Операция «Гадюка» (сборник) - Булычев Кир. Страница 158

Егор мрачно молчал, а я, несмотря на драматизм ситуации, смотрел по сторонам. Справа тянулась пустошь, посреди нее длинный пруд, затем стены Новодевичьего монастыря. Деревьев не осталось…

Я обернулся.

Велосипедист уже сильно отстал. Он сошел с велосипеда, сам сошел, и сел на мостовую.

Бандиты догнали его и окружили. Я не знал, что они там с ним делали. Один из бандитов постарался взобраться на трофейный велосипед, но никак не мог с ним справиться.

Тут мы въехали на площадь Киевского вокзала и свернули с набережной. Площадь была пустынна и очень велика, куда больше, чем была у нас. Посреди нее стояли три черных стола. Егор говорил нам об одном.

Возле ближнего сохранился неубранный — а зачем убирать? — ряд дешевых стульев, некоторые валялись среди сажи.

— Вот здесь, — сказал Егор, — они людей жгут, паразиты.

— Не судите, да не судимы будете, — ответил Кюхельбекер. Он вглядывался вперед, а один из велосипедистов обернулся и сказал:

— Там кто-то лежит.

— Вижу.

Я тоже привстал. Велосипедисты ехали все медленнее. Человек в синем костюме лежал на верхней ступеньке вокзальной лестницы, вытянувшись, глядя в небо. Он был разрублен пополам, и верхняя и нижняя половины были раздвинуты так, что между ними можно было провести кулак.

Велосипедисты спрыгнули с велосипедов и остановились, поджидая Кюхельбекера.

— Я думаю, что вам лучше подождать здесь, — сказал министр.

— Неужели здесь безопасней? — спросил я.

— Здесь видно далеко, — сказал Кюхельбекер. — Будь моя воля, я бы остался на улице тоже.

Но мы уже спрыгнули с телеги и пошли к лестнице.

Один из велосипедистов толкнул дверь и, выставив перед собой пистолет-арбалет, шагнул внутрь. Второй остался снаружи, подстраховывая его.

Он придерживал дверь, и изнутри донесся голос первого велосипедиста:

— Идите!

Мы вошли в зал.

Он был пустым и гулким. Ни одной живой души. Только на каменном полу разбросаны вещи, словно люди расходились с карнавала и устало сбрасывали наряды. Кто-то потерял шляпу, другой бросил на пол парик, а третий умудрился оставить там ботинок.

Мы были очень маленькими — пять человек в зале.

— Это мне не нравится, — сообщил нам Кюхельбекер. Можно было и не сообщать.

Кончиком ножика скребло душу ощущение близкой опасности.

— Они здесь побывали, — сказал министр. — Побывали и потом убежали к себе.

Он убеждал себя, но никого больше не убедил.

— Эй, — громко сказал Кюхельбекер. — Здесь кто-нибудь есть?

Никто не откликнулся.

— Так я и думал, — сказал Кюхельбекер, обращаясь ко мне, — они совершают набеги, а потом убегают к себе за реку.

— Вместе с вашим… населением?

Кюхельбекер решительно направился вперед, велосипедисты шагали по бокам. Нас с Егором оставили сзади. Но стоять одним посреди зала не хотелось, и мы присоединились к группе.

Кюхельбекер остановился перед дверью, на которой висела табличка «Комната милиции».

Он постучал.

Никто не ответил, и Кюхельбекер осторожно открыл дверь.

Он остался на пороге. Мне тоже было видно, что творится внутри. Комната была устлана коврами. На стене висели картины, среди них мне бросилось в глаза полотно Репина «Иван Грозный убивает своего сына». В дальнем углу стояло низкое кресло. А может быть, трон.

На троне восседал худой молодой человек в джинсовом костюме. У него были длинные волосы, забранные сзади в косицу.

Молодой человек был бледен. Лицо его выражало ярость.

Он держал в руке шест или копье, уткнув его древком в ковер.

На копье была насажена голова немолодого лысого человека с толстыми красными щечками и полуоткрытыми и оттого страшными глазами.

— Привет. — Молодой человек улыбнулся открыто и радостно. Я узнал эту улыбку. Хоть я не принадлежу к числу поклонников Малкина, я его не раз видел по телевизору. И знаю эту улыбку, отработанную перед зеркалом и одобренную психологом. — Проходите, друзья, проходите. Располагайтесь как дома. Надеюсь, у вас крепкие нервы…

— Павел, — произнес Кюхельбекер тихим, низким, гулким голосом. — Павел, что они с тобой сделали…

— Разве не выразительно? Это наш обычай. Я уже усвоил обычаи моего маленького народа.

Веня обернулся — за креслом стояли пожилой мужчина с козлиной бородкой, который держал на плече гитару словно ружье, и второй, помоложе, в камуфляжном костюме и пиратском платке на голове. На рукаве была черная повязка с неаккуратно нарисованным белым черепом и костями.

— Как же вам не стыдно! — сказал Кюхельбекер. — Вы же наш гость.

— Гость? — Веня начал накачивать себя. Сейчас он постепенно войдет в истинный гнев. Я знаю эту манеру приблатненных пацанов. — Гостя надо уважать. А что я получил в ответ в этом вашем дворце? Что? Унижения и оскорбления!

— С кем связались…

— Нет, ты глаза не отводи, не отводи. Тоже мне Кюхельбекер нашелся! Мы тебе цену знаем. Сам доносчиком КГБ был, стучал на товарищей.

Кюхельбекер повернулся, чтобы уйти.

Но сзади уже стояли разбойники.

— Разоружайся, — сказал Веня и рассмеялся, — наступил мир во всем мире.

Велосипедисты спешили отдать свое оружие, Кюхельбекера повели куда-то, с Веней остались лишь мы с Егором.

— Ну вот, — сказал Веня. — Теперь у нас остались только свои. И мы можем поговорить как мужчина с мужчиной.

— Послушайте, — я постарался предвосхитить резкую реакцию Егора. — Уберите декорации. Мы не на сцене.

— Ты посмотри! — Веня изобразил удивление. — Ему не нравится. А он и не знает, что мы здесь не играем в войну. Мы боремся за существование.

Кровь капала из отрезанной головы, некоторые капли попадали на куртку певца. Он этого не замечал.

— Это и есть настоящая жизнь, — сказал он.

— Тогда мы уйдем, — сказал я.

— Никуда вы не уйдете. Всякий, кто встанет против нас, будет растоптан сапогами — где-то я слышал такую песню. Кто не сдается, его уничтожают.

Я совершенно не представлял, чем я смог бы запугать этого мерзавца. Я не знал ни его страхов, ни авторитетов.

— Уберите голову, будем разговаривать, — сказал я. — И учтите, нам есть о чем поговорить.

Егор хотел одного — узнать, где Люся, но что-то, к счастью, сдерживало его. Полагаю, что страх. Задашь вопрос, а окажется, что лучше было бы не задавать.

— Ты кто? — спросил Веня. — Ты не здешний.

— Вам не сказали, что я приеду сегодня?

— Меня здесь не было. Я был в своих владениях. На том берегу.

— Вот я и приехал.

— Мы никого не ждали, — сказал Веня. — Обмен культурными ценностями, как всегда. Только, честно говоря, я тут в политику ушел и забыл, какой сегодня день. Даже не знаю, давно ли я ушел из дома. Скажи, я давно ушел из дома?

— Почти месяц, — сказал я.

И тут его головку посетило подозрение.

— Повтори!

— Убери палку, — сказал я. — Ты весь в крови. Противно смотреть.

— В какой крови? — Он посмотрел на куртку, на колени, запачканные кровью, отшвырнул шест с головой, его сподвижник в черном платке, завязанном как их носили ударницы — комсомолки тридцатых годов, подхватил шест и поставил его в угол, лицом к стене. А раз лица не было, можно было вообразить, что это что-то неодушевленное… — Дай мне платок какой-нибудь! Полотенце!

Человек с козлиной бородкой не двинулся, он так и стоял с гитарой через плечо, а второй снял с головы платок, под которым оказались смятые черные волосы, и передал Вене. Веня принялся возить платком, вытирая кровь.

— Бред какой-то, — сказал он, словно начал приходить в себя.

— И людоедством тут тоже балуетесь? — спросил я.

Веня яростно сверкнул глазами, но сдержался. Егор шепнул мне на ухо:

— Можно, я спрошу?

Я покачал головой, и Веня заметил это движение:

— В чем проблемы?

— Я полагаю, — сказал я, — что нам надо серьезно поговорить. Пускай все твои друзья уйдут. У нас важные новости. Я серьезно говорю, Веня.

— Нет, — сказал Веня. — Я никому не доверяю, кроме своих ребят. Мы с ними кровью повязаны.