Операция «Гадюка» (сборник) - Булычев Кир. Страница 126

Калерия тоже была права. Тамарку надо было употреблять на дела, в которых она могла принести как можно меньше вреда.

— Но сначала, — сказала Калерия, — ты, Гарик, зайдешь к Евдокии, то есть к Елене Павловне.

— Ничего она Гарику не скажет, — заявила Тамара. — Но если хотите, я с ней поговорю.

Вулкан извергался прямо у нас в комнате. Глаза Тамары сверкали, ноги кобылицы отбивали чечетку.

Калерия делала вид, что не замечает опасности. Она повернулась к Тамаре и ангельским голосом сообщила ей, что в Детском музыкальном театре ей следует деликатно выяснить, не было ли там замечено странных явлений или людей.

— А ты, — сказала она мне, — попытайся воздействовать на Евдокию с помощью своих методов.

Закончила она так:

— Я с утра отправляюсь на растерзание ученого совета, а Саша Добряк держит оборону в лавке, чтобы никто не утащил у нас стаканчики для кофе.

Я знал, что застану мать Людмилы дома. И, вернее всего, уже восставшей ото сна, так как перед этим я провел целый час, сидя на лавочке рядом с двумя бабушками из того же подъезда. Бабушки были очень разными, одна демократических взглядов, другая хранила партбилет, но в одном бабушки сходились — таким, как Ленка, доверять воспитание ребенка нельзя. Про Люську ничего такого сказать не могут, но она, без сомнения, пойдет по неверному пути матери, потому что носит во-от такие короткие юбки, за ней приезжают на «Мерседесах», и вообще она дома не ночевала.

Я включил свое умение перевоплощаться, и бабушки были уверены в том, что беседовали с пожилым добродушным ветераном.

Приближалось решающее сражение с Люськиной мамашей. Кто ей покажется самым безопасным? Эту проблему мне нужно было решить поскорее, пока ветеран, которому вслед глядят несколько удивленные бабушки, поднимается по лестнице.

Оставаться ветераном не годится. Ветеранам Евдокия не доверяет. Они наверняка досаждали ей в течение всей ее нескладной жизни, учили жить, вести себя правильно и не шуметь.

Поэтому должен признаться, что Евдокия, открыв дверь, увидела перед собой толстую некрасивую девушку в выпуклых очках, причесанную на прямой пробор, краснощекую и белоглазую.

Девушка же увидела высокую нескладную женщину, темные волосы которой были не чесаны месяца два, а халат столько же не стиран. Зато у этой женщины сохранились чудесные серые, хоть и отягощенные мешками, глаза и странные тонкие брови, живые и подвижные, которые своими элегантными движениями подчеркивали ее слова.

— Ой, простите! — Девушка в очках, видимо, оторопела при виде хозяйки дома, но тут же постаралась взять себя в руки, потому что была существом робким и вежливым, я ее скопировал с Дашеньки Корф с нашего курса, которая хотела выйти замуж, но так и не смогла.

— Тебе чего? — мрачно спросила Евдокия, которая не выспалась и не опохмелилась. Ее можно было понять.

— Простите, а Люся Тихонова здесь живет? — спросил я, то есть Дашенька.

— А что? — Евдокия всю жизнь избегала прямых ответов на прямые вопросы.

— Я с ее курса, — сообщила Дашенька.

— Еще чего? — Евдокия сделала вялую попытку захлопнуть дверь, но Дашенька не позволила.

— А вы ее мама будете? — спросила она. — Такая красивая, ну просто как Люся. Она мне говорила, что на маму похожа, но я даже не представляла, как похожа.

— Разве? — Рука Евдокии сама поднялась, чтобы пригладить волосы. И на лице появилось осмысленное выражение.

Дашенька сделала паузу, чтобы Евдокия могла принять решение.

— А что ты в дверях стоишь? — спросила она. — Ты заходи, только у меня не убрано.

— Ой, что вы! Я здесь постою, — сообщила Дашенька.

Евдокии явно не хотелось разговаривать на лестничной площадке — видно, у нее не сложились добрые отношения с соседями. Она отступила внутрь квартиры, и Дашеньке пришлось последовать за ней.

Она закрыла дверь и тогда спросила:

— Чего тебе надо? — но уже без злости.

— У нас контрольная послезавтра, — доверительно сообщила Дашенька. — По литературе. А Евгений Тихонович, он страшно строгий, сказал, что все, кто не придет, останется без зачета! Представляете!

Не исключено, что Люся когда-то называла матери имя преподавателя литературы. Но я рассчитывал на то, что мать не очень внимательно следила за успехами дочери.

— Вот я и решила, — сообщила Дашенька, — что просто обязана предупредить. Если она заболела, пускай встает и хоть на ушах ползет, вы меня понимаете? Ведь последний курс, по головке не погладят.

— Ты заходи в комнату, вот тут она живет. — Евдокия провела гостью в меньшую из двух комнат махонькой хрущобы. Здесь обитала Люся. Все тут было спартански просто, словно Люся всем своим существованием подчеркивала несовместимость с матерью, быт которой выражался в страшно захламленном коридоре, кухне, заваленной вещами — от пакетов и бутылок до тряпок, которые могут пригодиться.

На стене в комнатке Люси была лишь фотография «битлов» в черной рамке, а на ученическом столе ровными стопками лежали тетрадки и учебники. Диван был убран — видно, белье на день прятали внутрь его.

Евдокия не пригласила Дашеньку садиться.

— А она сама скоро придет?

— Сегодня ее не будет, — сказала Евдокия. — У родственников она в гостях.

— А к понедельнику она возвратится? Правда?

В голосе Дашеньки звучала страстная надежда как можно скорее вновь увидеть подругу.

— К понедельнику должна вернуться, — сказала Евдокия. — Она и в записке написала, что вернется.

— В записке?

— Она уехала, когда меня дома не было. А записку ее друзья передали.

Больше ничего говорить Евдокия не намеревалась.

Наступила тягостная пауза. Тогда я пошел на крайние меры.

— А кому же я тогда стипендию отдам? — спросила очкастая подруга.

— Какую стипендию?

— Ну, в общем не совсем стипендию, но в прошлый раз, когда стипендию давали, я у нее заняла немного, мне туфли надо было купить. Она ведь такая добрая…

Реакции не последовало.

— Просто не знаю, нужны ли ей деньги. А то бы я еще задержала.

— Не нужны ей, — вырвалось у Евдокии, и она тут же пожалела об оговорке. — Но ты их мне оставь, я ей передам.

— А почему вы думаете, что деньги ей не нужны?

— Потому что…

Ну давай, давай, должна же ты когда-нибудь сказать правду! Ты же переживаешь, ты же не совсем бессердечная, у тебя дочка пропала. Ты хочешь мне все рассказать!

Я глядел на нее в упор и гипнотизировал ее. Если я могу внушить тебе, бедная женщина, что я похож на толстую девушку в длинном платье и очках, то почему бы тебе не рассказать всю правду?

— Даже и не знаю, что тебе сказать, — вздохнула Евдокия. — Ты деньги-то оставь… целее будут.

Я понял, что о деньгах мать не забудет. Я достал бумажку — она вызвала у матери разочарование. Видно, она хотела бы получить больше. Но подарок — всегда подарок. Даже небольшой.

— В самом деле что-то случилось? — спросила Дашенька.

— Уехала она… не видела я их даже. Но Егор, парень из того дома, она с ним ходит, худой такой, длинный, он говорит, что ее ждал «Мерседес».

Разве Егор говорил ей об этом? Впрочем, сейчас не важно. Главное, не прекращать давления.

— А потом этот парень принес записку?

— Принес, только кто принес — не знаю. Может, другой принес, мало ли их — записки носят!

Она была права — теперь все носят записки. Куда ни поглядишь, кто-нибудь записку несет.

Но я не стал перебивать женщину.

— А как он выглядел? — спросила Дашенька, хотя Дашеньку это не должно было касаться.

— Как он выглядел? Да как все теперь выглядят. Плащ такой длинный, почти до земли, косая сажень в плечах, только плечи ватные.

Евдокия засмеялась, и, пока она не повеселилась вволю, пришлось покорно ждать.

— И в шляпе! Представляешь себе, в черной шляпе!

— А лицо какое?

— Какое лицо? Лицо с усами. С черными усами, как у Гитлера, только длиннее.

— Азербайджанец?

— Нет, не черный, наш. Может, украинец. И хакает. Она и сама хакала по-южному, но за собой, видно, не замечала.