Против Рубена Волфа - Зузак Маркус. Страница 12

Перри меня не замечает.

Руб не может себя заставить смотреть на меня.

Вместо этого он валтузит туши, подвешенные вокруг нас, а я снимаю перчатки, и мне стыдно. Перед Рубом еще один бой. Он злобно колотит туши и ждет, и мы знаем. Руб победит. Это просто видно по нему. Не знаю, откуда это в нем, – может, с той драки на школьном дворе. Не знаю, но прямо чую это носом, и вот уже второй бой окончен.

Перри командует: «Пора». Руб вмазывает последней свинье, мы идем к дверям. Как и в прошлый раз, ждем, и когда раздается голос Перри, Руб выскакивает за порог. Перри опять вопит:

– А теперь вы увидите такое, о чем будете вспоминать до конца своих дней! Будете хвастаться, что видели его! – Толпа затихает. В тишине Перри приглушает голос. Серьезный тон: – Вы еще скажете: «Я там был. Я был там в тот вечер, когда на ринг впервые вышел Рубен Волф. Я видел первый бой Рубаки Рубена Волфа». Так вы будете говорить.

Рубака Рубен Волф.

Вот, значит, имя.

Рубака Рубен Волф, и сейчас публика видит, как он идет к рингу, в куртке старшего брата. И зрители, как и все другие люди до сих пор, носом чуют. Уверенность.

Видят ее в глазах, что глядят из-под капюшона.

Походка у Руба не прыгучая и не нахальная.

Он не машет руками, изображая удары.

Но притом ни шагу не делает невпопад.

Не колеблется, не сомневается, прямой и твердый, готовый к бою.

– Надеюсь, ты получше братца, – выкрикивают из толпы.

Это меня ранит. Язвит.

– Я – да.

Но не так, как эти слова. Не так, как эти два слова из уст моего собственного брата, походя, не поморщившись.

– Сегодня я готов, – продолжает он, и я понимаю, что сейчас он беседует только с самим собой. Публика, Перри, я – мы все где-то там, фоном. Сейчас только Руб, схватка и победа. Никакого мира вокруг не существует.

Его противник, как заведено, выпрыгивает на ринг, но на этом всё. В первом раунде Руб два раза сшибает его с ног. Парня спасает гонг. В перерыве я лишь подаю брату воды, а он сидит, смотрит перед собой и ждет. Ждет боя с легкой улыбкой, будто именно здесь ему больше всего и хочется быть. Он едва заметно и часто-часто пружинит ногами. Еще-еще-еще, а потом вскакивает и идет, изготовив кулаки. Рубиться.

Второй раунд оказывается последним.

Руб мощно достает его правой. Просто вышибает легкие.

Потом под ребра.

Потом точно в шею. В плечо.

В руку.

Повсюду, где по правилам и открыто.

И наконец прямо в лицо. Три раза, пока изо рта у парня не брызжет кровь.

– Остановите, – Руб обращается к судье.

Толпа ревет.

– Остановите бой.

Но судья и не думает ничего останавливать, и Рубу приходится обрушить последний удар – в подбородок Умелого Уолтера Брайтона, и тот без чувств валится на брезент.

Кругом рев и буйство.

Бьются пивные стаканы.

Люди орут.

Новая капля крови падает на ковер.

Руб глядит.

И новый вопль делает круг по цеху.

– Ну, вот так, – говорит Руб, вернувшись в угол. – Я просил остановить бой, но, похоже, они любят кровь. За это, наверное, и платят.

Он спускается с ринга и немедленно окунается в обожание толпы. На него льют пиво, трясут руку в перчатке, орут, какой он молодец. Руб ни на что не отзывается.

В конце вечера мы все опять грузимся к Перри в фургон. Бугай победил после пяти раундов, но все остальные ребята проиграли, включая, естественно, меня. Обратный путь в тишине. Только двое сжимают в руке по пятидесятидолларовой банкноте.

У других в карманах какая-то мелочь, чаевые, которые им бросили в угол после боя. Ну, у всех то есть, кроме меня. Как я уже сказал, ясно, что трус никому не понравится.

Перри сначала довозит всех остальных, нас высаживает у Центрального вокзала.

– Эй, Руб, – окликает он.

– Да?

– А ты, парень, молоток, могешь. Увидимся через неделю.

– Время то же?

– Угу.

Перри, мне:

– Кэмерон, если ты в следующий раз устроишь то же, что сегодня, я тебя порешу.

Я:

– Ладно.

Сердце у меня падает до самых щиколоток, фургон отваливает, и мы с Рубом шагаем домой. Я пинаю свое сердце впереди себя. Хочется плакать, но я не плачу. Я хочу быть Рубом. Быть Рубакой Рубеном Волфом, а не Подпёском. Хочу быть своим братом.

Поезд проходит над нами, пока мы идем по тоннелю на Элизабет-стрит. Грохот оглушает, потом стихает.

Опять слышны наши шаги.

По другую сторону тоннеля, на улице, я снова чую запах страха. Улавливаю его в воздухе. Его легко почуять, и Руб, я вижу, тоже чует его. Но не знает его. Не ощущает.

Самое ужасное – понимать, что все изменилось. Ну вот мы с Рубом всегда держались вместе. Мы оба были никто. Оба отбросы. С обоих никакого толку.

А теперь Руб – победитель. Он как Стив, а я теперь сам по себе Волф. Подпёсок, одиночка.

Проходим к себе в калитку, и Руб треплет меня по плечу, два раза. Его былой гнев прошел – может быть, благодаря его собственной красивой победе. Мы собираемся с духом, готовясь к расспросам, почему мы так опоздали на ужин. Но расспросов нет, потому что у мамы вечерняя смена в больнице, а батя пошел прогуляться. Первым делом Руб на заднем дворе смывает кровь с перчаток.

Войдя в нашу комнату, он говорит:

– Поужинаем и поведем Пушка, ага?

– Угу.

Мои перчатки отправляются прямиком под кровать.

На них ни пятнышка. Чистые как стеклышко.

– Руб?

– Ну?

– Ты мне должен рассказать, как оно. Что чувствуешь, когда побеждаешь.

Тишина.

Молчание.

С кухни доносятся голоса матери и отца. Родители говорят со Стивом: его голос я тоже слышу. Сара, думаю, спит у себя в комнате.

– Что чувствуешь? – переспрашивает Руб, – Точно не знаю, но хотелось завыть.

9

– Возьми вон ту сумку, – говорит мне Стив.

Как и обещал, он переезжает. Все его вещи вынесены из подвала, он уходит из дому, поселится на квартире со своей девушкой. Думаю, квартиру он какое-то время поснимает, а потом, наверное, и купит. Стив у нас уже давно работает. У него хорошая работа, а недавно он поступил в университет на заочное. Хорошие костюмы. Неплохо, да? Всего несколько лет после школы. Он говорит, что должен съехать, раз мать с отцом стараются сами за все платить, и отец отказывается от пособия.

Стив не выпендривается.

Не бросает на свою комнату теплого ностальгического взгляда.

Только улыбается, обнимает мать, трясет руку отцу и шагает прочь.

На крыльце мать плачет, отец на прощанье подымает руку. Сара прижимает к груди последнее тепло объятия. Сын и брат уезжает. Мы с Рубом едем с ним, помочь выгрузить оставшиеся вещи. Квартира, где он будет жить, всего в километре от нас, но Стив говорит, что хочет перебраться подальше на юг.

– Куда-нибудь к Национальному парку.

– Хорошая мысль.

– Свежий воздух, пляжи.

– Да, классно.

Мы отъезжаем, и только я оглядываюсь на оставшуюся часть семьи Волфов на крыльце. Они будут провожать машину взглядом, пока та не исчезнет из виду. Потом, один за другим, вернутся в дом. За сетку. За деревянную дверь. За стены. В свой мир внутри большого мира.

– Пока, Стив, – прощаемся мы, затащив вещи.

– Я пока просто чуть дальше по улице, – говорит Стив, и я ищу в этом голосе хоть какое-то подобие одобрения. Ну чтобы как будто: «Все нормально, ребята. У нас все наладится. У всех нас». Однако в голосе Стива ничего такого нет. Мы все знаем, что у Стива все наладится. Для него в этом выражении иронии не припасено. У Стива всегда все будет ладно. Так уж заведено.

Мы не обнимаемся.

Стив жмет руку Рубу.

Стив жмет руку мне.

Его последние слова:

– Берегите маму, ладно?

– Ладно.

Домой мы возвращаемся бегом, в почти сумраке вторничного вечера. Рубу приходится меня дожидаться. Он меня подталкивает. Следующий бой околачивается где-то рядом, как вор, выжидающий момента украсть. Остается пять дней.