Танкист-штрафник (с иллюстрациями) - Першанин Владимир Николаевич. Страница 26

Когда самолеты улетели, мы помогли унести глубже в лес оставшихся в живых раненых. Авиапушечные осколочные снаряды отрывали руки, превращали тела в месиво костей. Спаренные пулеметы оставляли в телах сплошные смертельные раны. Не надо про это писать? Но тогда мне не надо было рассказывать, как по команде лейтенанта Князькова наш деревенский увалень Прокофий Шпень давил гусеницами немцев, а из разорванных лохмотьев мундиров торчали скользкие груды кишок.

Один из бойцов был ранен бронебойным снарядом в лопатку. Из раны, размером с кулак, вытекло столько крови, что я не мог представить, как этот человек еще жив. Мы сносили тела под клены, где нас защищали раскидистые ветви, с яркими облетающими листьями.

Пока торопливо рыли могилу, умерли трое раненых, в том числе тот, пробитый снарядом в спину. С могилой не рассчитали. Когда опустили последнее тело, девятое или десятое по счету, оно было почти вровень с землей. Мы, усталые и подавленные, глядели на Князькова, боясь, что лейтенант заставит вынимать тела и расширять братскую могилу. Но он лишь приказал накрыть погибших шинелями и насыпать бугорок побольше. Когда все было закончено, Князьков трижды выстрелил вверх из пистолета.

– Спите, ребята. Мы вернемся.

ГЛАВА 6

Мы пытались догнать свой полк, но в лесу оказалось столько дорог, что вскоре мы потеряли ориентировку. Кругом были следы солдатских ботинок, повозочные колеи. Мы двигались, держа направление на восток. Танк, облепленный со всех сторон бойцами, шел со скоростью километров пятнадцать в час. Когда пытались увеличить скорость, начинали кричать от тряски раненые и падали с брони бойцы, которым не за что было ухватиться.

Раза два мы видели на обочине тела мертвых красноармейцев, в ссохшихся от крови бинтах. На ветках висели противогазы без сумок. В одном месте стояла тяжелая допотопная гаубица-шестидюймовка. Затвор был снят, а ствол, видимо, пытались взорвать, но не смогли. Здесь же валялись вперемешку пустые и полные ящики со снарядами. Отдельно – гильзы, отдельно – остроносые снаряды.

Много чего мы видели в тот день. Сгоревшие полуторки, груды телефонных катушек, лопат, киркомотыг и прочего брошенного военного имущества. И снова противогазы. Их бросали сотнями. А ведь в старших классах и институте нас очень старательно готовили к химической войне. Иприт, зарин, заман… Какую еще гадость готовили нам фашисты вместе с империалистами? В химическую войну, видно, больше никто не верил. Возле дороги сидел, прислонившись к сломанной повозке, красноармеец, накрытый сразу двумя шинелями. Торчала замотанная в тряпки оторванная по голень нога. Когда мы остановились и хотели посадить его на танк, он закричал:

– Уйдите! Казнить меня желаете? – Он был крепко пьян и повторял, что за ним должны скоро приехать. – В баньку повезут! Лечить будут. Уезжайте, идолы!

Слово «идолы» совсем не звучало смешно. Под шинелью обнаружили две фляжки со спиртом и обгрызанные брикеты пшенной каши. Одну фляжку мы забрали для наших раненых. Еду не тронули и двинулись дальше. Догнали человек семь бойцов. Все без знаков различия, только двое или трое с винтовками. Когда Князьков высунулся из люка, они кинулись в лес.

Остановились километрах в полутора от небольшой деревеньки. Нас оставалось примерно человек пятнадцать. Трое – тяжелораненые. Почти у всех остальных, особенно у танкистов, – контузии или сильные ушибы от ударов. Каждого из нас не раз тряхнуло в железной коробке близким взрывом или ударом бронебойного снаряда. Ранеными занимался Иван Войтик, наш доморощенный фельдшер. Троих человек Князьков отрядил в село – Пашу Закутного, Игоря Волошина и меня.

– Если немцев в деревне нет, обязательно постарайтесь найти какого-нибудь лекаря. В крайнем случае, любые медикаменты. Что-нибудь из народной медицины. Иван знает. Что нужно?

– Настой чистотела, – подумав, стал загибать пальцы белорус, – спирт, барсучий или гусиный жир, мед. Да, много всего. И лекарства наверняка у кого-то остались. Сульфидин, стрептоцид, аспирин…

– Ладно, – перебил его Князьков, – иди сам, если сил хватит. На месте решишь. А ты, Волошин, оставайся. – Дойду, – заверил Войтик. – Башка вроде прошла.

Мы все хотели есть. Не просто есть, а были голодные до боли в желудках. Поэтому на нас с завистью смотрели все остальные. Раненые мечтали о стакане самогона, который непременно снимет боль.

– Вы мне не доверяете? – с вызовом проговорил Игорь, обращаясь к лейтенанту. – Зачем тогда командиром танка назначили?

– Потому что опытнее не нашлось. Поэтому вас, сопляков, назначаю, а ты пустую болтовню затеваешь. Знаю, что жрать хочешь. Терпи, когда принесут.

В деревню вошли осторожно. У первой же встретившейся бабки осторожно расспросили, что и как. Немцы появлялись сегодня утром и вчера. Сказали, что советская власть кончилась.

– Фельдшер есть в селе? – спросил Войтик.

– Откуда?

– А председатель колхоза?

– Бригадир есть. К ему идите, он вам все расскажет.

Бригадир, мужик лет за сорок, оглядев нас и поздоровавшись с каждым за руку, послал сына-подростка подежурить на улице, а нам сказал:

– Сейчас перекусим. Только помойтесь вначале.

На стол собирали жена бригадира и дочь, стройная, красивая девушка лет семнадцати. Я заметил, как она с любопытством оглядывала нас. Больше посматривала на Пашу Закутного. Вроде краешком глаза, но я уловил это сразу и мгновенно на нее надулся. Тоже мне, красавица из Лаптевки! В косынку, как бабка, закуталась! Я лицемерил. Дочь колхозного бригадира, Варя, была хороша, и мне понравилась сразу.

Выпив по полстакана самогона, жадно хлебали густые, настоявшиеся в русской печке щи с говядиной. Заодно прихватывали ложками из глиняных тарелок сало, грибы, соленую капусту. Нам с Пашей налили еще понемногу, а оставшуюся бутылку бригадир с сержантом Войтиком приканчивали вдвоем. Немного поговорили о положении на фронте, но тема была невеселая.

– Варюха, наливай кавалерам молока, а мы со старшим другое молоко допьем.

– Угощайтесь, – впервые подала голос дочь хозяйки и налила нам в литровые кружки молока.

– Спасибо, – сказал Пашка и добавил: – Меня Пашей зовут, а дружка моего Лехой.

– Варя, – почти кокетливо представилась девушка и снова посмотрела на Пашку.

Уткнувшись в кружку, я пил молоко, закусывая его домашним пшеничным хлебом с хрустящей корочкой.

– Поесть я вам соберу и телегу с лошадью дам, – рассуждал бригадир. – Из колхозной конюшни. Расписку только оставьте. Там же молоком, творогом, маслом загружу. А насчет врачей – сложнее. Больница у нас за тридцать километров, в Дятьково, но там уже немцы. Акушерка есть, баба опытная. Но она в другом селе живет. Сейчас уже поздно. Пока харчи соберем да вашим отвезем. За акушеркой с утра съездим. Марли чистой я вам найду, йод, спирт есть. Аспирина с десяток порошков. Вместо мази мед пойдет. У нас им раны всегда замазывают. Помогает.

Бригадир Иван Никифорович (фамилию я забыл) оказался мужиком приветливым, обстоятельным. Тогда я воспринимал это как само собой разумеющееся. Мы же Красная Армия! Защитники. Но далеко не везде нас будут встречать так же. Что я мог знать, городской житель, о жизни села? Щи с мясом и прочая хорошая еда на столе тоже казались мне нормальным явлением. А то, что в колхозах почти бесплатно работают и этого мяса неделями не видят, я просто не задумывался.

Из конюшни вывели лошадь, запрягли, потом поехали на склад, где из холодного подвала вытащили две сорокалитровые фляги молока, глиняный горшок застывших сливок, головок пять домашнего масла. Грузили еще какие-то харчи, я сейчас не помню. И Варя нам помогала. Перешептывалась с Пашей, хихикали. Когда привезли еду и самогон, Князьков нас расцеловал. Всем налили по стакану самогона. Раненым по полтора. Подогрели молоко и выпили почти целую флягу вместе с хлебом и маслом.

Спали, кроме экипажа нашего БТ, в шалаше, на сосновых ветках. Но к рассвету все промерзли так, что, не выдержав, стали подниматься. Развели костер, вскипятили во фляге остатки молока, доливали еще. Пили горячее, не чувствуя, как обжигаем до лохмотьев губы и рот. Кто-то попросил у лейтенанта «для сугреву» самогону.