Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты - Павлов Сергей Иванович. Страница 137

Светлана окатила собеседника завораживающим взглядом широко открытых серых глаз, и Андрей почувствовал, как у него шевельнулись и невольно затрепетали веки.

— Не беспокойтесь, — сказала она, — я действительно не умею читать ваши мысли.

— Но вы умеете угадывать мое настроение, а это почти то же самое, — возразил он.

— Как медиколог я обязана угадывать настроение. Вас, по–видимому, смущает повышенный, как выражается Март, потенциал моих к вам сопереживаний…

— Да, в определенные моменты нашего разговора я начинаю почему–то ощущать себя чуть ли не вашим родственником. Но с Мартом мы хотя бы заочно знакомы!..

— Не могу еще раз не похвалить вашу хваленую всеми цепкую память, — сказала она насмешливо и печально. — Я надеялась, очное наше знакомство будет более долговечным…

— Простите, — перебил он, — не будем ходить вокруг да около. Ну что делать, я действительно не помню, где это мы с вами успели…

— Здесь, — проговорила она.

— Это где, значит? В Сатурн–системе? Или в Дальнем Внеземелье вообще?

— Это значит — на борту “Байкала”. В кабинете–приемной Грижаса, то есть в соседнем помещении. Когда? Восемь с половиной лет назад. Впрочем, по вашей шкале времени — совсем недавно… Каких–нибудь два месяца миновало.

— Так вот вы кто!.. — Андрей с облегчением рассмеялся. Он сразу вспомнил корабельный чемпионат, вторую подряд свою победу не по очкам, а нокаутом, ироническое поздравление Грижаса, осматривающего в приемной поврежденный в жестоком бою нос победителя; за пультом отвратительно шипящего физиотерапевтического агрегата Грижасу ассистировала длинноногая, от бедер до бровей закутанная в белое девица, которую Грижас по своему обыкновению весьма церемонно представил: “Вы, кажется, еще не знакомы? Сейчас мы это мигом исправим. Мой молодой коллега, медиколог–стажер Светлана. Коллега временно — до прихода в систему Сатурна — исполняет очень ответственные и, скажем прямо, очень почетные обязанности рейсового медиколога в секторе П. Но поскольку в пассажирском секторе поводов демонстрировать свое медицинское мастерство едва ли не меньше, чем в нашем, мы с коллегой поровну делим добычу, которая нам в обоих секторах перепадает. Сегодня нам повезло — в наши руки попал самый крупный из альбатросов Дальнего Внеземелья… Видите повреждение хрящевого основания носа? Что будем делать, коллега?.. Верно, маску Румкойля… Вы слышали, Андрей Васильевич? Коллега предлагаег радикальный способ лечения, и через десять минут вас можно будет поздравить не только с победой, но и с выздоровлением. Вот вы и познакомились. Прошу друг друга любить и, не побоюсь этого слова, жаловать. Маска не жмет?” У Грижаса было хорошее настроение. Не исключено, что хорошее настроение было и у его коллеги, но девица очень смущалась.

У пациента тоже было хорошее настроение — он отпустил из–под маски Рукойля какой–то подобающий случаю комплимент. Не в чей–то конкретный адрес, а медицине вообще. Однако что–то не получилось с коэффициентом рассеивания, и весь комплиментарный заряд целиком пришелся на беззащитные центры эмоций молодого, неопытного медстажера. Этого следовало ожидать; с одной стороны — довольно известный первый пилот единственной в мире “сверхлюстры”, зрелый мужчина приятной наружности, в роскошной форме — альбатрос и золотая лилия на груди, с другой — юная пичуга, впервые в жизни выпорхнувшая в Дальнее Внеземелье. Он понял это, но поздно. Пытаясь взглянуть на нее из–под неудобной маски, он только усугубил ситуацию: над пультом ему удалось–таки высмотреть краем глаза что–то пунцовое на белом фоне. Он никогда не думал, что нормальная человеческая кожа может краснеть до такой степени.

И если бы Светлана об этом не заговорила, он ни за что бы не догадался, что та длинноногая, постоянно красневшая без особого повода нескладная девица с порывистыми движениями и эта уже весьма уверенная в себе, хотя на вид еще и очень молодая женщина с прелестным профилем и плавными жестами — один и тот же человек!

Честно объяснив собеседнице свой нечаянный всплеск веселья, Андрей извинился и выразил убеждение, что уж теперь–то общаться им, старым знакомым — почти друзьям, будет намного проще. Светлана, видно, поняла это по–своему.

— Да, теперь мы с вами почти ровесники, — проговорила она. Бесцельно собирая в пригоршню свисающий край белой шали, тихо добавила: — Я очень вас ждала… Очень. Все эти восемь лет я ловила на себе сочувственные взгляды… разные взгляды я ловила на себе, но верила, что вы вернетесь. Знала.

— Почему? — сорвался у него с языка совершенно неуместный, глупый вопрос, и он вдруг ощутил себя дурак дураком.

— Потому что я… люблю вас, — просто сказала она. — И это началось у меня гораздо раньше, чем вы думаете.

На этот раз он промолчал. Неторопливым, мягким движением она высвободила из кресла свои длинные, замечательно стройные ноги, плавно встала. Спохватившись, он тоже вскочил и невольно подтянулся, расправил плечи, полностью выпрямился. Рост Светланы его поразил. Было видно, конечно, что уютно расположившаяся в кресле женщина — довольно рослая особа, но Андрею как–то и в голову не приходило, что она может быть ростом почти с него.

— Не знаю… видимо, и так бывает: избалованный вниманием герой с приятной внешностью, известный пилот в красивой форме, лилия на груди, — продолжала Светлана. — Да, наверняка так бывает. Но у меня было все по–другому. Испуг, когда вы, проломив перила, сверзились в сугроб с высокого крыльца нашего домика на гималайской турбазе “Гулливер”. Еще больший испуг, когда я близко увидела вашу залитую заледенелой кровью куртку–штормовку, окровавленное лицо, лоскуты биопластыря на небритой щеке. Мне было очень страшно, когда вы, преодолевая слабость, с трудом подняли голову, одеревенелой рукой запихнули в рот горсть снега и, улыбаясь здоровой щекой, спросили одну из глазевших на вас девчонок., не найдется ли в нашем бунгало телефона, свежего биопластыря и чего–нибудь съедобнее перепуганных школьниц. Потом мы всей группой ходили смотреть, откуда вы “спрыгнули” в нашу долину. Тот, кто нам показывал это место, наверное, ошибся, потому что слететь оттуда живой могла только птица…

Светлана отошла к “окну”. Повинуясь малозаметному ее жесту, хорошо запрограммированная бытавтоматика заменила куцый пейзаж тусклого зимнего вечера безбрежностью звездной ночи. И опять Андрей невольно обратил внимание на осанку своей собеседницы. Грациозное изящество плавных движений… Такое впечатление, будто она давно не бывала на Земле и тело ее уже привыкло жить исключительно в условиях пониженной гравитации. Но давно не бывать на Земле тоже можно только при обстоятельствах исключительных. Скажем — если УОКС упразднил отделы ОТ и ОЗ (отделы Охраны Труда и Охраны Здоровья). Он смотрел на нее и чувствовал себя несчастным. Он все уже понял и почти не слушал ее. То, что она говорила, уже не имело значения. Его, во всяком случае, это не должно трогать.

— Пилот с приятной внешностью, — говорила Светлана, — появился в моей жизни тоже гораздо раньше, чем вы успели заслужить золотую лилию. В одном из выпусков новостей агентства Информвнезем я увидела ваше лицо и узнала, что вы — второй пилот балкера “Фомальгаут”. Это меня взволновало — я места себе не находила. Долго не могла понять почему… Заказала видеокопию этого выпуска новостей, и с той поры стереопортрет второго пилота балкера “Фомальгаут” был со мной постоянно. И вдруг — о волшебство случая! — вы и я на одном корабле! Могу видеть вас почти каждый день, видеть близко, иногда разговаривать с вами! А бывают моменты, когда могу наяву прикоснуться к герою девичьих моих сновидений!.. И знаете, я была счастлива. Такое счастье вам, наверное, трудно понять, однако, поверьте мне, я была счастлива. Внезапно вы ушли в разведку — и случилось… то, что случилось. Правдами и неправдами мне удалось улететь к Япету помощником медиколога группы десантников на люггере “Вомбат”. Не однажды я пыталась взять приступом непроницаемо–вязкие стены белесого исполина и от бессилия плакала под аккомпанемент его эхокашлей. Потом, когда во время телесвиданий Март с великим трудом объяснил мне физический смысл идеи темпор–прогиба и посоветовал обратить внимание на скорость погружения зондов, я поняла, что грубой силой туда не проникнешь. Надо было как–то по–другому. Но как?.. “Если темпор–прогиб, — думала я, — результат деятельности неземного Разума, то неужели этот Разум меня не поймет?!” Я часами простаивала у стен инозвездной крепости, однако так и не довелось мне увидеть хотя бы что–нибудь похожее на вход. Белесое чудовище проявило полное равнодушие к моим слезам и мольбам… Стоя у его стен, я часто находила созвездие Девы, подолгу смотрела на Спику — ее лучи казались мне струнами, на которых звучала завораживающая мелодия… В конце концов, все это спокойно можно было отнести на счет моего воспаленного воображения, но едва только я проговорилась Марту о “звонко–струнной” Спике — он окатил меня несвойственным ему рассеянным взглядом и прервал связь. Неделю они с Калантаровым что–то вычисляли, подняли на ноги весь институт, а потом Март с удивлением и восторгом сообщил мне, что моя “звонкострунная” лучше всех других звезд этого класса удовлетворяет условиям существования вектора дальнодействия темпор–прогиба. Честно говоря, я так и не поняла, что представляет собой “вектор дальнодействия” в ракурсе теоретической темпорологии, но у меня был свой ракурс. Просто я хорошо ощущала: Спика звучит в моем воображении струной потому, что вы движетесь где–то в том направлении… Ну, вот и все… Остальное вы знаете.