На росстанях - Колас Якуб Михайлович. Страница 49

Колдовал и Найдус, но его колдовство было особого порядка. Тут было что-то задумано и загадано. Не одни только деньги принимались во внимание: к нему пришла червонная дама, которая символизировала собой Тамару Алексеевну. Найдус отложил даму и тихонько подсунул под нее полтинник, а потом, подумав, положил сверху еще гривенник и сказал банкомету:

— На карте и под картою.

Банкомет кивнул головой и начал выкладывать ряды, говоря:

— Берите деньги.

— Рано вышла! — сказал Помахайлик, выбрасывая на стол карту.

— Наша возьмет! — подбадривал Зязульский Лобановича.

— Гони сюда! — крикнул Тарас Иванович и отвернул свою карту, под которой лежал рубль.

— Вот угадает поставить! — удивился банкомет, отсчитывая три рубля.

— Я же тебе четыре просадил.

В четвертом ряду взял король Лобановича на пять копеек. Все смеялись, а Зязульский сказал:

— Мы еще девятый ряд возьмем. Пять копеек заработал — и то хорошо.

С замиранием сердца все ждали девятого вала. Банкомет посмотрел в сторону Тараса Ивановича и Найдуса.

— Не дать бы им…

— Нам давай! — кричал Зязульский

— А у вас что?

Лобанович показал девятку.

— Ваша! — радостно крикнул Базыль.

— А что?

И Зязульский начал многозначительно подталкивать локтем Лобановича, а игроки со злостью бросили карты.

Бедный Найдус хотел незаметно взять полтинник из-под своей карты, но банкомет зорко следил за ним.

— Гони, гони! — и забрал полтинник и гривенник.

Тарас Иванович поинтересовался картой, на которую ставил Найдус, хотя тот и очень не хотел выдавать свою тайну.

— Ха-ха-ха! — хохотал Широкий. — Тамара Алексеевна, зачем вы подвели Найдуса? — и показал ей червонную даму.

— Стучу! — кричал банкомет. — Променад!

Это означало, что банк утроился и будет последняя сдача карт.

— Продул, брат, выигрыш и свои пятьдесят копеек, — грустно признался Садович приятелю. — Спущу еще рубль — и баста… Ты, брат, молодец, девятый вал взял.

— Ведь и ты же взял.

— И еще возьму! — храбрился Садович.

Базыль роздал карты. Банк его увеличился. Найдус покраснел, даже побагровел, — видимо, намеревался поставить высокую ставку. Зязульский тем временем давал Лобановичу советы, сколько и на какую карту ставить. Поставили весь предыдущий выигрыш. Садович также увеличил ставку и вместо рубля поставил два. Тамара Алексеевна казалась совершенно спокойной, но очаровательная улыбка сбежала с ее губ. Только теперь игра достигла высшей степени напряжения.

Тревожно окинул Базыль глазами поле своих противников. В банке было рублей двадцать. Хотелось сохранить этот банк, снять как можно больше. А игроки жадными взглядами окидывали кучу денег, каждому хотелось как можно больше выудить оттуда.

Банкомет закурил. Ему везло, даже девятого ряда никому не дал. Положив последнюю карту, он собрал "мазы" из-под карт и обеими руками придвинул к себе деньги.

— Нахватал, как жаба грязи! — с завистью проговорил Найдус, хотя он немного отыгрался на этот раз.

Лобанович спустил свой выигрыш, но Зязульский поддавал ему жару:

— Выиграем еще! Ты меня только слушай.

Садович тихонько подошел к Тарасу Ивановичу и напомнил ему о трех рублях долга.

— Братец ты мой родненький! Я же голый остался, семь рублей просадил! Обожди немного.

Если на первый банк банкометов не находилось, то теперь их вызвалось целых три.

— Я держу банк! — загорланил Помахайлик.

— Банк ставлю я! — засуетился старшина.

— Шиш одному и другому! — загремел Тарас Иванович и схватил карты, расчищая место за столом.

— Я первый сказал!

— Поставишь еще, черт тебя не возьмет! — сказал Широкий и положил на стол три рубля.

Помахайлик скривил губы.

— Это черт знает что! Из рук вырывать карты… Бочка! — добавил он, понизив голос.

— Заткнись, кадило… добросмердящее! — Тарас Иванович повернулся к Помахайлику, окинув его грозным взглядом.

— Тише вы, все наиграетесь! — ласково, примирительно проговорил Зязульский.

Широкий начал раздавать карты.

— Тебе сколько дать, масло ты лампадное? — спросил он Помахайлика уже примирительным тоном.

— Не хочу на твой банк карты брать! — Помахайлик сидел надувшись.

— Каяться будешь: карты везучие.

— Ну, давай! — Злость у Помахайлика прошла.

— Пива, горло промочить!

— Базыль, посылай за пивом!

Базыль не спорит. Он ничего не имеет против пива и отсчитывает деньги на дюжину бутылок: ведь он же выиграл.

На сцене появляется Есель, исчезает, а через недолгое время тащит полную корзинку пива.

Банк Тараса Ивановича тянется долго. Деньги приходят и уходят. Садович несколько раз принимается шарить в своих карманах. Зязульский дипломатично отодвинулся подальше от своего ученика: его "учительские" советы оказались напрасными.

— Ну что? — спрашивает Садович приятеля.

— Плохо, брат, — трясет головой Лобанович.

Они отходят от стола, пьют пиво. Вид у них далеко не геройский.

— Знаешь, брат, десять рублей продул. У тебя есть деньги? — спрашивает Садович.

— Слабо, брат.

Выпивают еще.

Пиво дурманит усталые головы, становится немного веселей. Перед глазами стоят фигуры карт, в ушах звенят деньги, а там, где-то внутри, в глубине, что-то ноет, болит, и беспокойные мысли снуют в голове. А голос соблазна шепчет: "Еще все можно поправить, вернуть свои деньги… "

"Эх, вернуть бы свои деньги!"

Садович дымит папиросой. Лобанович присматривается к игрокам. Теперь у них не человеческие лица — хищные, жадные, потемневшие от табачного дыма. Лицо Тамары Алексеевны осунулось, она словно постарела. Лобанович думает, рисует мысленно образ ее в старости… Противно!

За столом шум, ругань.

— Променад! — гремит Тарас Иванович. —

— Одолжи мне рубль, — говорит Садович.

— Знаешь, брат, что, — отзывается Лобанович, — давай втихомолку, как побитые собачонки, пойдем домой.

— Я чувствую, что отыграюсь. Одолжи рубль. Попробуем еще.

Они идут к столу, берут карты. И в самый торжественный момент последней раздачи открывается дверь. На пороге останавливается новый гость, снимает поношенную шляпу, кланяется, и по всем уголкам класса разливается насмешливый голос:

— Добрый вечер, герои зеленого поля!

VI

Местным "интеллигентам" человек, стоявший сейчас возле порога, был хорошо знаком, его появление никого не удивило. На его приветствие никто не отозвался — все были в горячке последней сдачи карт. Новым он был только для молодых учителей. Из сумрака, царившего возле двери, он вышел на середину класса, где было светло.

Лысый, лоб крутой, морщинистый. Сам сутуловатый, приземистый. Одет бедно, но интеллигентно. Сверху темная, на концах рыжеватая, борода его начиналась чуть ля не от самых глаз. Брови нависшие, густые. Лицо в общем угрюмое, но выражение его переменчиво. Глаза неспокойные, порой глядят как-то дико, и их выражение часто меняется. Из ушей торчат целые кусты густых волос. Говорит четко, выразительно, гладко, даже красноречиво. Во время разговора, разгорячась, звонко бьет ладонью о ладонь. На вид ему лет под пятьдесят. Это был не кто иной, как "редактор". Настоящая же его фамилия была Бухберг.

Редактор тоже был учителем. У него вышли нелады с правоверными представителями народа Иеговы, сыном которого он был, и школу пришлось оставить. Он резко нападал на многие нелепые обычаи своего народа, жестоко высмеивал его предрассудки, суеверия и, словно древний библейский пророк, бичевал его косность и консерватизм. Противники называли его "мисюгинэ", что значит "сумасшедший", и хотели побить каменьями. Однажды произошла у него рукопашная стычка с ними, но он разметал их силой и крепостью кулаков своих.

Никто не оказывал ему помощи, и редактору приходилось очень тяжело. Но он гнул свою линию и ни на какие компромиссы не шел. Он стал корреспондентом провинциальной газеты и вскрывал "язвы на общественном теле". Но редактор не удовлетворялся ролью корреспондента. В его голове носилось множество разных идей. Одна из таких идей — приступить к изданию панямонской газеты. Он развивал и пропагандировал эту идею среди панямонской интеллигенции. Но слова его падали на каменистую почву и засыхали, не давая всходов, так как никто на них не откликался. Тогда редактор махнул на всех рукой и взялся за издание газеты сам, один. Его газета называлась "Панямонские ведомости". Вся она, от начала до конца, составлялась самим редактором. Газета выходила раз в две недели. Тираж ее был от десяти до пятнадцати экземпляров. Рассылалась она не по почте, сам редактор приносил ее на квартиры своих подписчиков в рукописном виде. Цена номера значилась: "10 копеек".