Капитан Трафальгар (сборник) - Лори Андре. Страница 33

Теперь мы уже не затруднялись в том, по какому пути нам надо было следовать, и менее чем за двадцать минут были уже на том самом месте, где причалили в прошлую ночь. Клерсина уже поджидала нас, а Флоримон еще спал в своей кровати, но уже одетый и готовый отправиться в путь. Купидон караулил его. Стоило только добежать Клерсине до своего дома, захватить мальчика и вернуться с ним к шлюпке, и тогда мы могли пуститься в обратный путь.

Она бегом пустилась через огород. Мы молча провожали ее глазами и смутно видели, как она скользнула в дверь своей хижины, мелькнув как тень в узкой полосе света, упавшей из комнаты на крыльцо и огород в тот момент, когда она отворила дверь.

Вдруг она снова появилась, и душераздирающий крик раздался в тишине ночи, долетев до нас.

— Флоримон!… Флоримон!…

Это был голос Клерсины, полный невыразимого отчаяния и муки, заставивший всех нас одним прыжком выскочить на берег и бежать к ней навстречу.

ГЛАВА XI. Флоримон исчез

Клерсина стояла неподвижно, точно окаменевшая, на пороге своей широко распахнутой двери, выходившей на огород. Не останавливаясь перед ней с расспросами, так как, видимо, она была не в состоянии отвечать на них, мы один за другим вбежали в комнату: первым вбежал я, за мной Белюш, за ним отец и Розетта. Освещенная маленькой медной лампочкой пустая кровать Флоримона достаточно ясно говорила нам о причине отчаянного крика Клерсины.

Флоримон исчез!… Исчез всего каких-то несколько минут тому назад, потому что даже место его на постели еще не успело остыть.

Куда мог деваться бедный ребенок?… Мы смотрели друг на друга в полном недоумении, не находя объяснения этому странному исчезновению. Дверь на улицу или, вернее, в сад, стояла настежь. Я кинулся к ней.

Здесь сидел Купидон в той же позе и том же костюме, в каком я видел его здесь в первый раз: в большом красном байковом платке на плечах и с чулком в руках. Бедняга казался сильно сконфуженным. На мой вопрос, где ребенок, куда он мог деваться, негр тотчас же поспешил ответить, что ничего не знает, что он не сходил со своего места и не видал ни Флоримона, ни кого-нибудь другого. Может быть, ребенок проснулся, встал и пошел искать Клерсину! Конечно, это было весьма возможно, но в таком случае, куда же он девался? Куда пошел? Мы наверное встретили бы его. Но все хорошо знали, что ребенок никогда не выходил из дому один.

Быть может, Клерсина могла бы дать нам какие-нибудь полезные указания, высказать какие-нибудь предположения, но бедная женщина не в состоянии была произнести ни одного слова. Мы почти силой ввели ее в комнату и принудили сесть. Ее отчаяние было так ужасно, что всем нам было больно смотреть на нее. Она решительно ничего не понимала и не сознавала, глаза ее смотрели неподвижно в одну точку, с выражением смертельного страха и безумного ужаса, застывших в этом взгляде. Ее состояние страшно пугало нас, так оно было неестественно у женщины с таким светлым, решительным умом, такой смелой, находчивой и энергичной. Почему же сразу так ужасно отчаиваться? Ребенок, вероятно, был где-нибудь недалеко… Следовало только сейчас же начать разыскивать его…

Я высказал эту мысль вслух и был ужасно поражен, заметив, что отец мой мрачно качает головой. Даже Белюш, казалось, был чем-то поражен. Мне казалось, что все они слишком легко приходят в отчаяние. Я взглянул на Розетту; она одна не была подавлена ужасом, как все остальные, напротив, она старалась ободрить Клерсину; девушка, подобно мне, хотела себя уверить, что Флоримон не мог исчезнуть бесследно и безвозвратно и что мы вскоре непременно найдем его.

В тот момент, когда она произносила эти слова громким, убежденным голосом, я заметил, или мне только показалось, что Купидон сделал безнадежный отрицательный жест.

— Купидон! — воскликнул я, — почему вы думаете, что мы не отыщем Флоримона, что ребенок безвозвратно исчез?… Знаете вы о нем что-нибудь?…

— Нет! — ответил старый негр, но тон его ответа показался мне неискренним.

— Вы говорите «нет», а глаза ваши говорят «да»! — с досадой воскликнул я. — Нам важно не терять времени!… И если вы что-либо знаете, или хотя бы только предполагаете, скажите сейчас же!…

— Можно думать и в то же время не желать высказывать свои предположения, не имея никаких доказательств! — пробормотал старик, совершенно сбитый с толку моим гневом.

— Купидон, — сказал строго и повелительно мой отец, — вы должны сказать, что думаете или предполагаете. Никаких доказательств нам не нужно, и если только вы поможете нам отыскать ребенка, никто не станет спрашивать у вас никаких доказательств, как, почему и на каком основании вы высказали свое предположение!

— Вот видите ли, масса, — проговорил тогда Купидон, понизив голос как бы от ужаса перед тем, что он сейчас произнесет, — я ничего не знаю, но только думаю, что сегодня как раз четырнадцатое июня…

— Так что же? — с недоумением спросил я, — какое значение может иметь это число в исчезновении Флоримона?

Вдруг Клерсина вскрикнула нечеловеческим голосом, вскрикнула так, что я невольна замолчал. Она вскочила как безумная со своего места, схватила старого негра за плечо и посмотрела на него глазами, полными невыразимого ужаса. Бедная женщина старалась что-то сказать, но не могла: страх сдавил ей горло. Никогда еще во всей моей жизни я не видел человеческого лица с таким выражением безумного ужаса. Ее чрезмерно расширенные зрачки, казалось, готовы были выскочить из орбит. На нее положительно больно было смотреть.

— Что же вы хотите этим сказать, наконец, Купидон? Почему вы упомянули о четырнадцатом июня? — спросил я, в свою очередь схватив бедного негра за плечо.

— Это праздник Воду! — прошептал он едва слышно.

Отец мой страшно побледнел при этом, и даже с уст Белюша сорвалось глухое проклятие. Что же касается меня и Розетты, то мы только с недоумением взглянули на них, не зная, в чем дело. Но выражение беспредельного ужаса, ясно отразившееся на лицах этих двух мужчин, таких мужественных и отважных, положительно леденило кровь в наших жилах. Почему одно это название, праздник Воду, производило такое мрачное, ужасное впечатление?

Клерсина кинулась лицом на землю, вытянув вперед свои судорожно сжатые, точно безжизненные руки… Какой-то глухой свистящий, точно предсмертный, хрип вырывался у нее из груди… Вдруг она громко застонала и, ползком дотащившись до ног Розетты, обхватила их обеими руками и, ударяясь лбом о землю, стала глухо стонать. Мой отец стоял мертвенно-бледный, с глазами, горевшими, как раскаленные угли, каким-то сухим лихорадочным огнем, уставившись в упор на несчастного негра, точно ожидая от него дальнейших пояснений.

Вся эта сцена, которую я так долго передаю вам, на самом деле произошла всего в несколько минут. Белюш, видя наше полнейшее неведение, решился пояснить нам значение праздника Воду.

— Праздник Воду — это шабаш негров! — сказал он, — то есть то время года, когда они в глуши темных лесов справляют странные обряды своего языческого культа, когда вдруг, воспылав новым фанатизмом, они доходят до настоящего беснования, превращаясь в каких-то страшных африканских дикарей… И вот, если в такое время белый ребенок каким-нибудь образом попадает в их руки, то не следует терять ни минуты, а спешить разыскать его, если желают найти его целым и невредимым…

— Целым и невредимым! Что вы хотите этим сказать? — порывисто воскликнул я. — Что же делают эти негры во время своего шабаша?

— Право, я этого точно не знаю. Купидон, вероятно, сумеет лучше объяснить вам, я знаю только, что они поклоняются змею Воду!… Нечего сказать, славная вера!…

При слове Воду Клерсина вдруг сразу вскочила на ноги, какие-то несвязные звуки и крики стали вырываться из ее уст, и среди них поминутно повторялось имя Флоримона. Казалось, несчастная женщина лишилась рассудка. Розетта подошла к ней, целовала, обнимала ее, прижимая к своей груди.

— Клерсина! — говорила она, — дорогая моя Клерсина, что же такое случилось? Скажи нам во имя Бога!…