Операция «Гадюка» (сборник) - Булычев Кир. Страница 56

Я не смел спросить, живой ли он.

Френч занялся своими людьми. Он довольно жестко обошелся с ними — Гриля он избил по щекам, потом дернул так, что он сел и открыл глаза.

— Хорош, — сказал френч.

Гриль испугался. Я видел, как он испугался. Он стал подниматься на ноги и вынужден был опереться на человека во френче. Тот гадливо повел плечом, и Гриль снова повалился. Но тут его уже подхватил я.

— Ты чего? — удивился френч, словно мне не положено было подхватывать падающих людей.

— А он падал, — ответил я, глядя на него глазами дебила.

— Правильно, — успокоился френч. — Он падал. Все они падают.

Он достал из кармана свисток. Обычный, милицейский. Потом резко свистнул два раза.

— А вы раздевайтесь, — напомнил он нам, — поспешите, баня ждет.

В баню заглянул еще один местный. Тоже в коже, что любопытно, в бронежилете и военной каске, какие были на вооружении в русской армии в Первую мировую войну и назывались адриановскими шлемами… Господи, что у меня в голове! То фельдмаршал, то Адриан. Скоро я вспомню, как меня самого зовут… Невозможность вспомнить собственное имя и понять, почему я здесь, очень злила.

Человек в каске исчез и тут же вернулся с тремя товарищами, такими же. Они утащили пострадавших, но Цыгана не тронули. Вместо Гриля с нами остался худой человек в бронежилете и каске, у него были старые армейские галифе и башмаки с обмотками.

— Ну, все разделись? — спросил он. — Тогда пошли в баню. Учтите, с мылом у нас слабо, так что передавайте кусок товарищу.

В бане было мутно от пара, но сама она показалась мне условностью. И я даже заподозрил, какого рода условностью.

Шаек нам не хватило, из каждой мылось по три-четыре человека, и солдат, не снявший каски, поторапливал нас. Пользуясь нашей тупостью, через три минуты мокрых, но, конечно же, невымытых, он выгнал нас в следующую дверь — как бы по конвейеру, — а не в предбанник, где остались наши вещи. Там тоже были две длинные скамейки.

На них лежали стопки одежды.

— Справа большие размеры, слева маленькие! — сообщил нам солдат.

Но никто, кроме меня, не двинулся вперед. Да и я, сделав шаг, замер.

— Чего не идете? — спросил солдат.

— Не знаю, — наконец ответил мой сосед, — Я большой, да?

— А ты знаешь? — с подозрением в голосе спросил меня солдат.

— Нет, — сказал я.

Опять я себя чуть было не выдал. Я ничего не должен знать и ничего не должен понимать, а уж тем более — никаких адриановских шлемов.

— Слушай мою команду!

Он подошел к нам, столпившимся в холодном предбаннике, голым и растерянным.

— Ты, — показал он, — направо, ты — налево, ты — тоже налево.

Через минуту мы разошлись по своим стопкам одежды, за исключением двоих или троих, кто забыл, что такое право и лево.

Одежда не очень приятно пахла, и я вдруг понял, что это — чужая одежда, что ее уже кто-то носил до меня. Она состояла из грубых хлопковых штанов и брезентовой куртки. А вот ботинки лежали грудой в углу, и нам было разрешено примерять их — впрочем, я понимал логику этого решения: если тебе мала куртка, как-нибудь перебьешься, но если тебе жмут ботинки — ты не солдат. А я уже начал подозревать, что мы станем солдатами. Или по крайней мере теми, кого раньше называли солдатами трудового фронта.

Некоторые из нас, кто еще находился в глубоком трансе, все не могли разобраться, где правый ботинок, а где — левый. А я раньше сообразил запастись двумя парами носков — тоже из кучи. Мой сосед забыл их надеть и ушел к ботинкам босиком. Носки, к счастью, оказались крепкими и толстыми, так что я подобрал себе ботинки, которые были разношенными, чуть великоватыми — но это лучше, чем колодки.

Солдату в каске и другому, который привел Цыгана, уже пришедшего в себя, пришлось помогать моим несмышленышам выбирать ботинки и натягивать штаны.

— Каждый раз, — сказал он, — каждый раз, как пополнение приходит, я удивляюсь — ну что за публика!

— А ты раньше не такой был?

— Я сознательно пошел, — ответил солдат.

— Они оклемаются и тоже вспомнят о сознательности, — уверенно сказал другой солдат.

Вот я и одет. Я не спешил и все равно оказался одним из первых.

И зря. Солдат сказал напарнику:

— Вот за этим, рыжим, приглядывай.

Я не рыжий. Может быть, меня можно назвать рыжеватым блондином, но сколько раз, особенно в детстве, меня звали рыжим, если рядом не оказывалось настоящих рыжих. Ах как я всегда надеялся — в походе, в классе, в компании, — пусть Бог пришлет сюда настоящего рыжего! И даже с возрастом, когда я понял, что ничего обидного в рыжине нет, и даже нашлись девушки, которые стали уверять меня, что им нравится именно мой цвет волос, — все равно во мне осталось предубеждение против рыжих, и себя в частности.

Что-то им во мне не понравилось. Что-то они почувствовали. Ну что ж, надо будет относиться к себе построже, раз я туп, так уж тупее всех!

Но они не знают, что я на самом деле не помню, как меня зовут!!

Только через полчаса мы были готовы покинуть баню и выйти на улицу. Там было все так же сумрачно, пасмурно, прохладно.

Сарай без крыши — странное сооружение, в котором нас разместили, — назывался учебным центром. Учебкой.

Я еле сдержался, чтобы не спросить, куда девалась крыша, но, к счастью, нашелся кто-то другой сообразительный.

— А если дождик? — спросил и глупо усмехнулся.

— Значит, дождика не будет, — ответил солдат, который нас здесь размещал.

В этих брезентовых робах и штанах мы все стали заключенными, мы потеряли индивидуальность. Может, этого от нас и ждали.

На время нас оставили в покое.

Сначала нас накормили — в длинной комнате, тоже без крыши, поставили перед каждым по миске каши и куску хлеба. Я думал, что съел бы сейчас барана, но при виде такой скудной пищи вдруг понял, что потерял аппетит. Так что я стал есть так, как ели мои товарищи, — то есть механически двигал ложкой и, не морщась, глотал теплую безвкусную кашу.

Затем нас отвели в соседнюю комнату, где стояло десятка три коек.

— Занимайте какие хотите. Вас позовут, — сказал солдат и ушел.

Он ушел, и мы остались одни.

Я лег на койку.

Я смотрел, как надо мной бегут серые и сизые облака, и мне так захотелось, чтобы проглянуло голубое небо, ну хоть на минутку. Облака были такими, что в любой момент могло начать моросить — и хотелось прикрыться. Но прикрыться было нечем. На койке лежал тонкий поролоновый матрас. И поролоновая же подушка.

Я закрыл глаза, так лучше думалось. Благо мои спутники были немногословны и не шумели. Может, тоже старались думать.

Кто я? Почему я сюда попал? Как только я догадаюсь, кто они, — все станет на свои места.

Но ничего в голову не приходило. Я физически ощущал пустоту за лбом. А там у меня должны быть мозги, и они мне выданы для того, чтобы думать. Не зря же я здесь оказался…

Я открыл глаза. Все те же облака неслись надо мной.

А почему нет крыши? Пойдет дождь или снег, и все наши милые кроватки затопит. Почему они не боятся дождя? Наверное, в этом заключается принцип местной закалки.

На соседних койках лежали мои товарищи по несчастью. Некоторые спали, другие, как я, тупо глазели в небо.

Мысль о дожде будто нарочно поселилась во мне. Что мне дождь? Солдат спит — служба идет.

Начнем по порядку, решил я. Не кажется ли мне, что здесь имеет место непорядок? Я ведь должен знать две важные вещи — как меня зовут и зачем я сюда приехал.

А как меня зовут?

Господи, да больно же голове! Она не приспособлена думать!

Попробовать поспать?

Только я принял такое решение, как в нашу спальню ворвался тип в каске с невысоким гребнем, в кожаном костюме с металлическими пластинами на груди и в нечищеных сапогах. На плечах у него блестели чашки, а на рукавах были видны галунные нашивки.

Он сразу напомнил мне старшину моей роты…

Ага, уже воспоминание! Значит, когда-то где-то была рота и в ней старшина.