Против Рубена Волфа - Зузак Маркус. Страница 15

– Ну еще бы…

– Но чего боится-то?

– Сказал же. Не знаю.

11

Я знаю только, что сам боюсь как-то по-новому.

Знаете, как собаки скулят, когда им страшно, например, перед ураганом? Вот, и мне впору так же. Хочется спрашивать кого-нибудь, от отчаяния.

Когда это так стало?

Как оно вышло?

Почему Руб изменился так быстро?

Почему я не рад за него?

Почему эта перемена меня пугает?

И почему не понять толком, в чем именно эта перемена?

Эти вопросы качаются сквозь меня, с каждым разом понемногу разъедая изнутри. Они качаются сквозь меня несколько следующих боев Руба. Сплошь нокауты. Они качаются сквозь меня всякий раз, когда Руб стоит над противником, призывая его подняться, и когда публика тянется потрогать его, урвать клочок его великолепия. Я задаю все эти вопросы в раздевалке, вдыхая запахи линимента, перчаток и пота. Задаю, видя Руба в следующий раз на задворках бойни в Марубре с девятнадцатилетней студенткой универа, пока он не уходит прочь (даже не обернувшись). В следующий раз – другая девушка. Потом еще одна. Я спрашиваю и дома за ужином, где мать разливает суп, Сара скромно ест, а отец вместе с супом поглощает свою безнадежность. Кладет в рот. Жует. Чует на вкус. Глотает. Переваривает. Привыкает к ней. Я спрашиваю, когда мы с Сарой сдираем белье с веревки («Вот зараза! – орет она. – Дождь! Эй, Кэм! Помоги белье снять!» Так клево – мы вдвоем мчимся во двор и срываем белье с веревки, и нам все равно, если оно раздерется на лоскуты, лишь бы, блин, осталось сухим.) Я спрашиваю, даже нюхая собственные носки, чтобы понять, можно ли их надеть еще разок или надо постирать при следующем походе в душ. Я спрашиваю, приходя в гости к Стиву на его новую квартиру, где он угощает меня черным кофе и молчаливым дружеским разговором.

Наконец появляется человек, который мне немного помогает.

Это миссис Волф, у которой, к счастью, тоже появились вопросы. Лучше всего в этой ситуации вот что: может, матери удастся что-то вытянуть из Руба, и это поможет мне лучше его понять. Кроме того, она выбрала день, когда я выиграл бой, а от фингалов не осталось и следа.

Это вечер среды, и мы с Рубом сидим на крыльце, треплем Пушка после прогулки. Неудивительно, что пес упивается вниманием на старом шезлонге. Он переворачивается на живот, мы с Руб гладим его и ржем над его смешными игрушечными клыками и когтями.

– Ой, Пушок!.. – вздыхает Руб, но это лишь тень его прежних призывных воплей, с которыми он приходил забрать Пушка на прогулку. И смеется Руб сейчас чем-то глубоким, из горла.

Что это?

Сожаление?

Раскаяние?

Гнев?

Я не знаю, но вот миссис Волф, она тоже это чувствует, и вот она выходит к нам на крыльцо в холодный тусклый свет.

Я люблю миссис Волф.

Должен прямо сейчас сообщить вам.

Люблю, потому что она классная, и она гений, пусть даже готовка ее реально убийственная. Люблю, потому что она бьется изо всех сил. Она боец похлеще Руба. И сам Руб вам это скажет – хотя в ее битвах не кулаками дерутся. Но крови там много…

Ее слова нынче вечером таковы:

– Мальчики, что творится? Откуда вы так поздно являетесь каждое воскресенье? – Она улыбается, одна. – Я знаю, вы похаживали на собачьи бега не так давно. Вы в курсе, правда?

Я смотрю на нее.

– Как ты узнала?

– Миссис Крэддок, – признается она.

– Чертова Крэддок! – бурчу я.

Это наша соседка, миссис Крэддок, постоянно околачивалась на бегах, вечно жевала хот-доги своими вставными зубами и вливала в себя пиво, будто напоследок. Не говоря уже про «Лонгбич», которые она смолила без передышки.

– Да не о собаках речь.

Мама вздыхает.

И говорит.

Мы слушаем.

Так надо.

Если человека любишь и уважаешь – слушаешь.

– Я понимаю, ребята, сейчас непросто, но сделайте одолжение, возвращайтесь в нормальное время. Постарайтесь быть дома до темноты.

Я встреваю:

– Хорошо, мам.

Руб – нет.

Он говорит, прямо и твердо:

– Мы ходим в спортзал. В воскресенье вечером там дешевле, и можно брать уроки бокса.

Бокса.

Неплохо, Руб.

Нам ли не знать, что мама думает про бокс.

– И вот этим вы хотите заниматься? – спрашивает она, и я удивляюсь ее мягкому тону. Видимо, она понимает, что не сможет нас удержать. Она знает, что единственный способ – это дать нам убедиться самим. Она добавляет еще три слова: – Бокс? Да ну?

– Это безопасно. Там присматривают, и все налажено. Не то что мы во дворе тогда. Ничего похожего на эту фигню в одной перчатке.

И ведь он не врет. Да, на матчах присматривают, и все налажено, но кто это делает? Забавно, как ложь и правда могут ходить в одной и той же одежке. Они носят фланелевые фуфайки, кроссовки и джинсы и говорят устами Рубена Волфа.

– Присматривайте друг за другом.

– Конечно, – и я улыбаюсь миссис Волф, потому что хочу, чтобы она думала, будто все в порядке. Я хочу, чтобы она уходила на работу, не тревожась за нас. Она заслуживает хотя бы этого.

Руб тоже говорит ей: «Конечно».

– Молодцы.

– Мы постараемся возвращаться пораньше, – добавляет он, и миссис Волф уходит. Но сначала гладит Пушка, запуская сухие пальцы нашему приятелю в мягкий косматый мех.

– Вот посмотри на эту псину, – говорю я, когда мать уходит.

Просто чтобы сказать что-нибудь. Хоть что-то.

– А что она?

Я теряюсь и не знаю, что отвечать.

– Мне кажется, мы его уже успели полюбить, ну.

– Но что с того полюбления? – Руб смотрит на дорогу. – Никакого толку от этого.

– А от ненависти?

– А что мы ненавидим? – Он уже смеется.

Вообще-то, есть много всего, что можно ненавидеть. И любить.

Любить.

Людей.

Ненавидеть.

Ситуацию.

Мы слышим, как позади нас мама прибирается на кухне. Обернувшись, видим силуэт отца, он ей помогает. Мы видим, как он целует ее в щеку.

Безработный.

Он ее все равно любит.

А она – его.

Глядя на них, я вспоминаю те несколько схваток, которые мы с Рубом провели на складах и фабриках. И решаю, что его бои бледнеют. Бледнеют в сравнении. И еще я вижу Сару, как она работает сверхурочно (она стала так делать последнее время) или просто сидит у телика, или читает. И даже образ Стива появляется, который сам по себе где-то, живет. Но в основном все же мать и отец. Мистер и миссис Волф.

Я думаю о Рубаке Рубене Волфе.

Я думаю, каково это – рубиться против Рубена Волфа.

Внутри.

Думаю о розыске Рубена Волфа…

Я думаю о схватках, где знаешь, что победишь, и о схватках, где знаешь, что победят тебя, и о схватках, про которые ничего не понятно. Думаю о тех, в середине.

И это я теперь смотрю на дорогу.

И говорю.

Давай.

Скажи.

Я говорю:

– Не потеряй своего стержня, Руб.

И, не пошевелившись, мой брат чеканит в ответ.

Он говорит:

– Я не собираюсь его терять, Кэм. Мне бы его найти.

Этим вечером – ничего.

Никаких «Эй, Руб, ты не спишь?».

Ни «Конечно, блин, нет!».

Безмолвие.

Безмолвие, Руб и я.

И темнота.

Хотя он не спит. Я чувствую. Чувствую это, не видя.

Из кухни никаких голосов. Нет иного мира, кроме вот этого.

Этой комнаты.

Этого воздуха.

Этой бессонности.

12

В полудреме субботнего утра мне снятся женщины, плоть и драки.

Первые нагоняют на меня страх.

Второе – волнение.

Третье – еще больше страху.

Я укрыт одеялом с головой. Сверху торчит только мой человеческий хрюндель, чтобы можно было дышать.

– Идем бегать? – спрашиваю я у Руба через комнату.

Он что, еще спит?

– Руб?

Ответ.

– Неа, сегодня не идем.

«Отлично, – думаю я. – Пускай это одеяло пропитано страхом, все равно под ним тепло и хорошо. И вообще, похоже, нам следует передохнуть».