Обратной дороги нет (cборник) - Карпов Владимир Васильевич. Страница 9

В траншее нас встретил озабоченный начальник разведки.

— Все живы?

— Зотова ранило. Куда тебя, Зотов?

— В ногу.

Мы стояли мокрые и до того грязные, что трудно было опознать друг друга.

— Да-а! — вздохнув, сказал начальник разведки. — Ну, что ж, шагайте домой.

Я был подавлен, чувствовал себя виноватым. Но что я мог?..

Вот так впервые дали себя знать весенние прелести, и это было только начало.

Мы отдохнули, обсушились и на следующую ночь — опять в путь. Начали ползти от самых траншей, но это не помогло. Нас обнаружили.

То же случилось и на третью ночь. Луна в эти ночи светила вовсю, она будто смеялась над нами.

Меня вызвал начальник штаба.

— Долго вы намерены докладывать на «о»?

Полковник имел в виду ходившую тогда по адресу разведчиков шутку: три «о» — обнаружены, обстреляны, отошли.

— Обстановка больше ждать не позволяет, — строго выговаривал начальник штаба. — «Язык» должен быть захвачен во что бы то ни стало. Идите.

Когда стемнело, я вновь повел свою группу в нейтральную зону. Все было, как в прошлые ночи: ледок хрустел и вода хлюпала в лужах, выдавая нас, и ничего нельзя было придумать. Могла выручить только непогода. Но, всем на радость, нам назло, стояла тихая весна с теплыми днями и холодными ночами.

На этот раз нам удалось подобраться к проволочному заграждению. Но как только первый разведчик — это был Синяев — взялся за проволоку, чтобы резать ее, с треском ударила из вражеской траншеи огненная струя трассирующих пуль.

Нас подпустили умышленно! Синяев вскочил и бросил за проволоку противотанковую гранату. Пулемет замолчал, мы бросились бежать.

Немецкая траншея хлестала огнем. Одна за другой взвивались ракеты. Я видел, как падали разведчики, и не знал — делают ли они это, чтобы укрыться от огня, или же падают замертво. Синяева несли на руках. Он не поднялся после того, как метнул гранату.

За пригорком, куда не залетали пули, мы остановились перевязать Синяева. Но разведчик был мертв.

Утром мы похоронили товарища. На могиле поставили деревянную пирамидку с фанерной звездой, покрашенной красной тушью. Такому человеку нужно было поставить хороший памятник, но у нас даже досок на гроб не было. Синяев лежал, завернутый в плащ-палатку. На голову ему была надета шапка с ушами, завязанными под подбородком, — последняя забота солдат о друге.

На войне нет времени для траура. «Язык» должен быть захвачен несмотря на то, что погиб Синяев. Может, ляжет еще несколько человек, но все жертвы окупятся в наступлении, когда в результате разведки будет нанесен удар наверняка, и это сохранит сотни жизней.

Я ходил по своим траншеям, глазами искал удобные подходы к обороне врага, а сам думал о Синяеве. Если бы он не успел бросить гранату, ни один из нас, наверное, не ушел бы от смерти.

Я подошел к речке. Зимой мы пробовали ходить по ней, но потом отказались от этой затеи. На льду у немцев была огневая точка. Она расстреливала, как в тире, каждого, кто появлялся между крутыми берегами.

Пошел вдоль берега в наш тыл. Отойдя от передовой, попытался перейти речку, но метрах в трех от берега лед треснул, и я провалился в воду по колени.

Вернулся в роту сушиться. Нехотя, только потому, что так полагалось, пообедал. Лег отдохнуть.

«Хорошо бы, — думал я, — водолазные костюмы иметь, ходи подо льдом, как по туннелю метро, туда и обратно. Немцы, если б даже и догадались, все равно подкараулить не могли бы: лед проламывается, засаде или наблюдателю не устоять на нем».

И вдруг меня осенило: значит, огневая точка на льду не действует!

Я поспешил к речке. Вышел на лед раз, другой и дважды побывал в воде. Промочил одежду, но не уходил, чувствовал, есть тут хитрая возможность, только нужно умом раскинуть.

И вот откуда-то из детства пришли воспоминания — школа, седенький физик назидательно твердит: «Чем больше площадь опоры, тем меньше давление на квадратный сантиметр». Не ручаюсь за точность, но смысл таков. Кажется, решение найдено!

Я лег на живот прямо на берегу и сполз на лед, отталкиваясь руками. Держит! Я пополз к середине речки, повернул вправо, влево, лед покачивался — «дышал», но не проламывался. Вот где физика пригодилась! Наш учитель улыбнулся бы, наверное, узнай он об этом.

Убедившись, что лед держит, я пошел в первую траншею — к тому месту, где она кончалась у обрыва. Там дежурил пожилой солдат-пулеметчик.

— Не замечал, товарищ, огневая точка на льду стреляет ночью или нет?

— Дней пять уже молчит.

— А почему?

— Да небось фрицы не раз искупались, лед проламывается. Бросили, должно быть, эту позицию.

— А откуда ты знаешь, что лед не держит?

— Вон лунки. Это я камни сверху кидал для проверки — могут ночью подойти или нет. Ну и выходит — не могут.

— В рост пойдут, конечно, не выдержит, а ползком можно, я сейчас пробовал. Что делать будешь, если поползут?

Солдат усмехнулся.

— А вот, — он показал на кучку гранат в нише траншеи. — Пусть только сунутся, как котят потоплю. А тех, кто не утонет, из пулемета порежу, по льду не убегут, сами говорите, ползком только можно.

Солдат был прав. То же произойдет и с нами, если обнаружат при переходе линии фронта. У гитлеровцев обязательно расставлены наблюдатели на обоих берегах.

И все-таки мы пойдем вдоль речки, это единственная и последняя надежда. Попробуем использовать психологический фактор: гитлеровцы убеждены, что по льду ходить невозможно.

Я вернулся в роту, рассказал о своем «физическом опыте», и все стали готовиться к ночи. Нужно было каждому два маскировочных костюма: один белый — ползти по льду, другой — пятнистый, темный, под цвет местности. Кроме того, я приказал взять несколько запасных костюмов. Если захватим пленных, их тоже придется маскировать.

В сумерки двинулись к речке. В группе было шесть разведчиков. Правда, «зубров» — двое. Макагонов — молчаливый и медлительный, ростом он невелик, но тяжел и прочен, как хороший сейф. С ним никто не боролся и не дурачился, об него ушибались. Сила в этом человеке страшная. Однажды фашист, которого мы пытались связать, долго и отчаянно отбивался. С ним никак не могли сладить. Кликнули на помощь Макагонова, он прикрывал действия группы с фланга. Сибиряк взял фашиста, как щенка, за загривок и, не связывая, повел в наше расположение. Гитлеровец мгновенно притих. Он понял, если ворохнется, этот человек свернет ему шею.

Другим «зубром» был Саша Пролеткин — веселый и подвижный парень, искатель приключений. На фронт он пошел добровольно, даже подделал документы, чтобы призвали. Думал на войне найти желанную майн-ридовскую романтику. Но война показала ему такое, о чем ни в одной книге не было написано. Насмотрелся Саша в освобожденных селах на ужасы, творимые гитлеровцами, познал меру людского горя, повзрослел и бил теперь гитлеровцев с вполне объяснимой ненавистью.

Остальные четверо были еще неопытные, но достаточно решительные люди.

Мы просидели на берегу около часа. Покурили. Еще раз опробовали лед. К вечеру он, как нам показалось, стал чуть прочнее.

— Товарищ лейтенант, — обратился ко мне Пролеткин, — Макагонова на задание брать нельзя.

— Почему?

— Вы же знаете, он, как наковальня, сразу лед проломит.

Саша постоянно поддразнивал Макагонова, но в роте знали — этих несхожих людей связывает крепчайшая дружба.

Я разъяснил разведчикам, что будем двигаться метрах в пяти друг от друга, ближе нельзя, слишком велика нагрузка — провалимся. А для связи, чтобы не отставать и чувствовать соседей, подготовили шпагат с узлами через пять метров. Каждый должен держаться за узелок и подергиванием давать сигнал — ползти или остановиться следующему.

Тронулись. Между высокими берегами было темнее, чем на равнине. Это в нашу пользу. Фашисты не дураки, они могли учесть это и разбить лед на линии первой траншеи или поставить мины; могли натянуть сигнальные шнуры или просто набросать пустых консервных банок, чтоб звенели.