Бабочка - Шарьер Анри. Страница 9

На 46-ой день, в 4.30 утра, дверь камеры Андрэ открывается. Присутствуют начальник тюрьмы и прокурор, который требовал его головы. Сейчас его поведут на казнь. Но не успевает начальник начать речь, как прибегает запыхавшийся адвокат с еще одним человеком, который протягивает бумагу. Все возвращаются в коридор. Горло Андрэ так сжалось, что он не в состоянии даже проглотить слюну. Только назавтра, после многих часов мучительных размышлений, ему удалось узнать от адвоката, что за день до исполнения приговора, президент Думер был убит неким Горгуловым. Думер умер не сразу. Всю ночь адвокат простоял у президентского дворца в надежде на то, что президент скончается до намеченного срока казни (между 4.30 и 5.00 утра). Думер умер в 4.02. В момент, когда дверь камеры Андрэ уже впускала начальника тюрьмы и прокурора, адвокат вскочил в такси вместе с человеком, в руках которого была бумага об отсрочке казни. В день выборов нового президента адвокат подал прошение о помиловании. Нет президента, который отклонил бы первое поданное ему прошение о помиловании, и смертная казнь была заменена обоим братьям пожизненным заключением с каторжными работами.

— И вот, ребята, я здесь, на пути в Гвиану, и чувствую себя прекрасно, — закончил свой рассказ Андрэ.

Я смотрю на человека, который ускользнул от гильотины и говорю себе, что невозможно сравнивать мои страдания с тем адом, который прошел он.

Я не подружился с ним. Сознание того, что он убил несчастную старуху из-за денег, вызывает во мне отвращение. Ему сопутствовала удача. Позднее, находясь на острове Сен-Жозеф, он все-таки убил своего брата. Многие заключенные видели это. Эмиль ловил рыбу, стоя на скале. Шум прибоя заглушал остальные звуки. Андрэ приблизился к нему сзади, держа в руке трехметровый стебель камыша. Одного толчка в спину оказалось достаточно, чтобы Эмиль потерял равновесие. Это место кишело акулами, и Эмиль наверняка оказался для них лакомым кусочком. На вечерней перекличке его не оказалось, и он был записан как без вести пропавший, при попытке к бегству. Четверо или пятеро заключенных, которые собирали кокосовые орехи на острове, видели все своими глазами. Разумеется, все, кроме тюремщиков, знали о случившемся. Андрэ Байард этого совершенно не опасался.

Он был освобожден из-под домашнего ареста за «хорошее поведение», и в Сен-Лорин-де-Марони к нему хорошо относились. У него была своя маленькая камера. Однажды он поссорился с одним из заключенных, позвал его в свою камеру и там ударил ножом в сердце. Он был оправдан — приняли его утверждение, что это была самозащита. С ликвидацией каторги его помиловали и освободили «за примерное поведение».

В Сан-Мартин-де-Ре, как правило, заключенные двух сортов: от восьмисот до тысячи из них приговорены к каторжным работам, а девятьсот — к ссылке. Чтобы быть приговоренным к каторге, надо совершить серьезное преступление, по крайней мере, быть обвиненным в совершении подобного преступления. Самое легкое наказание — семь лет каторги. Тот, кто получил помилование от смертной казни, автоматически приговаривается к пожизненному заключению и каторжным работам. Что касается ссыльных, то здесь положение совершенно иное: требуется три-семь мелких обвинений, чтобы сослать человека. Правды ради следует отметить, что, в основном, это неисправимые воры и можно понять общество, которое хочет защититься от них; с другой стороны, культурное, общество должно стыдиться наличия подобного наказания. Мелкие воры, пойманные много раз на месте преступления, ссылались в вечную ссылку (что в мое время равнялось пожизненному заключению), но ведь за всю свою жизнь они не украли больше 10000 франков. Это самое потрясающее отсутствие логики. Общество не имеет права мстить и таким образом избавляться от людей, причиняющих ему беспокойство. Об этих людях следует заботиться, а не наказывать их столь бесчеловечным образом.

Мы уже 17 дней в Сан-Мартин-де-Ре. Нам уже известно название корабля, который повезет нас: «Ле-Мартиньер». Нас в общей сложности 1870 заключенных. 800–900 осужденных на каторгу собрали сегодня во дворе крепости. Мы выстраиваемся в ряды по десять человек и заполняем двор. Открываются ворота, и появляются люди в форме, отличной от той, которую носит стража. Эта форма скроена по-армейски и сшита из голубой материи. Она отличается и от формы полицейского, и от формы солдата. На всех — широкие ремни, с которых свисает кобура. Видны рукоятки пистолетов. Их примерно восемьдесят человек. На некоторых из них знаки различия. Их кожа выдублена солнцем, возраст колеблется между 35 и 50 годами. Старики приветливее молодых, которые надулись от важности. Их сопровождают начальник Сан-Мартин-де-Ре, полковник полиции, трое или четверо врачей в колониальной одежде и два священника в белых сутанах. Полковник полиции подносит ко рту мегафон. Мы ждем крика: «Равняйтесь!», но его нет. Он говорит:

— Слушайте все, с этого момента вы относитесь к Министерству юстиции, которое представляет управление тюрем во Французской Гвиане. Майор Берро, я передаю вам 816 заключенных, присутствующих здесь. Вот список. Проверьте, пожалуйста, все ли присутствуют.

Тут же начинается проверка: икс присутствует, игрек присутствует и т. д.

Процедура длится целых два часа. Все в порядке. Потом оба ведомства обмениваются подписями. Это делается за маленьким столом, специально для этого принесенным сюда.

Майор Берро, с золотыми погонами, берет в руку мегафон:

— Ссыльные! С этого момента вас будут звать «ссыльный такой-то». С сегодняшнего дня вы подчиняетесь особым законам каторги, и все решения относительно вас будут принимать, если возникнет надобность, внутренние суды. Эти суды имеют право приговоривать вас как к дополнительным срокам заключения, так и к смерти. Дополнительные сроки наказания отбываются в тех же местах. Полицейских называют надзирателями. Обращаясь к ним, вы должны сказать: «Господин надзиратель». После обеда каждый из вас получит мешок с рабочей одеждой. Все рассчитано — вы не будете нуждаться в дополнительной одежде. Завтра вы поднимитесь на палубу «Мартиньера». Поплывем вместе. Не отчаивайтесь: на каторжных работах вам будет лучше, чем в заключении во Франции. Вам разрешается говорить, играть, петь и курить; будете вести себя хорошо, и вас никто не тронет. Очень прошу вас обождать и не сводить личных счетов до прибытия на место. Во время плавания будет железная дисциплина. Надеюсь, вы это понимаете. Если кто-то из вас не уверен, что выдержит плавание, пусть обратится в поликлинику, и его проверят. Желаю вам счастливого плавания.

Церемония кончилась.

— Ну, Деге, что скажешь?

— Да, старина, я был прав, когда говорил, что самая большая опасность — заключенные. «Подождите со сведением личных счетов до прибытия на место». Это говорит о многом. Там, наверное, сплошные убийства.

— Об этом не беспокойся, положись на меня.

Я разыскиваю Франсиса Ла-Паса и спрашиваю его:

— Твой брат еще работает санитаром?

— Да. Он не заключенный, а ссыльный.

— Свяжись с ним поскорее и попроси достать хирургический скальпель. Если попросит деньги, скажи мне сколько, и я заплачу.

Через два часа я уже держу в руках скальпель. Он великоват немного, но это оружие, которого будут бояться.

Я уселся поближе к уборной, и послал за Глиани, думая возвратить ему патрон. Но среди восьмисот человек да еще в этой суматохе, его не так-то просто отыскать. Жюло и Сюзини я не встречал с момента прибытия на это место. Преимущество совместной жизни — в разговоре, в принадлежности к новому обществу, если это можно назвать обществом. Столько надо успеть сказать, услышать и сделать, что не остается времени думать. Прошлое понемногу стирается из памяти, и отходит на второй план. Я думаю, что после прибытия на каторгу, мы забудем, кем были, за что и как попали туда, и лишь одно будет занимать нас: побег. Я ошибся. Больше всего мы думаем о том, как бы остаться в живых. Где «курицы», присяжные, суды, судьи, жена, отец, друзья? Они живут, здравствуют, и для каждого из них имеется местечко в моем сердце. Однако волнение перед плаванием, как перед прыжком в неизвестное, новые знакомства делают прошлое для меня уже не таким важным. А может быть, это только кажется. Стоит моему мозгу лишь захотеть, и они снова предстанут передо мной.