Чужой (СИ) - Герман Сергей Эдуардович. Страница 15

Через три часа на обед будут «щи», а на ужин каша с маслом. Водка и вино запрещены. Вместо спиртного вечером чай с вареньем и сладкими пирожками. Разговоры по душам. Есть комната с книгами, в которой собраны в основном книжки советских писателей, Фадеев, Гайдар, Горький. Есть и зарубежная классика, про любовь, но читают её в основном женщины. Мужчины предпочитают книги про охоту и рыбалку, или о войне. Современное непотребство не держим, всяких Лимоновых и Сорокиных не признаём. Но это в том случае, если будет время и останутся силы. Потому что день у нас расписан по минутам. В шесть тридцать - подъем. В семь - утренняя молитвы. В восемь - завтрак. С девяти до девятнадцати - работа.

С четырнадцати до пятнадцати тридцати - обед и чтение духовной литературы. После работы -ужин. А с двадцати одного до двадцати двух - вечерние молитвы. И сразу отбой.

Всё это батюшка рассказал во время экскурсии по дому.

Женьке показали банки с заготовками, двух свинок в сарайчике, двух коров, баню. Хозяйство было натуральное, существовали тем, что сами вырастили, и тем, что заработали на городских стройках, в храме, да тем, что добрые люди жертвовали.

Недалеко от вокзала находилось армянское кафе «Кавказ». Армяне- православные люди, жертвовали молельному дому, что могли. В основном продукты.

По вечерам Женька должен был приезжать с тележкой и забирать, всё, что оставалось от обедов и ужинов.

* * *

Однажды Женька разговорился с батюшкой, отцом Виктором. Тот рассказал в чем секрет его дома. Этому его никто не учил, принципы он угадал интуитивно – душа подсказала, жизнь заставила. В доме не было никакого персонала, самоуправление. Бездомные не признают никакого начальства, они слушаются и понимают только своих. Никаких инструкций. Для социальных служб работа с бездомными – тяжёлая и неприятная обязанность. Куча инструкций, а придет человек, нуждающийся в помощи и не знают, что с ним делать – не имеют права поселить, не имеют права лечить. А у батюшки столовая – для голодных. Аптечка с лекарствами и травами для больных телом. Молитва для больных духом. Пришел голодный человек – покормят без всякой справки. Больного полечат. Обиженного пожалеют.

А дальше – кто как. Кто неделю проживет, кто месяц, а кто-то остаётся насовсем. Если в сердце поселится смирение, то жизнь земная станет раем.

Сердце своими очами видит чувства. Оно их различает, как наше зрение различает цвета: вот - кротость, вот - милосердие, вот - гнев, вот - тоска и т.д. Отверзаются очи сердечные только благодатью Божией. Это чудо. Чудо исцеления слепого.

Я ведь тоже не всегда так думал. В прошлой жизни я был офицером, танкистом. Жена красавица, а сам хотел непременно стать генералом. В ноябре 1994 года вызвали в особый отдел бригады, спросили:

-Ты хочешь в академию?

Я ответил согласием,- конечно же хочу.

- Тогда надо будет съездить на небольшую войну, защитить русскоязычное население в Чечне. Воевать не придётся, тупые чурки разбегутся при виде наших танков.

Я согласился. Сначала отправили в Моздок, там получили танки. А утром 26 ноября получили приказ, идти на Грозный.

Мы шли как на параде – с открытыми люками. За нами пехота, ополченцы Руслана Лабазанова. А потом по бортам вдруг ударили гранатометы... Мы так толком ничего и не поняли, никто даже выстрелить не успел. Да и не готовы мы были стрелять. Стоял сплошной кромешный ад. Ничего не было видно, машина тряслась от попаданий. Мысль у всех была только одна – выбраться. Рация молчала, слышались только крики и стрельба. Всё было как в кошмарном сне. Потом наша машина загорелась. Наводчик рванулся в верхний люк, и и повис в проёме, его срезало пулей или осколком. Я за ноги затянул его обратно в башню. Вместо лица каша. Рванулся из машины сам...Пуля ударила в плечо, потерял сознание. Очнулся в каком- то подвале, вокруг чеченцы. Плен... какой-то бородатый врач, может быть русский, может чеченец вытащил пулю.

Когда пришёл в себя пришли чеченцы и сказали, что министр обороны отказался от нас. Сказал. Что мы давным давно уволены из армии, и в Чечню поехали сами, в качестве наёмников.

А потом меня просто без обмена и безо всяких условий отдали нашим, потому что я уже доходил, просто умирал. Чеченцы вывезли меня из города и передали каким то монахам или священникам. Я не помню, потому что всё время был в отключке.

А мной занялись особисты. Вопрос был один и тот же, почему остался жив, а весь экипаж погиб? Почему чеченцы сделали операцию и потом отдали без выкупа?

Из армии уволили, вроде как по сокращению. Начал пить. Жена ушла и уехала к родителям.

И я понял, что все мои беды и мытарства, от гордыни. И ещё, что мне надо покаяться и со смирением нести свой крест покаяния, независимо от того, как сложится жизнь и что меня ждёт. Потому что мирская и грешная жизнь для меня закончилась. Остались только смирение и молитвы. И я стал жить другой жизнью, стараясь помочь тем, кому могу.

Но ты другой. Я вижу, что ты многое пережил, но душа твоя не не готова к смирению. Во всех твоих поступках я вижу лишь твоё желание покарать людей, причинивших тебе столько горя.

Я не гоню тебя. Но думаю, что ты не останешься у нас. Рано или поздно ты вернёшься в свой мир.

* * *

Сержант милиции Мирошниченко чувствовал себя героем войны. Месяц назад он вернулся из чеченской командировки, где три месяца провёл на блоке в Гудермесе.

Блок- пост несколько раз обстреливали боевики и он не струсил, вместе со всеми отбивал нападение. В группировку на него отправили наградные документы. Но обещанной медали всё не было, боевые задерживали, квартиру не давали. В его памяти навсегда осталась картина сожжённой колонны ОМОНа и вид обгорелых двухсотых. А тут ещё жена бесконечно пилила и пилила, а вчера с ребёнком уехала к своей матери. Мирошниченко нервничал и не находил себе места. Зайдя на местный рынок и потрясённый тем, что кавказские торговцы чувствуют себя как дома, он перевернул у них лоток с фруктами. Он был в штатском и азербайджанцы не знали, что он милиционер.

Его потащили в подсобку, бить.

С криком,

- Черные наших бьют! - за милиционера вступились местные парни, пившие пиво. Началась свалка, горячие торговцы схватились за ножи. Кто-то из покупателей вызвал милицию. Приехал ОМОН и с ним, начальник милиции общественной безопасности майор Лысенков, который узнав о причине конфликта назвал Мирошниченко- мудаком. Начальник МОБ переполнил чашу терпения. Мирошниченко от расстройства выпил, его отстранили от службы, всю ночь он не спал. Утром сержант надел камуфляж и поехал к своему другу Андрею Смышляеву. Тот служил вевешным прапорщиком Чечне . Они выпили, потом ещё, потом третий тост за павших.

- Я кричу по рации,- ...у нас стрельба! А мне в ответ:

- Держись, «Север», это мой позывной, ... - Разберёмся в обстановке, пришлём помощь.... Держаться так держаться, ведём бой, потом выхожу на связь снова. Кричу - у нас заканчиваются боеприпасы!

А из штаба отвечают «ночью посылать бэтээры бесполезно, машины сожгут. Только рассветёт, придёт помощь».

У нас Сашку Голенкова в голову ранило, не поймёшь живой или уже убитый, весь в крови. Прапорщик армеец, поздно вечером через блок ехал, остался до окончания комендантского часа. Так ему разрывная прямо в шею попала. Кровищи как на бойне. Я матом кричу:

- ...Суки...вы офуели... мы погибаем!

- А нам советуют экономить патроны и постараться продержаться до утра. Мы продержались. Утром пришли вертушки и вевешники хабаровские на броне. Рядом с блоком двенадцать бородатых нашли. Мне тогда заместитель командующего группировкой руку жал. Обещали медаль дать. Только зачем она мне, мы ведь не за награды воевали. А эта крыса штабная, мудаком, при ребятах с ОМОНа.

После выпитых двух бутылок ветераны решили вместе ехать в Чечню, там гибнут наши боевые товарищи. Завтра.

А пока, решили проехать на вокзал и заглянуть в кафе «Кавказ». Смышляев сказал, что это кафе держат кавказцы и там вечерами собираются недобитые боевики. Им стало легко от принятого решения и они выпили ещё, на посошок. Смышляев прихватил с собой гранату.