Странный Джон (ЛП) - Стэплдон Олаф. Страница 5

«Док! — неожиданно снова спросил он. — Мне обязательно надо стать сильным, таким же сильным, как Стивен. Если я прочитаю все эти книги, — он оглядел медицинские тома в шкафах, — я узнаю, как стать ужасно сильным?» Его отец рассмеялся и ответил: «Боюсь, что нет».

Следующие шесть месяцев Джоном руководило два стремления — стать непобедимым бойцом и научиться понимать окружавших его человеческих существ.

Второе далось Джону проще всего. Он принялся изучать наши поступки и мотивы, частично — расспрашивая нас, частично при помощи наблюдений. Вскоре он обнаружил два важнейших факта. Во-первых, что мы зачастую сами были поразительно несведущи в том, какие мотивы нами двигали, во-вторых, что во многих аспектах он отличался от нас. Многими годами позднее, он сам говорил мне, что именно тогда стал понимать собственную уникальность.

Надо ли говорить, что уже через пару недель он сумел с необычайной точностью воспроизвести тот налет скромности и щедрости, что считается столь характерным для англичанина.

Несмотря на молодость и то, что выглядел он еще моложе, Джон стал невольным и непритязательным главарем во время многочисленных детских выходок. Начиналось все обычно с клича «Джон обязательно придумает, что делать!» или «Найдите этого дьяволенка Джона — он мастак в таких делах». В беспорядочных боевых действиях, которые велись против учеников местной частной школы (они проходили по нашей улице четыре раза в день), именно Джон планировал засады. Неожиданной яростной атакой он чудесным образом мог обратить поражение в победу. Он был как маленький Юпитер, вооруженный молниями вместо кулаков.

Эти битвы были в какой-то мере отголоском большей войны, происходившей в Европе. Но, мне кажется, Джон кроме того специально разжигал их, преследуя собственные цели. Они давали ему возможность совершенствовать как собственную ловкость и силу, так и талант скрытного управления окружающими.

Неудивительно, что отныне соседские дети говорили друг другу: «Джон теперь — просто молодец», в то время, как их матери, более впечатленные его манерами, чем военным гением, говорили: «Джон стал таким умницей. Не осталось ни следа этих его ужасных странностей и чванства».

Даже Стивен снизошел до похвалы: «Он, на самом деле, нормальный парень, — сказал он своей матери. — Трепка пошла ему на пользу. Он извинился за газонокосилку и сказал, что надеется, что не поломал ее».

Но для Стивена судьба готовила еще сюрпризы.

Несмотря на уверение отца, Джон проводил свободные минуты среди книг по медицине и философии. Анатомические атласы интересовали его невероятно, и чтобы как следует понимать их, ему приходилось читать. Его словарный запас был, конечно же, недостаточным, так что он последовал примеру Виктора Стотта и прочел от корки до корки сначала большой словарь английского языка, затем — словарь терминов по физиологии. Вскоре он уже читал настолько бегло, что ему достаточно было окинуть взглядом страницу, чтобы приблизительно понять и запомнить ее содержимое.

Но Джон не мог удовольствоваться только теорией. Однажды Пакс к своему ужасу обнаружила его за разделыванием дохлой крысы посреди гостиной — он предусмотрительно расстелил газету, чтобы не испортить ковер. Впредь его занятия по анатомии, как практические, так и теоретические, проходили под руководством Дока. На несколько месяцев Джон был полностью ими поглощен. Он обнаружил необычайную искусность в препарировании и микроскопии. При каждой возможности он подвергал отца настоящим допросам, и зачастую обнаруживал путаницу в его ответах — пока, наконец, Пакс, помнившая математиков, настояла на том, что доктор должен взять передышку. После этого Джон занимался уже без надзора.

Затем, так же внезапно, он забросил анатомию, как прежде забросил математику. «Ты покончил с изучением жизни так же, как с числами?» — спросила Пакс. «Нет, — ответил Джон. — Но жизнь не столь связна, как числа. Она не образует единого целого. Что-то не так со всеми этими книгами. Конечно, я часто вижу, как они глупы, но должно быть что-то еще. Во всех книгах есть какая-то изначальная ошибка, которую я не могу обнаружить».

Примерно в то же время, кстати говоря, Джон пошел в школу, но продержался там всего три недели.

«Он дурно влияет на остальных детей, — пояснила директриса. — Кроме того, он совершенно не поддается обучению. Боюсь, что, хотя ваш сын и кажется заинтересованным в некоторых узких областях знания, он умственно неполноценен и нуждается в особом отношении». Выполняя требования закона, Пакс сделала вид, что обучает сына самостоятельно. Чтобы ей угодить, Джон заглянул в школьные учебники и мог цитировать их наизусть. Что же до понимания, то он вникал в интересовавшие его предметы не хуже авторов книг, и игнорировал те, что были ему скучны. В таких областях он мог быть совершенным идиотом.

Покончив с биологией, Джон забросил интеллектуальные достижения и сосредоточился на физическом развитии. Этой осенью он не читал ничего, кроме приключенческой литературы и нескольких работ по джиу-джитсу. Большую часть времени он проводил, практикуясь в этом искусстве и выполняя гимнастические упражнения собственного изобретения. Кроме того, он стал питаться по диете, тщательно выстроенной по одному ему известным принципам. Пищеварительная система всегда была слабым местом Джона и, кажется, оставалась недоразвитой гораздо дольше остального его тела. До шести лет он не был способен переварить что-то кроме молока и фруктового сока, приготовленных особым образом. Вызванный войной дефицит продуктов делал питание Джона еще более проблематичным, и он часто страдал от расстройств пищеварения. Самостоятельно взявшись за этот вопрос, он разработал замысловатую, но довольно скудную диету, состоявшую из фруктов, сыра, солодового молока [11] и хлеба из муки грубого помола — в сочетании с отдыхом и упражнениями. Мы все смеялись над ним — кроме Пакс, которая следила за тем, чтобы все его запросы были удовлетворены.

Благодаря ли диете, или гимнастике, или чистому усилию воли, Джон вскоре стал невероятно силен для своего возраста и веса. Один за другим все соседские мальчишки оказывались втянутыми в поединок. Один за другим они потерпели поражение. Конечно же, отнюдь не сила, а подвижность и хитрость давали Джону превосходство над противниками, которые были гораздо крупнее него. «Если этот мальчишка сумеет уцепиться так, как ему удобно, — говорили вокруг, — тебе конец. И ты не сможешь его ударить — он слишком верткий».

Самым же странным было то, что окружающим неизменно казалось, что в каждом поединке, агрессором был не Джон, но его противник.

Кульминацией стало поражение Стивена, который к тому времени был капитаном школьной команды регби и хорошим другом Джона.

Однажды, мы с Томасом, беседовавшие о чем-то в его кабинете, услышали звуки необычайной потасовки в саду. Выглянув наружу, мы увидели Стивена, который тщетно бросался на ускользающего от его ударов Джона. Тот, отпрыгивая, наносил своими детскими кулачками удары ужасающей силы по лицу противника, которое было практически неузнаваемо от исказивших его растерянности и ярости, совершенно нехарактерных для обычно добродушного Стивена. Оба противника были измазаны кровью, очевидно, из разбитого носа Стивена.

Джон тоже выглядел иным существом. Его губы были растянуты в нечеловеческой смеси оскала и улыбки. Один глаз заплыл от единственного удачного удара Стивена, второй напоминал дыру в маске, так как когда Джон приходил в ярость, его зрачки невероятно расширялись, и радужка становилась практически невидимой.

Драка была столь невероятной и беспримерной, что несколько мгновений мы с Томасом стояли парализованные. Наконец, Стивен сумел поймать дьяволенка — или ему было позволено поймать его. Мы бросились вниз по лестнице на выручку. Но к тому времени, как мы оказались в саду, Стивен извиваясь и пыхтя лежал ничком на земле, а его руки были заломлены за спину в цепком захвате паучьих лапок Джона.