Странный Джон (ЛП) - Стэплдон Олаф. Страница 6

Во внешности Джона в тот момент было что-то зловещее. Скорчившись и вцепившись в Стивена, он действительно походил на паука, готовящегося высосать жизнь из своей жертвы. От этой картины, я помню, меня замутило.

Мы застыли, озадаченные невероятным поворотом событий. Джон оглянулся и встретился со мной глазами. Никогда больше я не видел выражения столь надменного, столь исполненного отвратительной жажды власти, как в тот момент на лице этого ребенка.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга. Мое лицо, должно быть, отразило ужас, который я чувствовал, потому что взгляд Джона мгновенно изменился. Ярость моментально пропала и уступила место сначала любопытству, затем — глубокой задумчивости. Неожиданно Джон рассмеялся своим необычайным смехом. В нем не было триумфа, скорее нотка самоиронии и, возможно, ужаса.

Он отпустил свою жертву, поднялся и сказал: «Стивен, приятель, подымайся. Я прошу прощения за то, что вывел тебя из равновесия».

Но оказалось, что Стивен потерял сознание.

Нам так никогда и не удалось узнать, из-за чего началась драка. Когда мы спросили об этом Джона, он ответил: «Все уже позади. Давайте просто обо всем забудем. Бедняга Стивен! Но, конечно, я не забуду».

Когда, несколько дней спустя, мы расспрашивали Стивена, он сказал: «Даже вспоминать об этом не хочу. Это все из-за меня, конечно же. Сейчас я это понимаю. Я почему-то вышел из себя, в то время, как он изо всех сил старался быть особенно дружелюбным. Но вот так вот схлопотать от ребенка! Хотя, какой он ребенок — он настоящая молния!»

Даже сейчас я не могу думать, что научился хоть сколько-то понимать Джона. Но, несмотря на это, я не могу не строить теории. Относительно этого случая мне кажется, что дело вот в чем.

В ту пору он, вполне очевидно, переживал пору самоопределения и самоутверждения. Я не верю, что он втайне лелеял план мести за случай с газонокосилкой. Я считаю, что он планировал попробовать свои силы или, скорее, свои навыки, против самых грозных противников. Именно поэтому он намеренно и искусно довел несчастного Стивена до неистовства. Собственная злость Джона, я уверен, была полностью искусственна. Он лучше дрался, находясь в состоянии холодной ярости, поэтому и привел себя в нужное состояние. Как я понимаю, важное испытание должно было быть не дружеской потасовкой, но настоящим сражением с диким зверем, отчаянным противостоянием. Что же, Джон получил то, чего хотел. И, победив, в одно мгновение, раз и навсегда сумел понять смысл полученного опыта. Так, по крайней мере, мне кажется.

Глава IV

Джон и старшее поколение

Хотя сражение со Стивеном тогда было, как я считаю, одним из важнейших событий в жизни Джона, внешне все шло своим чередом, за исключением того, что он перестал участвовать в драках и проводил много времени в одиночестве.

Их со Стивеном дружеские отношения были восстановлены, но теперь в их отношениях присутствовала некоторая настороженность. Каждый, казалось, изо всех сил старался быть дружелюбным, но от прежней непринужденности не осталось и следа. Уверенность в себе Стивена была, я думаю, серьезно поколеблена. Не то, чтобы он опасался новой трепки, но его самоуважение пострадало. Я воспользовался случаем и намекнул, что в его поражении не было ничего постыдного, так как Джон вполне очевидно не был обычным ребенком. Стивен с радостью принял это утешение. С истерической ноткой в голосе он ответил: «Я чувствовал… Не могу даже объяснить… Как пес, который укусил хозяина и был наказан. Я чувствовал себя… виноватым и гадким».

Джон, полагаю, только тогда более ясно начал понимать, какая пропасть разделяла его от нас всех. В то же время он, наверное, особенно нуждался понимании, находившемся совершенно за пределами человеческих возможностей. Он продолжал проводить время со своими старыми приятелями, и, несомненно, по-прежнему был движущей силой в большей части их игр, но теперь в его отношении к ним была некоторая степень насмешливости, как будто он с иронией смотрел на них сверху вниз. И, хотя внешне он был самым маленьким из всей компании и выглядел самым младшим, мне он порой казался крошечным старичком с белоснежными сединами, снизошедшим до игры с молодыми гориллами. В самый разгар веселья он мог бросить все и ускользнуть в сад, чтобы мечтательно разлечься на лужайке. Или усесться рядом с матерью и беседовать с ней о жизни, в то время, как она возилась в саду или (что в случае с Пакс случалось достаточно часто) просто ждала каких-нибудь событий.

В какой-то мере отношения Джона с матерью были похожи на отношения человеческого найденыша и вскормившей его волчицы. Или, скорее, коровы. Джон несомненно относился к ней с привязанностью и полнейшим доверием, и каким-то бестолковым почтением. Но он расстраивался, когда она оказывалась неспособна следовать за ходом его мыслей или понять бесчисленные вопросы о вселенной.

Образ приемной матери не идеален. В какой-то мере он совершенно неверен. Так как, хотя умственно Пакс была далека от своего отпрыска, была другая область, в которой она была во всем ему равна, а возможно, даже превосходила его. И у нее, и у Джона была необычная манера воспринимать окружающую действительность, странный вкус к ней, который, как я полагаю, на самом деле был проявлением особого, особенно тонкого чувства юмора. Нередко мне удавалось приметить как они втайне обменивались понимающими и изумленными взглядами в то время, как никто из окружающих не видел того, что могло их так позабавить. Я полагал, что это тайное веселье было в некоторой мере связано с пробуждающимся в Джоне интересом к характерам и растущим пониманием мотивов собственных поступков. Но что эти двое находили столь забавное в нашем поведении, я никогда и не узнал.

Отношения Джона с отцом были совершенно иными. Джон извлек для себя много пользы из живого ума доктора, но между ними так и не возникло настоящего взаимопонимания и общности вкусов. Я не раз замечал, как на лице Джона, когда он слушал отца, на мгновение появлялось насмешливое выражение, а порой — отвращение. Чаще всего это происходило в те моменты, когда сам Томас считал, что открывает перед мальчиком тайны человеческой натуры и секреты вселенной. Надо ли говорить, что не только Томас, но и я, и многие другие вызывали в Джоне то же изумление и отторжение. Но Док был основным источником этих чувств, потому, наверное, что он был самым ярким, самым впечатляющим примером умственной ограниченности нашего вида. Я уверен, что не раз Джон намеренно провоцировал отца, заставляя его произносить целые лекции. Как будто он говорил себе: «Я должен как-то научиться понимать странные создания, что господствуют на этой планете. Вот прекрасный образец. Я должен с ним поэкспериментировать».

К тому времени, надо признаться, я сам все больше интересовался этим невероятным созданием по имени Джон. И, в то же время, я невольно все больше подпадал под его влияние. Оглядываясь назад, я понимаю, что уже тогда он отметил меня на будущее и предпринимал первые шаги для того, чтобы меня поймать. Его отношение ко мне было основано на единственном хладнокровном предположении: что я, человек средних лет, был, по сути, его рабом. Что, как бы я не смеялся над ним и не бранил его, втайне я видел в нем превосходящее меня существо, и в душе был его верным псом. Какое-то время я мог развлекаться, изображая независимого человека (в то время я неумело пытался изображать свободного журналиста), но рано или поздно я должен был покориться хозяину.

Когда Джону исполнилось восемь с половиной лет, его, как правило, принимали за странного ребенка лет пяти или шести. Он по-прежнему играл с детьми, которые принимали его как своего, хотя и считали, что он немного с причудами. Тем не менее, он мог принимать участие и в разговорах взрослых. Конечно же, он обычно был либо слишком просвещен, либо слишком мало знал о жизни, чтобы нормально беседовать с окружающими. Но он никогда не оставался просто пассивным слушателем. Даже самые его наивные замечания обычно были поразительно глубокими.