Операция «Гадюка» (сборник) - Булычев Кир. Страница 156

— К сожалению, потребовались, — признался Кюхельбекер.

— А как себя чувствует Люся Тихонова? — спросила Калерия.

— А вам какое до нее дело? Впрочем, она себя чувствует отлично.

Пожалуй, встреча прошла нормально. Он нас не испугался. Он не отказался общаться в будущем. Что касается доверия — оснований для этого не было, — никто и не ждал этого.

Я протянул Кюхельбекеру ящик с припасами. И вовремя. Потому что черная дверь в тот миг начала затягиваться. Кюхельбекер, принимая ящик, сделал шаг назад.

И тут же, чуть не сшибив его, к отверстию ринулся Егор.

Он выскочил из-за моей спины, где стоял на изготовку. Все время нашего разговора, ожидая момента, как шпион, который, избавляясь от преследователей, кидается в вагон метро, когда двери уже закрываются.

Я бы никогда не заподозрил его в таком безрассудстве! Он же знал, что шансов вернуться раньше чем через неделю у него немного, а шансов спасти Люську, которая пробыла там уже почти месяц, практически нет. Потом он скажет мне, что никогда не верил расчетам людей оттуда, хотя бы потому, что у них — искаженное чувство времени. Но, вернее, им владело чувство полного отрыва от реальности, если реальность не укладывается в сознание.

— Стой! — крикнул кто-то.

Любопытно, что крикнуть мог и я — не осознавая своего участия в этой сцене.

Но вот дальнейшие мои действия определялись холодным расчетом.

Как бы вы ни пытались истолковать их иначе.

За следующую секунду я успел спрогнозировать дальнейшие события.

Вернее всего, Егор кинется там спасать Люську, вытаскивать Люську к нам. И будет всем им враг. От Кюхельбекера и ветеранов до императора и Вени Малкина.

Но печально не только это.

Почти наверняка Егор сведет к нулю и нашу попытку наладить контакт с тем миром, увидеть, пощупать и понять его. Они просто закуклятся. Тем более что Пронькина и Барби нет, а Люська у них в руках.

В результате Егор погибнет — я чувствовал, что он погибнет, — а мы окажемся обладателями фикции — теоретически недоступного феномена, существование которого мы никогда не сможем доказать.

И никто не поможет ни Егору с Люськой, ни нашему дорогому институту.

Кроме меня.

Шансов у меня немного. Но это все же лучше, чем отсутствие таковых у Егора.

И я прыгнул в темноту вслед за Егором.

И исчез.

То есть для всех окружающих исчез. Хотя удостовериться в том не мог.

Больше меня не было.

За кулисами было так же, только темнее.

Я невольно кинул взгляд назад — там гасло, как догорающее зарево, большое розовое пятно.

Все, что осталось от моего мира, от лаборатории, квартиры в хрущобе и даже любимой пивной у Тишинского рынка… Если верить Егору, в ближайшее время я ничего подобного не увижу.

Любопытно — это все я успел передумать в тот момент или это поздние мысли, наложившиеся на картину закулисья? Конечно же — у них там «Зазеркалье», у нас — «закулисье».

Егор чуть не сшиб их министра Кюхельбекера — длинного типа с глубокими глазницами. На нем был черный строгий костюм, черные волосы разобраны на прямой пробор и расчесаны плотно к черепу. Егор застыл, прижавшись к министру, а чуть дальше в полутьме стояла инвалидная коляска, а в коляске сидел молодой человек, бессильно свесивший голову набок. Коляску держала за спинку молодая женщина в какой-то робе, с невнятным бледным очкастым лицом.

Картинка зафиксировалась в сознании как статическое явление, и тут же пришло все в движение.

Я подхватил Егора, который от резкого столкновения с министром отлетел в сторону.

Соня Рабинова откатила кресло с юношей, приговаривая:

— Не волнуйся, Дениска, не расстраивайся. Тут все свои.

На мой взгляд, ее пациент и не собирался расстраиваться.

Из темноты вышел неприятного вида субъект в пожарном шлеме и длинном блестящем плаще. Велосипедист.

Я как бы узнавал детали мира, о котором наслушался столько, что поверил в его существование. И правильно, оказывается, сделал, что поверил.

Ну представьте себе, что вы начитались Дюма, скажем, «Трех мушкетеров», делаете шаг из своей спальни, оказываетесь на узкой грязной улице и слышите звон шпаг. Выглянули на площадь, а там мушкетеры дерутся с гвардейцами кардинала. А вам кто-то говорит: «Отойди с дороги, разве не видишь, что мы везем леди Винтер».

— Спокойно, — сказал я, глядя, как велосипедист достает металлическую дубинку. — Спокойно. Все идет по плану. Принимайте гостей, господин Кюхельбекер. Мы намерены наладить с вами добрые отношения.

— Пожалуй, вас никто об этом не просил, — разумно ответил министр. — Мы гостей не ждали.

Он отодвинул Егора, но держал его за плечо вытянутой рукой и приглядывался, будто старался узнать обретенного после многих лет разлуки племянника.

— Вот именно, — пояснил я. — Это и есть Егор. Вы с ним знакомы. Шесть лет назад он у вас побывал. И остался недоволен.

— Тебя трудно узнать, — сказал Кюхельбекер.

— Я же оказался у вас только потому, что хотел остановить молодого человека, но не успел. Я рад возвратиться домой немедленно, — продолжил я жизнерадостно. — Но боюсь, что это практически невозможно.

Кюхельбекер сделал понятный мне жест — остановил велосипедиста, который изготовился привести свое оружие в действие. Этот жест меня обнадежил.

— Вы правы, — сказал Кюхельбекер, не улыбнувшись мне в ответ. — И что же вы предлагаете?

— Я хотел бы узнать, когда обратный поезд.

— Не понял, — сказал Кюхельбекер.

Егор вдруг рванулся от Кюхельбекера, тот от неожиданности отпустил его, но я перехватил Егора раньше, чем его успел пришибить велосипедист.

— С вашего разрешения я обращусь к этой молодой даме, — сказал я, — чтобы узнать, когда мы могли бы вернуться обратно.

— Вы в самом деле не хотели сюда проникать? — спросил Кюхельбекер.

— Не хотели.

— А он? — Кюхельбекер уткнул упрекающий перст в Егора.

— А я хотел, — сказал Егор. — Хотел взять Люсю и немедленно от вас уйти. Навсегда. Чтобы не видеть вас, не знать о вас, не помнить о вас!

— Боюсь, что вы опоздали, молодой человек, — сказал Кюхельбекер, — поговорите с Соней.

Соня обратила ко мне спокойное широкое пухлогубое лицо, обрамленное черными вьющимися волосами.

— Скажите, — спросил я. — Скоро ли вновь откроется эта дверь?

— Щель?

— Дверь, щель, окно — разве это важно?

— Я не знаю. Но мы сюда скоро придем. Правда? — Она обернулась к министру.

Любопытно, подумал я, ей, очевидно, свойственно чувство времени, хотя Егор уверял, что они здесь времени не чувствуют.

Соня словно прочла мои мысли, продолжала:

— У господина министра есть песочные часы. Очень большие. И специальные люди-насечки.

— Они делают насечки на палках, — сказал Кюхельбекер, — чтобы я мог считать время. Я, и никто другой. Они переворачивают часы и делают насечки.

— Это, — сказал я, — как бы плановое открытие щели, правильно? Для встречи с Малкиным и другими людьми, для обмена.

— Правильно, — за Соню ответил министр.

— А открывается ли эта щель чаще?

Соня кивнула.

— И как я об этом узнаю?

— Как он узнает об этом? — Я понял, что министр тоже хочет, чтобы я убрался восвояси. Его не интересует содержание последних газет, выступление доброго министра обороны или новости из Дагестана.

— Он почувствует, — сказала Соня. — Только мы должны быть здесь поблизости.

— Вы можете это сделать? — настаивал я.

— Сейчас Денис должен отдохнуть, — твердо сказала Соня. — Я отвезу его к себе.

— Куда?

— Мы живем в библиотеке университета.

Сказав так, Соня спокойно повернула коляску и повезла Дениса к выходу. И все покорно пошли за ней. Не обладая ни силой, ни должностью, она была настолько уверена в себе, что эта уверенность передавалась и остальным. Впрочем, существование окна было важно для всех. Кроме ветеранов. Но, насколько я знал, ветераны также почему-то не трогали Соню.