Хуан Дьявол (ЛП) - Адамс Браво Каридад. Страница 8
- К моему несчастью, да. Но не важно… Мы пойдем… Если она не откажется меня принять…
- Успокойся… Дай мне поговорить с сестрой-привратницей…
- Моника… Ты появилась… Наконец ты согласилась…
- Не благодари меня, Ренато. Мое намерение и желание означало никого не видеть на какое-то время. Я пришла сюда, чтобы обрести покой…
- Ладно, вам нужно поговорить, прийти к согласию, сгладить небольшие шероховатости, которые возникли в силу обстоятельств, а они не должны существовать между родственниками, - посоветовала настоятельница примирительным тоном. – По вашему желанию, сеньор Д`Отремон, я оставлю вас одних. Как вы просили согласиться на эту беседу, также и я прошу вас как можно меньше беспокоить душу Моники мирскими заботами. Монастыри должны быть плотиной между миром, тихой заводью, которая нужна измученной душе Моники. А теперь, с вашего разрешения…
Мать-настоятельница попрощалась и мягкими неслышными шагами удалилась, оставив одних Монику и Ренато, которые находились в тишине некоторое время, пока холодный голос Моники не спросил:
- Говори… Ты хотел поговорить…
- Хотел, это правда. И если бы мы были в стенах моей библиотеки, сколько бы я сказал тебе, Моника… Есть доводы, которым нечего возразить, бессмысленно каждое слово, потому что это всего лишь бледное отражение чувств. – Дрожащий Ренато приблизился к ней, но Моника отступила и отвела в сторону взор от откровенного и лихорадочного блеска его глаз. – Если бы я мог свободно рассказать тебе о своих чувствах…
- Есть чувства, которые не имеют права существовать, Ренато.
- Я знаю, что за ошибки, которые совершил, я заплатил счастьем, и не стремлюсь быть счастливым. Я отказываюсь от него; но мне нужно что-то чтобы дальше жить и дышать.
- У тебя есть жена, она родит тебе сына, и еще многих, Ренато… Сотни, тысячи существ зависят от тебя. Твое положение и богатство дают тебе право быть королем, но и иметь обязанности. Есть много вещей, который могут заполнить твою жизнь и позабыть о той, которая в монастыре, женщину, которую полюбить ты захотел слишком поздно…
- Моника, я вижу твои причины, они взвешены и соразмерны; но оставь мне луч света, луч надежды… Не заключай себя в монастыре! Не возводи другую стену! Это единственное, о чем я тебя прошу. Когда расторгнут союз, связывающий тебя с Хуаном Дьяволом…
Моника вздрогнула, словно это имя причиняло боль, словно один только намек затронул за живое; но она взяла себя в руки и сжала губы. Только устремила вверх голубые глаза и остановила их на Ренато, взгляд ее сверкнул стальным блеском:
- Почему бы тебе на оставить все это?
- К сожалению, я не могу. Позволь мне закончить… Когда расторгнут твой брак с Хуаном, ты будешь свободной и властной в своих действиях. Ты сможешь жить в мире при свете солнца… И есть тысячи вещей, которые смогут заполнить твою жизнь, пока ты ждешь…
- Чего я жду?
- Не знаю… Чуда, которым одарит Бог нас своей милостью, когда падут мои цепи, цепи, которые я заслужил носить… Я знаю, ты не скажешь ни слова, не обвинишь ее ни в чем. Ты настолько благородна, как она мелочна. Ты знаешь, что она предала мое сердце, обманула, уничтожила мои мечты, была со мной эгоистичной и жестокой, думая о себе. Я не могу сказать, что она предала меня как жена; но тем не менее, я привязан к ней, и из-за нее мне не хватает света твоих глаз…
Долгое время Ренато Д`Отремон стоял неподвижно, опустив голову, отодвинувшись от нее, в то время как Моника, стоя посреди комнаты, спрашивала с ужасом свое сердце, почему эти слова любви звучат холодно и пусто; почему человек, которого она однажды полюбила, говорил эти фразы, которые она мечтала услышать раньше, и которые теперь ничего в ней не вызывают… Почему боль, которая казалась потухшей, поднялась в ее душе ответом в виде образа другого человека, и тогда в ней поднялась волна страдания к человеку, теперь страдавшему по ней…
- Я умираю от боли, Моника! Почему ты не говоришь, что ты тоже безутешно страдала по мне? Почему моя боль, которая теперь является местью, не доставляет тебе удовольствие?
- Я была бы глупой и жестокой…
- Ты была бы жестокой, но надеялась бы утолить свою обиду…
- Я не держу на тебя обиды…
- Не это! – сетовал Ренато в бесконечной скорби. – Так мертва теперь твоя любовь ко мне?
- Да, Ренато, так мертва… так непростительно мертва… Но почему ты хочешь, чтобы было иначе?
- Потому что я не святой, Моника! Потому что я человек, который любит и страдает, и было бы утешением думать, что, страдая одновременно с тобой, задевая раны друг друга, печалясь моей печалью, пока я терзаюсь часами тишины, произнося твое имя, а ты взываешь к моему, пока твои губы произносят молитву… Потому что из-за слепого эгоизма в любви было бы утешением знать, что мы умираем вместе. Ты понимаешь? Я не прошу тебя ни о чем, ни требую ничего… Только это, если оно есть в душе. Скажи мне, что ты страдаешь, плачешь из-за меня, и я клянусь тебе, что я сотру твои слезы поцелуями. Утешь меня, Моника!
- Я не могу, Ренато, не могу!
- Простите, если помешала, - извинилась мать-настоятельница, неожиданно прерывая. – Мои попытки убедить посетителя были бесполезны. Этот сеньор имеет законные права, и…
- Хуан! – воскликнула Моника почти задохнувшись.
- Хуан! – повторил Ренато гневно и удивленно.
Действительно, Хуан показался за белыми одеждами настоятельницы. Никогда еще он не был таким суровым, надменным, исполненным саркастичным взглядом сумрачных глаз… Никогда еще не был таким высокомерным горький изгиб рта. Ренато шагнул к нему, побледневший от гнева, и Моника задрожала, чувствуя, что ей не хватает сил, что она вот-вот упадет в обморок, пока с пониманием и благочестием монахиня поспешила к ней, чтобы поддержать… Вся сила, что в ней осталась, была во взгляде, пронзая им Хуана, словно она пила его образ. Как же она желала в течение всех прошедших часов, увидеть его снова, быть рядом! Какое печальное утешение созерцать его, пусть даже из его уст выходят желчные слова!
- Думаю, что пришел вовремя… по крайней мере для себя. Полагаю, для вас мой визит оказался сверх неприятным, но что же нам делать? Ты закончила совещание с кабальеро Д`Отремон, Моника? Можешь уделить минуту, чтобы выслушать человека, которому у подножья алтаря ты поклялась следовать и уважать? Ты выслушаешь меня? Это не будет слишком большой жертвой? Не будет требовать чрезмерных усилий?
- Я думала, что все уже сказано, - ответила Моника слабым голосом.
- По правде говоря, ты права. Я пришел по одному вопросу, но ответ почти пришел вместе с присутствием Ренато. Но в любом случае, я хочу его задать…
- Присутствие Ренато ничего не значит, - живо отвергла Моника, - ты слишком плохо это истолковал…
- Черт побери, как сурово это для него! – проговорил Хуан с откровенной иронией. – Впрочем, я не истолковывал… Я слишком хорошо знаю, на что рассчитывать… Я не заставляю тебя, я признаю твою прямоту и твердость. Ты не сдаешься… Можно или нельзя сделать так, чтобы нас оставили наедине?
- Ты не подойдешь близко к Монике! – решительно отказал Ренато. – Если хочешь говорить, делай это в моем присутствии!
- Я мог бы это сделать, но хотелось бы знать, какой религиозный и гражданский кодекс дает тебе право вмешиваться между теми, кого Бог соединил, согласно вам… Бог и люди, мог бы добавить я… Я помню, что подписывал бумаги перед нотариусом, и ты подписал, как свидетель события, это было отмечено в законных документах, с которых я приказал снять копию… Разве я нарушаю что-то, когда хочу поговорить со своей женой…
- Ты мерзавец! – пришел в ярость Ренато. – Проклятый…!
- Ради Бога! – воскликнула испуганная Моника.
- Не пугайся, Моника, - насмешливо посоветовал Хуан. – Ничего не случится… по крайней мере здесь. Это одно из мест, которое вы уважаете; такие благопристойные, благородного происхождения, имеющие важные фамилии, знающие прекрасно, что комната для посещений не для споров подобного рода… Также я не думал, что подхожу под все типы посетителей… Я не виню тебя, Моника, но думал найти тебя в более уединенной обстановке.