Операция «Гадюка» (сборник) - Булычев Кир. Страница 171

Я не задумывался об этом. Среди моих знакомых не было ни одного маршала. Хотя вот завелся комкор.

— Вопрос второй — остались ли сапоги в парадной форме? Нет-нет, не отворачивайтесь, Георгий. Постарайтесь вспомнить. Мне это принципиально важно…

Заныл, зашевелился Денис.

— Что? — спросил я. — Он чувствует?

— Нет, — сказала Соня. — Он пить просит.

Из кармана своего широкого платья она достала бутылочку, вытащила пробку и дала Денису. Он начал с удовольствием хлюпать, пить, совсем как грудной ребенок. Соня погладила его по голове.

— Вы уверены, что будет окно? — испугался я. А вдруг мы так и будем сидеть неделями, месяцами в ожидании… И тогда я тоже, как и Люся, лишусь возможности возвратиться домой.

Соня поднесла свечку к глазам Дениса. Она долго вглядывалась в его глаза.

— Скоро, — сказала она наконец.

— Да и я говорю: скоро. У меня же есть таблицы, — сказал Кюхельбекер.

— А можно, я их возьму с собой? — без надежды на положительный ответ спросил я.

— У вас там тоже есть таблицы.

— Да, конечно.

Я думал, что Егору, должно быть, страшно. И наверное, хочется прибежать к нам, сюда, и вместе со мной вернуться. Самое грустное — он об этом сейчас не думает: через какое-то время он сочтет виновной во всем Люсю и не простит ей собственного самопожертвования.

— Вы можете погулять, — сказала Соня. — Еще не начинается.

— Пошли выйдем, — сказал Кюхельбекер. — Попрощаешься с нашей страной.

Мне не хотелось отходить далеко от Сони, но какая-то бравада заставила меня последовать за Кюхельбекером наружу. Впрочем, темнота закулисья тоже угнетала меня.

— Когда еще вернетесь, — сказал Кюхельбекер, стоя рядом со мной в дверях театра. Жемчужное небо бежало низко над головой, воздух был тих и неподвижен. — Я бы тоже хотел вернуться, — продолжал он. — Но, наверное, это вызвано любопытством. На самом деле мне нечего делать там, у вас. Здесь же, я думаю, смогу многого достичь.

— А какие у вас планы?

— Я намереваюсь расширить империю, — сказал Кюхельбекер.

Он смотрел на меня строго. Черные глаза прятались в глубоких глазницах, занавешенных бровями. Лицо было лишено мяса, и кости норовили продрать кожу. Отталкивающее лицо. Но я к нему уже привык.

— Вы сомневаетесь? — спросил он. — Не надо меня недооценивать. У меня есть неплохой опыт придворной жизни, я знаю, как тикает машина государства. И я буду куда более эффективным императором, чем покойный Паша, царствие ему небесное.

— А здесь есть церкви? — спросил я.

— Не у нас.

— Значит, вы знаете что-то о других местах?

— Вы же сами видели того финна.

И тут мы увидели колесницу.

Колесницей я условно назвал для себя ту телегу, на которой мы с Егором прибыли на Киевский вокзал. Только вчера в ней приехал господин Кюхельбекер, а кто ехал сейчас — я не понял.

— Смотрите, — сказал я.

В тот момент я не почувствовал тревоги. Может, потому, что эта телега в моем сознании была связана с Кюхельбекером.

Уже были видны два велосипедиста в касках и черных плащах, которыми телега была запряжена. В телеге сидели какие-то люди — издали не разберешь.

— Это мне не нравится, — сказал будущий император. — Почему они едут сюда?

— Кто это?

— Вернее всего… Какого черта ветеранам понадобилось здесь? Что они пронюхали?

— Но вы же говорили мне, что найдете с ними общий язык! — Я как будто уговаривал Кюхельбекера уладить все миром, не сорвать, только не сорвать мое возвращение. Ох, как мне захотелось домой!

— Уходите внутрь, — приказал мне Кюхельбекер. — Вас они не должны видеть. Я с ними поговорю.

— Но если они враждебно настроены, — сказал я, — может, вам тоже уйти в театр? Они же не знают, где нас искать.

— Не надо недооценивать ветеранов. Они все знают. Они живут бок о бок с нами уже сотни лет. Неужели вы думаете, что существует хоть какая-нибудь неизвестная им тайна? Уходите, — повторил Кюхельбекер. — Вы же знаете, что они хотят прервать контакты с вашим миром.

Я послушался. Меня сейчас мало интересовали отношения внутри этих стай и шаек, главное — отпустите меня домой!

Я быстро прошел к сцене, поднялся на нее, прошел за кулисы.

— Что нового? — спросил я у Сони, которая все так же сидела с книжкой в руке.

— Пока ничего. — Она улыбнулась мне доброй вялой улыбкой.

— Там едут ветераны, — сказал я. — Вы знаете их?

— Конечно, знаю. Почему они едут?

— Они захватили власть на вокзале. Кюхельбекер встревожен. Он боится, не захотят ли они по горячим следам закрыть путь сообщения с моим миром, отягощенным пороками.

— Господи! — вдруг перепугалась Соня. — Вы же не представляете себе, какие это люди! Это же инквизиторы, честное слово. Мне Леонид Моисеевич столько о них рассказывал.

Денис застонал, забормотал. У меня в сердце зародилась слабенькая надежда, как огонек спички, который может задуть любой сквозняк.

— Что он хочет сказать? — спросил я.

— По-моему… — Соня отложила книжку и спросила Дениса: — Тебе тяжко? Тебе тревожно?

— У-у-у, — ответил Денис. Он старался поднять голову, потом начал перебирать пальцами, словно играл на фортепьяно.

Соня сунула книжку в карман своей хламиды и взялась за спинку кресла. Она каким-то образом чувствовала, куда надо везти Дениса. Кресло покатилось, и я слышал, шагая следом, как Денис то хлюпал горлом, то стонал, то старался произнести слово, — и эти звуки были для Сони понятными, потому что, прислушиваясь к Денису, она катила кресло меж кулис, все глубже по сцене, пока не остановилась перед задней стеной театра — кирпичной, высокой, вдоль которой на высоте трехэтажного дома тянулись металлические конструкции.

Денис удовлетворенно взвыл.

— Здесь, — сказала Соня. — Сейчас начнется. А где же господин Кюхельбекер?

— Сейчас придет, — сказал я. — Он должен их задержать.

— Он всегда бывает здесь, когда открывается щель, — сказала Соня.

— Но сегодня будут встречать меня, — заметил я, расслабляясь.

Существует опаснейший закон. Не знаю, как это происходит у вас, но если я чего-то боюсь, ожидаю со страхом, то это не происходит. Но стоит мне подумать: обошлось! — как тут же я получаю удар с совершенно неожиданной стороны.

Вот и в тот момент я расслабился. Я смотрел на стену и ожидал, что в ней откроется отверстие. Я шагну в него, и на этом мои приключения закончатся.

И тут сзади послышались голоса и шум приближающейся толпы. Конечно, толпа — это преувеличение, но я был склонен к преувеличениям.

А в стене ничего не открывалось.

От тех, кто приближался, исходила настолько очевидная угроза, что я чувствовал ее на расстоянии.

— Где это будет? — спросил я Соню.

— Что будет? — не поняла она.

— Отверстие! Щель!

— Я не знаю, — сказала Соня и тоже обернулась в сторону приближающихся голосов.

Они вошли.

Странная группа. Впереди Кюхельбекер. За ним очень старая, а может, не так старая, как изношенная, женщина с большим дуэльным пистолетом, который она упирала дулом в спину Кюхельбекеру.

Затем шел человек в сутане и капюшоне, от которого на лицо падала такая густая тень, словно у человека лица и не было. В руке этот человек держал короткую трубу. Три или четыре изношенных человека держались чуть сзади.

У меня оборвалось сердце. Я знал, что эти люди пришли специально для того, чтобы уничтожить окно. Но как они это сделают?

— Не плюйте в колодец, который вам еще пригодится самим, — говорил Кюхельбекер. — Власть не отказывается от преимуществ. Я вам это говорю как ваш союзник.

— У нас нет союзников, — проскрипела изношенная женщина. Платье на ней некогда было бархатным, расшитым сложными узорами.

Денис вдруг заверещал.

— Вот ты где, исчадие ада! — Монах в капюшоне увидел Дениса и повернулся к нему. — Мы знаем, откуда исходит беда!

— Подойди ко мне! — приказала женщина, глядя на меня.

Я покорно сделал шаг.

Но тут же понял, что в закулисье становится светлее. В спину мне бьет свет, который становится все ярче.