопросами. – Почему не говоришь? О чем все шептались, согласно тебе? Что знают все, кроме меня?
- Ренато… сынок…! – позвала София, которая отыскав его, подошла, поначалу удивленная, и затем посуровевшая, и воскликнула: - О! Что ты делаешь здесь, Янина? Разве в доме нечем заняться? Я дала тебе задание, чтобы ты выполнила… Делай то, что я тебе приказала. Иди немедленно!
- Я приказал ее позвать, мама, - вступился Ренато. – Мне нужно поговорить с ней… Подожди…!
- Ты не будешь ждать… Иди! – приказала София властно. И смягчившись, подошла к сыну, объясняя: - Если тебе и нужно поговорить с кем-то, сынок, то со мной…
- Ты не понимаешь, мама? – сокрушался Ренато. – Мне нужно знать…
- Ты узнаешь, но не из уст Янины. Это недостойно тебя. Ты узнаешь, когда у тебя будут силы; узнаешь, когда у тебя будет мужество и необходимое тебе спокойствие, чтобы ты высоко поднял голову, когда клевета захотела бы ранить тебя или, когда тебе бросят в лицо то, что ты сделал…
- Что? Я не хотел…
- Я знаю, что не хотел; знаю, что пытался остановить ее, предотвратить несчастный случай, который она умышленно искала, который готовила и придумала… Ты хотел преградить ей путь… Тропинку по полю, по которой ты бежал, пытаясь преградить ей путь, и тогда она отпустила поводья, схватившись за гриву, потеряв голову, а обезумевший зверь понес ее в то опасное место, где она нашла смерть…
- Мама, ты меня обвиняешь…!
- Я говорю тебе то, что говорят другие… то, что говорит тебе совесть… И еще говорит то, что ты хочешь услышать: она не была достойной тебя…
- О! В таком случае, ты знаешь, ты знала…?
- Я знаю, что она была корыстная, амбициозная, жадная… Я знаю, что она вышла за тебя замуж по расчету, что никогда не любила тебя; что не медлила ни перед какой клеветой или интригой, чтобы защитить себя… Она была черствой, нахальной, ветреной…
- Еще и ветреной? – Ренато был взбудоражен от гнева. – Почему ты не сказала, когда она была жива? Почему?
- Потому что верила, что она родит тебе сына, и только поэтому мы могли простить ей все.
- Верила ей? Верила? Ты хочешь сказать… Договаривай, мама! Скажи наконец! Этот сын… этот сын, от кого был он?
- Ни от кого, Ренато… этого сына не существовало… Она придумала его, чтобы обеспечить себе положение в доме, чтобы я защищала ее против тебя. Несомненно, она верила, что ее ложь превратится в правду. Чтобы достичь этого, она безуспешно искала тебя…
- Но как ты узнала? Кто сказал тебе…?
- Доктор, который пришел, чтобы зафиксировать смерть… Я попросила его проверить… Я требовала. Я хотела узнать правду, это было нужно… Я не могла смотреть снова на тебя, не могла приблизиться к тебе с сомнением, что в той пропасти угасла еще та скрытая жизнь, которая была моей последней мечтой. Я хотела быть уверенной и не оговорить тебя… По крайней мере Бог этого не хотел; он имел ко мне милосердие…
Мгновение София стояла в нерешительности, словно вдруг ей не хватило сил. Ее напряженные руки схватились за край стола, нагруженный бумагами и книгами, рыдание вырвалось из горла, а Ренато смотрел на нее спокойно и мрачно, укрепляясь в мнении:
- Я лишь хотел знать правду, мама… Есть что-то еще, я уверен. Ты сказала, что она ветреная… Почему ты так сказала? При желании я бы не убил ее; но я хочу знать, требую, имел ли право убить ее. Если ты не знаешь, то я спрошу тех, кто знал, заставлю заговорить тех, кто молчал: Янину, Ану…
- Хватит, Ренато. Теперь ты не можешь ничего сделать… Теперь нас ждут обязанности, которые ты должен выполнять, и мы их выполним. Идем со мной…
7.
На гладком покрывале ложа невесты, одетая в платье из белого шантильского кружева, которое София Д`Отремон выписала из Франции, лежала скрестив руки на груди в последнем выражении благочестия Айме де Мольнар, казавшаяся спящей… Странное спокойствие лежало на холодном лице. Искусные руки Янины уложили черные волосы, скрывая ужасную рану, которая была на щеке; постепенно, со всех углов долины несли самые красивые для нее цветы. В салоне стояли большие серебряные канделябры, на величественном катафалке, гробе, обитом парчой, стояли большие восковые свечи… Весь дом наполнился запахом ладана, воска и лаванды, которые убивал языческий запах роз и запах нард, которым было пропитано ее платье…
Янине казалось, что она одна в комнате… Одна перед телом женщины, которую так сильно ненавидела… Но другая тень шевельнулась в углу, другая темная голова, подрагивающая в приступе глухих рыданий; на нее смотрели безжалостные и прозорливые глаза Баутисты, спросившего тихим и злонамеренным голосом:
- Это Ана, нет? Ей нужно плакать горючими слезами… Она будет тосковать по сеньоре, которая ее защищала…
- Оставь ее, дядя, - почти умоляла Янина. – Что вы собираетесь с ней делать?
- Не я… а хозяин… Я слышал разговор хозяина с сеньорой Софией, и не будет никакого проку от этой проклятой. Теперь идем со мной… Ты нужна в столовой…
Дрожащая Ана подняла черную голову… Из угла, где она скрывалась, она видела, слышала… Не поднимаясь, как животное, она доползла до дверей; расширенными от испуга глазами она смотрела на удалявшиеся тени Баутисты и Янины, и задыхающимся от ужаса голосом пробормотала про себя:
- Они убьют меня… Они убьют и меня!
Ее кудрявые волосы встали дыбом, а щеки окрасились в пепельный цвет… Никого не было в коридоре и на веранде… Из салона доносились приглушенные звуки, слышался шум повозок, увязших на дороге из сада… Сдерживая дыхание, Ана достигла ближайшей лестницы; плотно встав к стене, подавляя рукой рыдание, готовое вот-вот вырваться, она скрылась из вида, дошла до первого густого куста, остановившись на несколько секунд, пока сердце выпрыгивало из груди, и побежала наконец, обезумевшая, движимая инстинктом.
- Я ждал вас, София. Я жду уже несколько часов. Я начал было думать, что вы позабыли обо мне…
Благородная фигура священника, идущего навстречу, заставила вздрогнуть Софию Д`Отремон ознобом новой тревоги. Уже несколько часов она его избегала… Она почти позабыла о нем, или по крайней мере думала, что его легко избежать… Но было достаточно находиться перед пронзительным и сильным взглядом, теперь сдержанным и суровым, чтобы побороть себя, и она приблизилась, пытаясь извиниться: