Дар дождя - Энг Тан Тван. Страница 10

– Что ты почувствовал?

– Когда я вас бросал, все словно вставало на свои места.

Лучше объяснить не получилось. Если бы я хотел выразиться пафосно, то сказал бы, что мы с землей словно вращались в унисон. Но мой ответ его явно порадовал и показался достаточным.

Он продолжил учить меня почти до полудня. К тому времени я успел порядком проголодаться.

– Хочешь продолжить занятия?

Я кивнул. Он велел приходить на следующий день. Когда мы гребли обратно к берегу, он произнес:

– Ты должен знать, что учитель, принимая ученика, берет на себя тяжелую ответственность. В ответ ученик должен быть готов полностью посвятить себя практике. Никакой неуверенности, никаких задних мыслей. Ты сможешь это пообещать?

Я перестал грести, так как мы уже подплывали к берегу, и задумался над его предупреждением. Солнце палило, рассеиваясь по морской поверхности, отбрасывая на дно тени и кольца из белого света, и заставляло нарисованный приливом песчаный узор колебаться, словно мираж. Чувствовалось, что он сказал мне больше, чем я смог услышать, хотя я и не уловил всего смысла сказанного. Я был уверен в одном: мне хотелось получить то, что он предлагал. Поэтому я кивнул.

Я провел остаток дня, размышляя о странном человеке, который вошел в мою жизнь. Учебный год уже закончился, шли летние каникулы, и я был свободен от монотонности бездумного повторения латинских глаголов и постижения математических формул. Я находился в завидном положении: в деньгах я не нуждался, потому что счета за покупки ежемесячно погашала наша фирма. Прислуга выполняла свои обязанности, оставив меня в покое. Мы заключили негласный договор: ни одна из сторон не подавала отцу отчетов, нелестных для другой. Такое положение дел нас вполне устраивало.

Однако если я собирался стать учеником Эндо-сана, мне нужно было делать это втайне. Большинство слуг было китайцы, и моя дружба с японцем могла разрушить наш договор: китайцы не питали никаких теплых чувств к своим дальним заморским родичам. То, что я был наполовину китайцем, заставляло их предполагать во мне сочувствие к тяжелой участи их оставшихся в Китае семей – даже я знал, по их постоянным рассказам, какие зверства там чинили японцы, – но слуги никогда не догадывались, что я не чувствовал никакой связи ни с Китаем, ни с Англией. Я был ребенком, рожденным между двух миров и не принадлежащим ни к одному. С самого начала я отнесся к Эндо-сану не как к японцу, не как к представителю ненавистной расы, а как к человеку – и именно поэтому между нами сразу возникла крепкая связь.

Я приступил к занятиям айки-дзюцу на следующее утро, положив начало учебному ритуалу, которому почти непрерывно следовал в последующие три года. Затемно, когда за вуалью неба еще виднелись проблески звезд, я греб на остров. И каждый раз Эндо-сан уже ждал меня с суровым от нетерпения лицом.

Мы кланялись друг другу и делали растяжку. Он начал с самых простых приемов, обучая меня уходить с линии атаки плавно, с минимальным количеством движений.

– Чем меньше ты делаешь шагов в бою, тем лучше результат, – сказал он мне на первом уроке.

Во время тренировок Эндо-сан говорил мало, расходуя слова так же экономно, как и излюбленные им короткие, резкие движения.

Еще он учил меня тонкостям выполнения ударов руками и ногами, показывал важные точки, в которые надо целиться.

– Чтобы обеспечить сильную защиту, ты должен знать существующие типы ударов и атак, – сказал он, целя кулаками мне в горло, в грудь и в пах серией из трех коротких невидимых толчков.

Толчки остановились у моего носа; я увидел кожные линии на костяшках его пальцев, растущие пучками бледные волоски и ощутил легкий запах кожи.

– Посмотри вниз.

Его ступня целила мне в колено. Заверши он удар, оно было бы сломано.

– Никогда не смотри на кулаки нападающего. Смотри на его тело в целом. Тогда ты будешь знать, что он тебе готовит.

В первые четыре недели тренировок он учил меня основным движениям. Ежедневные занятия длились по три часа. По воскресеньям Эндо-сан требовал от меня посещать две тренировки – одну утром, другую вечером. Он учил меня укэми – умению падать, перекатываться по земле и вставать в твердую стойку после броска.

Его броски были мощными, и поначалу я сопротивлялся, опасаясь травмы. Когда он пытался запустить меня в воздух, я весь сжимался.

– Тебе надо расслабиться. Если будешь сопротивляться технике, то причинишь себе больше вреда. Следуй за потоком энергии, не борись с ним.

Мне было трудно ему поверить, потому что указания казались противоречивыми. Эндо-сан чувствовал мое противодействие и смятение и пытался убедить, подведя к черно-белой фотографии, висевшей на стене у него дома. На ней одна пара рук хватала за запястья другую. Ладони схваченных рук – пассивных, как я их для себя назвал, – были раскрыты, словно отдыхая на запястьях рук доминирующих. Поначалу руки на снимке создавали впечатление агрессии, но, к своему удивлению, я обнаружил, что чем больше смотрел на эту сцену, тем больше она меня успокаивала.

– Мне всегда казалось, что этой фотографии удалось передать дух айки-дзюцу, – заметил Эндо-сан. – Физическое и духовное единение с партнером. Сопротивления нет, есть только доверие.

Он обхватил мои запястья таким же захватом и попросил вытянуть руки и положить ладони на его запястья. Я тут же почувствовал, что он пытался мне передать. С одной стороны, это прикосновение было одной из основ человеческого взаимодействия, но оно также стремилось к союзу высшего порядка, выходящему за рамки телесного контакта, – и когда Эндо-сан отпустил мои руки, я почувствовал, что потерял что-то бесценное.

– Доверие – основа тренировки. Я верю, что ты не нападешь приемом, о котором мы не договорились, и ты должен верить, что я не причиню тебе вреда, отражая нападение. Без доверия мы не сможем двигаться и ничего не достигнем.

– Но когда вы выполняете броски, мне кажется, что я должен полностью сдаться.

– Именно. Полностью сдаться, но не потерять осознанность. Ты должен всегда чувствовать. Чувствовать мою технику, чувствовать направление силы, как ты движешься в воздухе и как ты соприкоснешься с землей. Чувствуй, откройся, будь бдителен. Если что-то не получится, если прием не удастся или если я тебя подведу, тогда, по крайней мере, ты будешь в состоянии защититься и упасть без травмы.

Он отработал на мне еще несколько бросков; это стало проще. Я не был так напряжен, и движения показались мне более естественными.

– За то, что ты сдался перед броском, тебе полагается полет в подарок.

Это оказалось правдой. Мне быстро понравилось пьянящее ощущение, когда Эндо-сан запускал меня в воздух, я зависал там на пару секунд в свободном падении перед тем, как сгруппироваться в сферу и вернуться на землю. Я обнаружил, что чем яростнее нападал на него, чем больше силы вкладывал в атаку, тем выше он мог меня подбросить и тем дольше длился мой блаженный полет. Я отбросил страх и в конце каждой тренировки просил подбрасывать меня до тех пор, пока не выбивался из сил и больше уже не мог.

У него был холщовый мешок, наполненный песком, который мне полагалось бить и пинать каждый день по несколько сотен раз. Эндо-сан требовал силы и скорости, и чтобы достичь установленных им стандартов, я работал на износ. Он был суров и неумолим, но то, чему он учил, было его страстью, словно он уже тренировал раньше и успел стосковаться по этому занятию. Я наслаждался уроками. Наша сущность расширялась, подобно солнечному свету, заполняющему все уголки неба. Наше дыхание вырывалось наружу через легкие, горло, стопы, кожу; мы выдыхали через зудящие кончики пальцев. Мы дышали, мы жили.

– Вот где зарождаются все силы – в дыхании, «кокю».

Он указал на точку ниже пупка:

– Это «тандэн», центр твоей сущности, центр вселенной. Тебе необходимо постоянно поддерживать его связь с центром противника через свое дыхание и энергию, «ки».