Операция «Гадюка» (сборник) - Булычев Кир. Страница 73

Стараясь не попасть под струю крови, человек брезгливо ткнул мечом в голову, подцепил ее и кинул в корзину, в которой уже лежало несколько человеческих голов.

Вот почему раненые показались мне странными. Все они были обезглавлены.

Как и я, остальные зрители из новобранцев не сразу осознали, что же происходит, и лишь сейчас они взроптали, почти закричали, завыли в голос.

Камера смотрела на это зрелище сверху, точка находилась в нескольких метрах сзади убийц и на высоте двух-трехэтажного дома. Достаточно близко, чтобы видеть все в деталях.

Словно догадавшись, что за ними наблюдают, один из убийц поднял голову, и мне показалось, что в прорезях маски сверкнули глаза. Рот маски был растянут в улыбке. Следующий раненый пытался уползти, спрятаться под койку, это развеселило убийц, которые стали охотиться за ним и тыкать в него остриями мечей, чтобы не убить, а помучить.

И тут в поле зрения попали еще два человека. Это были врачи. Они стояли в дальнем углу палаты, не делая попытки вмешаться, но и не в силах убежать.

Камера, снимавшая это страшное зрелище, поплыла вперед — в этом мире все открыто взгляду сверху — и перелетела в соседнее помещение. Почему-то я представлял, что увижу там спрятавшихся врачей, но оказалось, что и туда уже пробрались люди в золотых масках.

Один доктор лежал возле операционного стола, он не шевелился.

Но наше внимание было привлечено не к нему, а к самому столу, на котором, нагая, распятая, лежала девушка. Она была привязана к столу ремнями, охватившими щиколотки и кисти рук, — видно, так здесь привязывали к столу раненых во время операции. Со стола как раз слез один в золотой маске, а его место занял другой насильник…

И тут Коршун закричал:

— Выключи, выключи, сука! Нельзя смотреть!

То, что происходило раньше, он смотрел, хотя и с негодованием, однако без возражений. Но насилие лишило его разума.

Он кинулся к патер-ламе, свалил проектор и принялся топтать его, словно выплясывал первобытный танец.

Экран погас.

Новобранцы смотрели на танцующего командира роты и старались не встречаться взглядами, будто увидели нечто такое, в чем нельзя признаться.

Коршун замер.

Он словно возвращался из путешествия в безумие. И переходил в новый вид безумия, в разумный мир мести.

Коршун выхватил свой меч, короткий и зазубренный, и кинулся к выходу из ямы.

— Стой! — крикнул вслед граф Шейн.

Тот даже не оглянулся.

Разведчик, видно, был готов к такой реакции Коршуна. Он держал в руке небольшую трубку. Поднес ее к губам и как бы свистнул. Оттуда вылетела маленькая стрелка, которая настигла Коршуна, когда он уже бежал по траншее, разыскивая место, где выбраться наверх.

Пробежав еще два или три шага, Коршун с размаху упал лицом вниз.

— Вы убили его! — воскликнул я.

— Проснется, — отмахнулся Шейн.

Кто-то из новобранцев хотел было подбежать к командиру роты.

— Внимание! — начал Шейн. — Смотреть на меня. И слушать внимательно. Сейчас вы просмотрели короткий фильм, снятый нашими разведчиками после того, как ублюдки захватили наш госпиталь. Вы видели, что они делают с нашими пленными, с беспомощными ранеными. Видели?

В ответ — согласное гудение.

— Вы видели, что они делают с медсестрами, которые попали к ним в плен, только потому, что мы плохо сражаемся, мы слабо деремся! Позор нам!

— Позор, позор! — нестройно отвечали солдаты.

Мне захотелось спросить Шейна: зачем же разведчик наблюдал и никто не вмешался? Я был убежден: было бы желание — могли вмешаться и остановить изуверство.

— Если вы отступите сегодня еще на шаг, то эти несчастья падут на головы ваших близких и наш родной город… родной город… — Спазм перехватил горло разведчика, на несколько секунд он потерял дар речи. Мы подавленно молчали.

— Нашего родного города больше не будет, — неожиданно завершил речь Шейна патер-лама.

Заверещала сирена.

— Начало боевого времени! — крикнул патер-лама.

Маска, которую я надел впервые, была тяжелой и натирала подбородок. Долго ее не потаскаешь.

Патер-лама и Мордвин стали выгонять солдат наружу из канавы. Там что-то должно было произойти, и нам следовало это увидеть.

Ребята собирались молча, подвязывали поудобнее маски, проверяли луки и обувь — они были профессионалами. Они знали, что воевать надо так, чтобы было удобно.

Друг на друга они не смотрели — они были подавлены фильмом, который им показали. А я сомневался, действительно ли он снят или это очередная фальсификация, как сфальсифицирован город и река. Надо спросить у Коршуна, что его так взбесило?

Я подошел к командиру роты.

— Придет в себя, поверьте моему опыту, — сказал разведчик.

— Это было? — спросил я.

— Вы думаете, что мы это подстроили? Что головы отрезали у кур, а насиловали резиновую куклу?

В самом тоне был ответ на мой вопрос.

— Зачем они это делают?

— Они нас ненавидят.

— А мы?

— Мы должны тоже ненавидеть. Без этого победа невозможна. Моя работа — поддерживать ненависть. «Убей немца!» Знаете, кто так писал? Один известный гуманист. Убей любого немца!

— Мы тоже убиваем пленных?

— Обязательно, — ответил полковник.

Он вытащил из кармана на кителе тонкую серебристую маску, сделанную, видно, из шелка. Он надел ее на себя и издали стал похож на любого из нас. Только мы таскали на физиономии железяку, а он обходился легкой чадрой.

— Равноправия не бывает, — улыбнулся он, угадав мой взгляд.

Затем он пощупал пульс у Коршуна.

— Скоро придет в себя, и мы увидим нового мстителя.

— Трудно поверить, что это не инсценировка.

— Ваша воля. Нам пора.

Затрубили трубы. Откуда-то сверху.

— Разве вы не хотели со мной поговорить? — спросил я.

— По окончании боевого времени, — сказал Шейн, — мы с вами поговорим не спеша.

Он легко оттолкнулся от стенки траншеи и выскочил наверх — словно взлетел. Его плотное тело было слеплено из тугой резины.

Сотни ублюдков стояли полукругом в двухстах метрах от нас, на них были одинаковые золотые маски. С нашей стороны тоже стояли сотни бойцов. Только в серебряных масках. Отличались мы и куртками: у них они были кожаные, рыжие, на них были черные плащи, а под ними виднелась кольчуга. На нас вместо кольчуг были бронежилеты.

Шейн преобразился.

Он выбежал в первый ряд, повернулся спиной к врагам и закричал:

— Вы знаете, что это не люди! Это звери!

— Звери! — покатилось по цепи.

— Мучители, изверги, нелюди!

— Нам некуда отступать. За нами — город!

Цепь ревела. Люди рвались в бой.

— Поединок! — кричал генерал.

— Поединок!

Рыцарь с нашей стороны появился из низины. Он был, как и положено, в маске и каске с гребнем. Но он был обнажен до пояса. В одной руке у него был меч, в другой — факел.

За ним и по сторонам шагали секунданты, доктор, офицеры — свита!

Я понял, что здесь соблюдается средневековое правило: прежде чем начнется бой, два богатыря должны показать свою силу.

Вдали от меня раздвинулась цепь.

Сквозь нее прошел богатырь ублюдков.

Он сверкал. Он был в позолоченной кольчуге, на нем был позолоченный шлем и золотая маска. Он нес в правой руке короткое копье с широким лезвием, в левой — саблю.

Все это более напомнило бой гладиаторов, чем поединок рыцарей. Я понимал, что наш богатырь уступает врагу. Но нарочно ли это сделано? Или рыцари готовились к бою, не зная о вооружении противника?

Болельщики кричали, махали руками — они ненавидели друг друга.

Эта война была недурно организована. И теперь я уже верил в то, что увиденное в фильме — настоящее. Потому что настоящей была ненависть и настоящей была война, в которой не брали пленных.

Наш рыцарь, хоть был слабее вооружен, оказался куда подвижнее ублюдка, у него было поджарое тело — без капельки жира — лишь мышцы и жилы. Движения нашего рыцаря были неожиданны, быстры и законченны.

Краем глаза я увидел Коршуна. Он стоял справа от меня, положив ладонь на рукоять меча. Он смотрел на рыцаря так же внимательно и заинтересованно, как на ту несчастную девушку. Я мог бы поклясться, что он его знает. Или старается узнать.