Второго Рима день последний (ЛП) - Валтари Мика. Страница 62

В ответ венециане стали кричать, шуметь и стучать по щитам, заглушая его слова. А базилевс поднял голову и сказал:

– Условия султана унизительны и несправедливы. Их принятие несовместимо с моим достоинством базилевса, даже если бы я был вправе это сделать. Но я не вправе. Ведь сдача города неприятелю не входит в полномочия базилевса, как, впрочем, и любого из здесь присутствующих. Мы готовы умереть и добровольно идём на смерть.

С грустью и презрением смотрел я на орущих венециан, проявляющих столько готовности сражаться «аж до последнего грека». Ведь в порту стоят их большие корабли и когда стены падут, у них останется возможность бегства. Скорее всего, султан точно знал, что Константинополь не пойдёт на такие условия. Но, принимая во внимание партию мира и недовольство войска из-за неудач, он вынужден был пойти на этот шаг, чтобы продемонстрировать подчинённым несговорчивость греков. Ведь он всего лишь человек и в душе слаб.

Нерешительность султана переносить так же трудно, как мучительную тревогу и угнетённость, охватившие город в эти дни. Мехмед всё поставил на карту, и нет у него иного выхода, кроме как победить или погибнуть. Ведь он сражается не только против города, но и против оппозиции в своём собственном стане.

Поэтому, сейчас султан Мехмед самый одинокий из всех одиноких. Он ещё более одинок, чем кесарь Константин, который уже сделал свой выбор. Поэтому, в эти дни я соединяюсь с Мехмедом в тайном братстве. Мне не хватает его. Я хотел бы ещё раз увидеть неприступное лицо султана, поговорить с ним, ещё раз почувствовать, что не желаю жить в то время, когда он и ему подобные будут править миром.

Он – это будущее. Он победит. Но будущее с ним не стоит того, чтобы стремиться до него дожить.

– Смейтесь! Смейтесь! – приказывал Джустиниани своим генуэзцам. И когда эмир Синопа отошёл, они уже смеялись от всей души и ненавидели Джустиниани, который вынуждал их на нечеловеческие усилия. Они ненавидели его и одновременно любили. Где-то на дне их сознания пряталась мечта о винограднике и белом домике на холмах Лемноса, греческих невольниках на плодородных полях, праве первой ночи с ладными деревенскими девушками, княжеских пирах для воинов князя.

Со слезами изнеможения на глазах они смеялись неудержимым смехом и, пошатываясь, возвращались на стену, в то время как турецкий кортеж с развевающимися флажками под рычание труб покидал город.

Когда сотни орудий вновь загрохотали в едином бесконечном гуле, сам Джустиниани наклонился и поднял с земли кость, на которой осталось немного мяса, обтёр её от пыли и обгрыз дочиста.

– Дорого мне обходится княжеская корона,– сказал он. Она отняла у меня уже немало моей собственной плоти и крови, а победы ещё не видно. Да, победы я не вижу,– повторил он и бросил взгляд на огромный вылом шириной более тысячи стоп, где уже не было ни единой башни, а вместо наружной стены возвышались наспех сооружённые шанцевые укрепления: земляной вал, стволы и ветки деревьев, вязанки хвороста и каменные кучи. Ещё там стояли корзины с галькой для защиты от лучников.

Сегодня четверг. Завтра святой день Ислама. До следующего четверга я уже, наверно, не доживу. Мехмед выполнил предписание Корана и предложил мир, прежде чем пойти на последний штурм. Я дожил до великого наступления Ислама: это войско самое сильное, этот султан самый могущественный из всех и он возьмёт Константинополь.

Мы – ворота на Запад. Мы – последний бастион Запада. Когда рухнут стены, их заменят наши живые тела.

25 мая 1453.

Базилевс Константин созвал сенат, своих советников и представителей церкви. Он сообщил им, что патриарх Григорий Маммас отрёкся от сана. Но кардинал Исидор не явился на собрание. Он остался в башне, которую взялся оборонять.

Последняя попытка примирить сторонников Унии и её противников закончилась ничем. Мы избавились от старика, которого греки ненавидят, а латиняне презирают, но церковь осталась без патриарха. Невидимый и непримиримый духом Геннадиус, вещающий неминуемую погибель из монашеской кельи в Пантократоре теперь верховодит церковью и монастырями.

Султан отдал приказ о начале всеобщего поста. Он наказал верным выполнить предписанные Кораном омовения и молитвы. Злые от голода и жажды турки атакуют с утра до вечера и, словно стая псов, воют всякий раз, когда видят, как падает на стене христианин. Иногда они кричат хором: «Нет бога кроме Аллаха, а Мухаммед пророк его!». Это их жалобное и одновременно торжествующее завывание угнетающе действует на греков и латинян. Многие простодушные латиняне начинают рассуждать на эту тему: «Неужели, бог поможет туркам победить?– спрашивают они друг у друга. – Если так, то не доказывает ли это, что их бог сильнее, чем бог христиан, а их Пророк могущественнее, чем Христос, который позволил себя распять?».

Венецианский байлон Минотто стал набожным, принял святое причастие Он велел начать соревнование с Джустиниани и доказать, что генуэзец доблестью своей не превышает венецианца. Венецианские морские пехотинцы с несравненной отвагой защищают северную оконечность Блахерн. Ни один турок не достиг там короны стены.

Вечером в турецком стане запылали огромные костры. Трубы и бубны ревели, поднимая страшный шум, и многие на стенах думали, что у турок случился пожар. Но всё это лишь турецкий обычай отмечать пост. Когда наступают сумерки, мусульманам разрешается есть и пить, а на рассвете, как только можно отличить чёрную нитку от белой, пост продолжается опять. В блеске огромных костров вражеский стан был освещён как днём.

Чем ближе решающий час, тем более недружелюбно поглядывают на меня венециане. Они убеждены, что я шпионю за ними по поручению Джустиниани. Но их недружелюбие – признак того, что не всё чисто в их помыслах. Вероятно, у них уже есть план, как обратить победу на пользу Венеции, если штурм не удастся и султану придётся отступить. Корысть, которая их мучит, столь велика, что ради неё стоит попытаться совершить невозможное. Да и стена вокруг Блахерн всё ещё настолько мощна, что турки не могут ворваться в город этим путём. По крайней мере, пока её обороняют венециане.

Там, где внутренняя и наружная стена соединяются под прямым углом со стеной Блахерн, находится наполовину уходящие в землю ворота для вылазок, ведущие на улочку между двумя городскими стенами. Многие поколения пользовались ими для прохода из дворца в цирк, расположенный за городскими стенами. Поэтому они и называется Керкопортой – цирковыми воротами, хотя сравнительно недавно их и замуровали. Сейчас их открыли вновь, как и другие ворота для вылазок. Через них удобно добираться от дворца Порфирогенов до братьев Гуччарди у ворот Харисиуса и далее между стенами на участок Джустиниани.

Возле Керкопорты стена не повреждена и турки никогда не пробовали там нападать, потому что прямой угол стены обрекает атакующих на губительный перекрёстный огонь. Этим защищённым путём можно быстрее всего послать помощь к воротам Харисиуса, где стена рухнула почти до основания, как и возле ворот св. Романа. Венециане создали специальный резервный отряд, который, при необходимости, можно послать на помощь братьям Гуччарди. На этом спокойном участке возле Керкопорты внутреннюю и наружную стену охраняет только горсть греков.

Надо отдать должное латинянам: они охотно взяли на себя самые опасные участки.

Незадолго до полуночи ко мне пришёл Мануэль. Он был крайне напуган и сказал:

– Базилика в огне.

Мы поднялись на крышу дворца, где уже собралась изрядная толпа. Турецкие костры ещё пылали, но посреди тёмного города высился огромный купол собора Мудрости Божьей, озарённый дивным, неземным сиянием. Нет, это был не огонь. Скорее сильный голубой блеск. Латиняне, глядя на него, перешёптывались, говорили, что это дурной знак.

Дивное сияние мерцало над куполом, то ослабевая, то усиливаясь вновь. Я пошёл в город к храму. В темноте вокруг меня шумела возбуждённая людская толпа. Все шли в одну сторону. До меня доносились рыдания женщин и пение монахов. Возле храма сияние было таким сильным, что никто не осмеливался подойти ближе. Люди падали на колени на влажную землю и начинали молиться. Бог дал им знак. Божественное стало зримым. Я видел всё собственными глазами и уже не сомневался, что эпоха Христа закончилась, и наступило время Зверя.