Бабочка - Шарьер Анри. Страница 82

— Да, господин Сантори.

— Я знаю, что ты любитель бежать, но здесь побег невозможен, и потому меня это не волнует. Ночью вас запирают, но мне известно, что некоторые все-таки ухитряются выйти. Берегись политических ссыльных. Они могут тебя убить или ранить, если вообразят, что ты у них хочешь что-нибудь украсть.

Накормив более двухсот свиней, мы с Чангом бродим весь день по острову. Встретили старика с длинной, белой бородой, который был журналистом в Новой Каледонии и во время первой мировой войны писал антифранцузские статьи. Видели и подонка, стрелявшего в Эдит Кавель, сестру милосердия из Англии или из Бельгии, которая спасла в 1917 году английских летчиков. Этот отвратительный жирный тип держал в руках палку и колотил ею по гигантской змее длиной в полтора метра и толщиной с человеческое бедро.

Врач, Леже — высокий и грязный тип. На плечи спускаются длинные серые волосы, а на руках множество рубцов.

— Приходи только в случае, если будешь болен. Я не люблю, чтобы меня навещали, и еще меньше люблю разговаривать. Я продаю яйца, а иногда курицу или петуха. Если убьешь поросенка, принеси задние лапки, я дам тебе за них курицу и шесть яиц. Коли ты уж здесь, возьми вот эту банку — в ней сто таблеток хинина. Ты ведь готовишься бежать, и, в случае успеха, таблетки понадобятся тебе.

Утром и вечером я вытаскиваю из моря рыбу в огромных количествах и ежедневно посылаю три-четыре килограмма в столовую надзирателей. Сантори сияет: никогда он не получал такого количества рыбы и раков.

Вчера на Чертов остров приехал доктор Герман Гюберт. Он прибыл с женой. Эта прекрасная женщина была вообще первой женщиной, ступившей на землю Чертова острова. Она пошла со мной к скамье, на которой в свое время сидел Дрейфус и смотрел на море, в сторону Франции, которая его отвергла.

— Если бы этот полированный камень мог пересказать нам мысли Дрейфуса! — сказала женщина и погладила камень. — Бабочка, мы, наверное, видимся в последний раз, потому что ты, думаю, собираешься скоро бежать. Буду молить Бога, чтобы он помог тебе. Прошу тебя об одном: перед побегом приди на несколько минут к этому камню и дотронься до места, которое я гладила. Это будет нашим прощальным рукопожатием.

Прощаясь, госпожа Гюберт смотрит на меня широко раскрытыми глазами, как бы говоря: «Помни нас всегда, и мы тебя тоже не забудем».

Идет 1941 год. Я уже десять лет в тюрьме. Мне тридцать пять лет; лучшие годы своей жизни я провел в камерах и карцерах. За все это время у меня было всего лишь семь месяцев абсолютной свободы. Моим детям, которые родились от женщин-индианок должно быть теперь восемь лет. Какой ужас! Как бежит время! Я вглядываюсь в часы и минуты, которые были такими длинными из-за мук и испытаний.

Тридцать пять лет! Где Монмартр, где Белая площадь, Пигаль, пир в Малом саду, бульвар Клиши? Где Нент с лицом мадонны, чьи большие черные глаза смотрят на меня с отчаянием и чей крик в зале суда: «Не переживай, я буду искать тебя там!» — все еще звучит в моих ушах? Где Реймонд Хюберт с его «нас оправдают»? Где двенадцать «сыров» — присяжных? А «курицы»? А обвинитель? Как поживает мой отец, как чувствуют себя под немецкой оккупацией семьи моих сестер?

Сколько же раз я пытался бежать!

В первый раз я бежал из больницы, оглушив тюремщиков. Второй раз из Рио-Хаша — самый красивый побег.

Третий, четвертый, пятый и шестой — из Барранкильи. Какое невезение! Дело с мессой, которое так позорно провалилось! Динамит, неудачно взорвавшийся, брюки Кложе, зацепившиеся за навес! Снотворное, которое подействовало не сразу!

Седьмой — с Королевского острова, когда на нас донес этот подонок Бебер Селье. Не будь его, побег удался бы. И мой бедный друг Карбонери был бы жив.

Восьмой, последний — из сумасшедшего дома. Было большой ошибкой предоставить итальянцу выбирать место выхода в море. Выйди мы в море двумястами метрами ниже, около мясной лавки, нам без труда удалось бы отплыть на плоту.

Скамья Дрейфуса, невинно осужденного человека, который нашел в себе мужество жить, означает для меня многое. Мне нельзя признаваться в поражении. Я обязан попытаться бежать еще раз.

Дрейфус не сдался и до последнего момента боролся за свои права. Верно, у него был Эмиль Золя с его «Я обвиняю». Но не будь сам Дрейфус мужественным человеком, он с отчаяния бросился бы в бездну. Но он выдержал. Почему же я должен быть хуже него? Я должен отбросить мысль «бежать или умереть». Надо забыть о слове, «умереть» и думать только о том, что я выиграю в этой схватке и буду свободным.

Неожиданно я делаю важное открытие. Под самой скамьей Дрейфуса, напротив громадной скалы, волны атакуют, разбиваются и отступают с огромной силой. Тонны воды не могут разойтись в стороны, так как им преграждают путь две подковообразные скалы. У воды нет выхода, и она вынуждена вернуться в море.

Это очень важно, потому что, если я кинусь со скалы с мешком кокосовых орехов в момент, когда волна разбивается и возвращается в море, она захватит меня с собой. Я знаю, где достать джутовые мешки, в которые смогу собирать кокосовые орехи.

Первым делом надо проэксперементировать. В лунную ночь приливы выше и волны сильнее. Подожду полнолуния. Сошью джутовый мешок, наполню его сухими кокосовыми орехами и спрячу в пещере, в которую проберусь под водой и которую я обнаружил, ныряя за раками. Во второй мешок, прикрепленный к мешку с кокосовыми орехами, положу камень весом в тридцать пять килограммов.

Я очень волнуюсь перед опытом. Никому и в голову не придет, что человек способен выбрать для побега самую опасную точку — место, о которое волны разбиваются с наибольшей силой.

Но это единственное место, с которого волна может унести меня в открытое море (если мне вообще удастся оторваться от берега) и не прибить к Королевскому острову.

Мне надо бежать именно отсюда, а не с какого-либо иного места.

Я дождался полнолуния. Около камня светло, как днем. Чанг спрашивает:

— Ты готов, Бабочка? Бросай.

Волна высотой в пять метров несется, как ошалелая, на скалу и разбивается у наших ног. Но когда волна собирается отступать, мы успеваем кинуть в нее мешок, и она уносит его, как соломинку.

— Все, Чанг, все в порядке.

Через пять минут я вижу мешок на верхушке огромной волны высотой в семь или даже восемь метров, которая с невообразимой силой бросает его на то же место, с которого он начал свой путь. Нет, немного левее. Он разбивается о скалу, что напротив, расходится по швам, а кокосы разлетаются в разные стороны.

Промокшие до нитки — волны несколько раз обдали нас водой и чуть не смели со скалы — избитые и поколоченные, мы без оглядки бежали подальше от этого проклятого места.

— Плохо, Бабочка. Плохо думать побег с Чертова острова. Королевский лучше. С южной стороны можешь идти лучше.

— Но на Королевском побег обнаружат самое большее, через два часа. Мешок с кокосами передвигается только с помощью волн, и трем лодкам, что на острове, не составит труда поймать меня. Здесь нет лодок; хватятся меня только наутро; и, кроме того, они могут подумать, что я утонул во время рыбной ловли. Если выйду в шторм, ни одна лодка не сумеет добраться до Чертова острова. Поэтому я должен бежать именно отсюда. Верно?

Полдень. Мозг буквально вскипает в черепной коробке от знойного тропического солнца. Под его лучами вянут цветы и испаряется морская вода в банке, оставляя на донышке белый слой соли. Солнце заставляет воздух танцевать. Да, воздух движется на глазах, а отраженный морем свет выжигает ресницы. Я снова сижу на скамье Дрейфуса, изучаю море и лишь теперь убеждаюсь, что я круглый дурак.

Громадная волна, вдвое больше остальных волн, волна, бросившая мой мешок на скалы и разбившая его вдребезги — это седьмая волна. Каждая седьмая волна отличается от остальных.

До самого захода солнца я проверял, всегда ли после шести нормальных волн образуется волна необычных размеров.

Отклонений нет. Приходят шесть волн высотой примерно в шесть метров, а затем, на расстоянии трехсот метров от берега появляется гигантская волна, которая, приближаясь, становится все мощнее и выше. На гребне ее, в отличие от шести предыдущих волн, почти нет пены. Несется с особым шумом, напоминающим отдаленные раскаты грома. Она разбивается о скалы и неудержимо устремляется в проход между ними, но, словно попав в западню, секунд десять-пятнадцать кружится в водовороте, а потом отступает, вырывая большие камни, которые с грохотом скатываются вниз.