Танкист-штрафник (с иллюстрациями) - Першанин Владимир Николаевич. Страница 145

– Ладно, что-нибудь решим!

Решаю вопрос довольно просто, хотя, может, и не совсем законно. На «тридцатьчетверке» Февралева подъезжаем к хутору побогаче. Хозяин по-русски не говорит или не хочет говорить. Слово «овес» не понимает. Кто-то из ребят берется перевести с украинской мовы на русский, но я обрываю его:

– Обойдемся без переводчиков. Хутор взять под прицел и обыскать на предмет оружия и похищенного воинского имущества.

Хозяин мгновенно понимает смысл сказанного, обещает овса, самогона, еды для ребят. Но я уже взведен до полного оборота. По пути мы завернули к одному из сгоревших танков и оставили двоих человек похоронить останки. А из останков – одни головешки и обгорелые подошвы сапог.

Оружия при обыске не нашли, зато обнаружили пять пар солдатских ботинок, несколько шинелей, шапок и ворох обмоток. Из мешка вытряхнули солдатские фляги, кружки, котелки. Я глянул на окровавленную шинель и потянул из кобуры «парабеллум».

– Ты же мародер. А ну, к стенке!

Бойцы отталкивали бросившуюся под ноги хозяйку. Не надо! Плакали дети, жалобно причитала старуха. Слава Февралев с трудом оттащил меня в сторону, затолкал пистолет в кобуру.

– Давай покурим, Леха. Не надо горячиться.

Закурили. Зима терпеливо объяснил, что не следует восстанавливать против себя местных мужиков. Иначе не сможем наладить ремонт, да и жрать нечего. Все это я знал и сам, просто не выдержали нервы, когда увидел окровавленную шинель. Хозяин грабил мертвых, и наших и немцев. Чтобы не сорваться, я отошел от дома. За мной по пятам следовала хозяйка, упрашивала не трогать мужа. Я с трудом понимал ее быструю украинскую речь. Выбросил недокуренную самокрутку:

– Иди, подальше… к чертовой матери!

Хозяин выделил нам овса, сена, кое-что из продуктов, и мы двинулись к себе. За неделю сумели восстановить пять танков и самоходку СУ-85. Грузовики в основном были неповрежденные, но пока вытаскивали из грязи, случалось, отрывали колеса. У ЗИС-5 вылетел передний мост.

Как бы то ни было, но, получив команду двигаться в расположение бригады, я с гордостью вел небольшую колонну. Несколько машин тянули на буксире. Грязь уже начала подсыхать, катили весело, пока не натолкнулись на отступающих немцев.

Стычка произошла, когда мы пересекали лесистую возвышенность, обходя стороной залитую водой низину. Случись это на открытой местности, обошлось бы без потерь. Тяжелого вооружения выходящие из окружения фрицы не имели. Но выстрелами из «фаустпатронов» в упор подожгли мой танк и грузовик.

Внезапно возникший бой был суматошным и коротким. Заряд «фаустпатрона» попал в моторное отделение танка, двигатель вспыхнул сразу. Мы успели выскочить все четверо и сразу оказались на пути бежавших немцев. Покидая горящую машину, я успел схватить автомат. Нос к носу столкнулся со светловолосым парнем в кубанке с таким же автоматом ППШ в руках.

В первую секунду я подумал, что это кто-то из моего отряда, но среди нашивок увидел изображение немецкого орла. Не раздумывая, нажал на спуск. Длинная очередь свалила парня на землю. Бегущий следом стрелял на ходу. Вася Легостаев с пистолетом в руке выскочил ему навстречу и тут же упал. Я продолжал стрелять, пока не опустел диск. Потом вдвоем с Леней подхватили Легостаева и потащили прочь от горящего танка. Наш Вася Лаборант умер спустя несколько минут. Ему досталось с полдесятка пуль. Две «тридцатьчетверки» преследовали убегающих окруженцев, большинство из которых успели скрыться в чаще.

Я смотрел на вытянувшееся тело с белым, бескровным лицом…

Это был пятый по счету танк, который я потерял за годы войны. Мне опять повезло, но предчувствие, что везение скоро кончится, не оставляло меня.

Мы похоронили погибших. Я приказал собрать оружие и документы убитых немцев, еще раз подошел к парню в кубанке. Это был русский, судя по кубанке, казак. Мне впервые пришлось столкнуться в бою «со своим», хотя какой, к черту, он был свой! Наша красноармейская форма, но с чужими нашивками, латинскими буквами, кайзеровским орлом. Среди трех десятков уничтоженных окруженцев мы насчитали пять-шесть власовцев. Пленных в том бою не было.

ГЛАВА 10 Полтава

Судьба человека на войне меняется быстро. Бригада стояла на отдыхе, получая пополнение и технику. В один из майских дней меня и еще нескольких офицеров вызвали в штаб корпуса для вручения наград. Помню, что, кроме комбатов, ехали Степан Хлынов, Слава Февралев, зампотех Манохин.

Николай Фатеевич Успенский снова признал меня за равного. Дело в том, что комбат Плотник тепло встретил меня после выхода из Черткова и от души поблагодарил за отремонтированные танки. Хотя в основном заслуга принадлежала зампотеху Манохину и его специалистам. Ну а я получил благодарность как старший в подразделении.

Кроме того, по слухам, командира полка Третьякова переводили с повышением, а на его место прочили майора Плотника. Успенский, послуживший достаточно долго, особенно в тылу, носом чувствовал обстановку. Знал, что Петр Назарович Плотник относился ко мне хорошо. Не исключено, что двинет выше. Поэтому Успенский торопился снова наладить со мной дружеские отношения.

Правильно говорят, что жизнь человека складывается из светлых и черных полос. Конец сорок третьего и первые месяцы сорок четвертого года в новой бригаде обернулись для меня темной полосой. После двух лет войны я проходил, как бывший штрафник, непонятный испытательный срок, был понижен с должности командира роты до взводного. Замполит Гаценко включил меня в список неблагонадежных, а командир роты Степан Хлынов, по существу, еще мальчишка, ревниво встретил мое появление.

После тяжелых боев под Киевом, Фастовом, Чертковом все стало меняться. В штабе корпуса меня наградили орденом Красной Звезды, я получил очередное звание «капитан». И здесь, на банкете в честь награжденных, неожиданно встретил Федора Шевченко, с кем ходил в рейд в немецкий тыл в сентябре сорок второго. За прошедшие более чем полтора года мы ни разу не встречались, передавая иногда друг другу весточки через общих знакомых. Я знал, что Шевченко быстро рос по служебной лестнице и занимал сейчас какую-то должность в штабе нашей 38-й армии.

Мы обнялись, хорошо выпили, долго разговаривали о жизни. Майор Шевченко, видимо, пользовался достаточным влиянием, потому что легко добился разрешения остаться мне в штабе корпуса еще на двое суток. На следующий день последовало неожиданное предложение. Перейти на преподавательскую работу в учебный полк в городе Полтаве.

Предложение было неожиданное. Я догадывался, что Федор оставил меня не для простого разговора. Речь, наверное, пойдет о новом месте службы. Скорее всего, в разведке, которой занимался Шевченко, возглавляя один из оперативных отделов штаба армии. Несмотря на мелкие неурядицы с политотделом, я считался опытным офицером. Хотя роту получил совсем недавно, новичком меня никто не считал. Но предложение насчет преподавательской работы меня удивило.

– Слушай, у тебя сколько ранений? – спросил Федор.

– Четыре. Из них – два тяжелых.

– А руки чего дрожат? Закладываешь?

– Не больше тебя, – разозлился я. – Контузия. Мне в танк за последние месяцы три болванки закатили и очередь в упор из тридцатимиллиметровки. А вскоре «фаустпатроном» добили.

– Леша, может, хватит судьбу испытывать? В линейных частях уже никого из танкистов сорок первого года не осталось. Тебе, по-хорошему, лечиться надо. Ну, я тебе лучший вариант предлагаю. Молодняк гибнет, не успев немца увидеть. Училища дают теорию, а практику на фронте лишь единицы из «шестимесячных» лейтенантов успевают пройти. Горят как свечки, и учить их некому.

– Федор, неожиданно все. А ребята что подумают? По блату в тыл удрал.

– Да хрен с ним, что подумают! Ты же весь дерганый, я еще вчера заметил. Нервы ни в задницу, руки вон трясутся.

Мы разговаривали часа два. Я попросил полдня на раздумье и отправился в общежитие, где ночевал. В столовой повар, подавая обед, подмигнул и налил сто граммов.