Дурной глаз - Буало-Нарсежак Пьер Том. Страница 18

— Принесите завтра молоко и яйца, — бучала в ответ Клементина.

Две старушки придвинулись друг к другу. Реми за ними наблюдал сквозь приоткрытую дверь. Он видел, как Клементина что-то шепчет на ухо Франсуазе. Еще один маленький секретик. Что-то относительно умершего или его братца. В раздражении он вышел на крыльцо.

— А я вам говорю, — кричала Франсуаза, — что сумасшествие — это хуже всего. Лучше умереть. Уверяю вас, мне его ужасно жалко, нашего бедного хозяина.

Две сплетницы, вне себя от радости, что им вновь предоставилась возможность посудачить! Реми прогуливался под деревьми, чувствуя внутреннее недовольство и какое-то странное беспокойство. Франсуаза, конечно, говорила о дяде, она могла говорить только о нем; именно дядя получал письма, в которых ему сообщали новости о… Но в таком случае… Реми уже решил ожидать старушку. Он зажег сигарету и уселся в траву на обочине аллеи. Что он может от нее узнать? Откуда у него внезапно появился этот пыл, с которым он стремился узнать подробности дядиной жизни; откуда это стремление принять его сторону, словно он был обязан его перед кем-то защищать? Рядом с гаражом Адриен поливал из шланга «ситроэн», и по изгибу губ Реми угадывал, что тот при этом что-то насвистывает. Реми позавидовал его беспечности. О, Франсуаза выходит. Наконец!

Она чуть было не выпустила из рук свою корзину, когда увидела Реми. Она прослезилась, осмотрела его с разных сторон и, естественно, заговорила о чуде.

— Да, — отвечал Реми, — да, да, моя добрая Франсуаза… Ладно, договорились. Я вылечился, хорошо… Раз я теперь хожу, я провожу вас до дороги… Чтобы было спокойней.

Но она каждую минуту останавливалась, качала головой, восторгаясь чудом, которое для нее олицетворял в себе Реми.

— Кто бы мог сказать, — все повторяла она. — Когда я подумаю, что еще только год назад вы проезжали мимо на своей колясочке… А теперь вы стали настоящим мужчиной!

— Дайте мне вашу корзину.

— Люди говорят, что вы хотите переезжать, — продолжала старушка. — Вы останетесь еще некоторое время? Клементина мне говорила…

— Нет. Мы уедем сразу после похорон.

— Это будет лучше всего, потому что этот дом, вы уж мне поверьте, не принесет вам ничего хорошего. — О, я знаю, — сказал Реми. — Отец мне все объяснил.

— Как… Хозяин вам… Да, конечно, ведь вы уже взрослый. Я все время забываю… Но все равно вам, должно быть, было очень больно. Представляю себя на вашем месте.

— Да, — наугад бросил Реми. — Я был просто потрясен.

— Смотрите, — протянув руку, продолжала старушка, — видите сквозь деревья прачечную? После того случая никто туда не заходит… Сейчас там полно змей, а тогда за этим местом ухаживали, как за садом… Я в те времена жила в Мене… Так вот, пошла я однажды стирать… прихожу… Открываю дверь… Господи! Я так и грохнулась на колени… Там было все залито кровью, аж до самого порога.

Реми страшно побледнел. Он опустил корзину на траву.

— Я плохо делаю, что вам все это рассказываю, — все говорила старая Франсуаза, — но это сильнее меня, особенно когда я смотрю на вас. Кажется, я все еще ее вижу. Она лежала на полу у входа… Она воспользовалась бритвой хозяина.

— Франсуаза! — пролепетал Реми.

— О, я вас отлично понимаю. И я тоже, я часто себе говорила: было бы лучше, если бы она умерла сразу. Куда смотрит Господь! Такая молодая, красивая, милая женщина! Сердце обливается кровью, когда думаешь, что они ее держат взаперти.

Словно для того, чтобы защититься от этого ужаса, который нарастал в нем с каждым ее словом, Реми поднял перед собой руки, но старая Франсуаза уже не могла остановиться.

— Ну, разумеется, за ней хорошо ухаживают, клянусь вам. Бывали даже дни, когда она так выглядит, что никто бы не сказал, что она лишилась рассудка… Она вас узнавала, болтала с вами… Только в остальное время она обычно забивалась куда-нибудь в угол, пряталась за кресло, и невозможно было ее оттуда вытащить. Но всегда мягкая, кроткая, покорная, как ягненок. Ваш несчастный дядя сделал все, что смог, чтобы ваш отец оставил ее в доме… Помню, как они ругались однажды вечером… Это было что-то ужасное. Но, дева Мария, его нужно понять. Мужчина должен работать… У него нет времени ухаживать за человеком, у которого такая болезнь… В некотором смысле, это хуже, чем ребенок… И потом вы сами, именно в то же самое время… Какое фатальное стечение обстоятельств!

— Довольно! — закричал Реми. — Довольно… Вы меня… Вы меня…

Он рванул воротник, широко открыл рот. Старушка подхватила свою корзину.

— Я не должна была… Мне не следовало вам повторять, особенно…

— Убирайтесь! — завопил Реми.

Он развернулся и бросился в чащу. Ветки со свистом распрямлялись за его спиной. Он бежал по лесу, как затравленный дикий зверь, и когда он выскочил из кустов перед прачечной, лицо его было в крови, а на губах появилась пена. Что-то хрипело в горле, когда он дышал. Со сжатыми кулаками он приблизился к лачуге. Ставни были закрыты, дверь заперта на ключ. Когда он толкнул одну из створок, что-то быстро скользнуло у его ног. Но Реми был уже далеко за пределами страха. Он пару раз дернул источенные червями ставни, уперся, сорвал несколько планок. Проржавевшие петли внезапно поддались. Тогда он камнем разбил стекла, просунул руку, открыл задвижку, перекинул ногу и оказался в узкой комнатушке с почерневшими от копоти стенами. Высокая печь была покрыта запекшейся, блестевшей, как смола, сажей. Ветерок колыхал лежащие в очаге опавшие листья. Пахло грибами, прогнившим деревом, запустением. Там еще стояли козлы рядом с позеленевшей сточной канавкой, а на веревках висели покрытые плесенью прищепки. Реми опустил глаза. Пол был покрыт розоватыми, потрескавшимися пластинками. Он внезапно почувствовал, что на него, как волна, накатывает страх. Почему мама пыталась?.. Воздействиям каких могущественных мистических сил она повиновалась?.. Безумие… Самое простое, что приходит в голову. С четкостью бредовой галлюцинации Реми снова увидел собаку, отброшенную какой-то силой на шоссе… распластанного на блестящих плитках дядю Робера… А если мама?..

Он бегом выскочил из прачечной и почти сразу же остановился, так как у него подкашивались ноги. "Я сейчас упаду, " —подумал он. Он почти этого хотел. Снова стать паралитиком. Навсегда забыть проносившиеся перед его мысленным взором мучительные картины…

Из соседней аллеи донеслись шаги.

— Реми!… Реми!… Ты где?

Это была Клементина. Он не отвечал.

Глава 7

— 44 бис, авеню Фош, в Фонтней-су-Буа.

— В тех местах случайно нет клиники? — спросил шофер.

— Именно туда мы и едем. Вы подождете меня у входа.

Такси отъехало. Реми опустил стекло и вдохнул свежий воздух. Он уже успел забыть осень, холод, дядины похороны, отъезд из Мен-Алена, все эти незамысловатые декорации, которыми была обставлена его вчерашняя жизнь. Он больше не думал об этом загадочном, столько раз оживающем перед его мысленным взором, а теперь погребенным в глубинах прошлого мамином лице. Сейчас оно снова, уже воочию возникнет перед ним. Мама! Нужно с ней поговорить… Узнать!… Узнать, наконец, на самом ли деле она, как они утверждают?.. А может, после безуспешной попытки покончить с собой, она приняла добровольное затворничество, чтобы прекратить сеять вокруг себя зло. Ведь достаточно одного взгляда ее голубых глаз… О, мамочка! Я твой сын, твой образ, твое подобие. Неужели, как и ты, я без вины виноват? Собака… я ее убил. И мой бедный дядя!… Все считают, что это несчастный случай, но это не так… По крайней мере, этот случай выходит за пределы ординарного. Это произошло потому, что в тот момент я его смертельно ненавидел. Точно так же, как ты, родная, ты могла ненавидеть… кого? Может, бабушку?.. А теперь мне достаточно в приливе гнева, например, пожелать чьей-либо смерти, чтобы спровоцировать катастрофу. Должен ли я в таком случае попросить, чтобы меня тайком от всех держали взаперти, как преступника или какое-то вредное для здоровья вещество, от которого исходит смертоносное излучение… О, мамочка!