Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты - Павлов Сергей Иванович. Страница 97

Он осторожно потрогал ближайшую кляксу. Ее зеркальная поверхность не прогнулась под натиском пальцев и даже не сморщилась, хотя это зеркало было странно мягким на ощупь. Нажим посильнее — рука, медленно преодолевая сопротивление, погрузилась в зеркало на треть толщины ладони. Это его поразило. Похоже на то, как если бы подстилающий зазеркалье модифицированный металл утратил твердость!.. Так, чего доброго, можно шутя добраться рукой сквозь стену до скафандрового отсека… Впрочем, он сознавал, что имеет дело с какой–то необыкновенной иллюзией. Потянул руку обратно. Обеспокоенно рванулся, но вытащить ладонь из липкой западни удалось не сразу: блестящая субстанция обладала клейкостью густой смолы. Вот так “иллюзия”!..

Он ошеломленно взглянул на металлизированное покрытие перчатки. Никаких повреждений. И никаких следов блестящего вещества. Таинственная “бесследность” липучего блеска напомнила эпизод с “лоскутом”, прилипшим к двери холодильного бокса…

С запоздалой опаской он отступил от стены и, подняв руку к стеклу гермошлема, посмотрел на светосигнал радиометра, вмонтированного в рукав. Уровень радиации нормальный (для здешних условий — естественный фон). Заодно посмотрел на часы. Снова уставился на “мягкие зеркала”, не зная, что предпринять. И только теперь заметил: кляксы постепенно таяли. Величина каждого “зеркала” была теперь меньше ладони. Эта блестящая мерзость скоро, должно быть, исчезнет совсем… Он торопливо поковылял к противоположному краю палубы, освободил страховочный фал.

— Меф, связь!

Молчание. Он повторил вызов, поймал концевой карабин. Голос Аганна:

— Ты еще не в отсеке?

— Нет. Открой мне вакуум–створ. А впрочем… — Он медлил, соображая. Подумалось: “За двумя зайцами…” Отшвырнул карабин и сказал: — Впрочем, не надо.

Конечно, разумнее постараться успеть бросить взгляд на спину скафандра.

ПЯТНО НА ЯПЕТЕ

В шлюзовом тамбуре освещение тоже бездействовало. Лениво мигали светосигналы радиационного и газохимического контроля, было тесно и сумрачно. Фары Андрей не включил — не хотелось видеть грязные стены. Овальные люки обведены по краям крышек светящимися контурами — красным и желтым: оба люка задраены наглухо, однако оранжевый глаз автомата, ответственного за герметичность, выкатываться не спешил. Как назло. Вот выкатился наконец неумытой луной — тусклый, чем–то заляпанный.

Сверху, вместе с воздушными струями, ударил заряд снежной пыли. Горловина воронки воздуховода, обрастая инеем, быстро светлела; изморозь опускалась по стенам широкими языками. На крышке люка, окантованного желтым, вспыхнул синюшными буквами транспарант: “Барическое равновесие. Выход открыт”. Андрей уже знал, что здешние надписи в основном рассчитаны на оптимистов, и терпеливо ждал. Судя по состоянию бортовых систем сервиса, на “Анарде” давно и заботливо культивировали идею стоического аскетизма.

Крышка люка отошла с отчаянным визгом, светлый овал затянуло клубами пара. Андрей слепо шагнул через комингс. Влажный воздух и неоправданно долгое шлюзование превратили скафандр в подобие айсберга, а в теплом отсеке все это растаяло, и теперь через пленку воды на стекле гермошлема всего удобнее было смотреть рыбьим глазом. Верно, идея здешнего аскетизма сильно пострадала бы, если бы кто–нибудь удосужился наладить в тамбуре влагопоглотитель… Пробираться к своей скафандровой нише в гардеробном ряду приходилось чуть ли не ощупью.

Скаф–захват^* в нише сработал исправно (невероятно, но факт). “Может, успею?” — подумал Андрей, отжимая вниз рукоять у бедра; клацнула, распахиваясь на спине, гермодверца. Выдернув руки из полужестких рукавов, он торопливо отсоединил разъемы внутренних электро- и пневмокоммуникаций и, взявшись за холодную, мокрую кромку люка, выдвинулся из скафандра спиной, вытащил ноги. Его повело ногами кверху, он завис над скафандром вниз головой и успел увидеть на тыльной стороне гермодверцы две угасающие искры зеркального блеска… По опыту зная, что пальцы лучше туда не совать, он поймал конец электрокабеля, подсоединенного к бедру ТБСК (термо- и баростабилизирующего костюма), и потыкал штепсельным разъемом в те места, где секунду назад угасли искры. Металлопокрытие дверцы было твердым. Это успокаивало. Похоже, “мягкие зеркала”, что бы они собой ни представляли, не наносили вреда структуре подстилающего материала. Ну и… леший с ними.

Прямо в воздухе он содрал с себя ТБС-костюм, затолкал в утилизатор. При здешней скудости запасов одноразовое использование экипировки — непозволительная роскошь. Но сейчас иначе нельзя. Из–за этих “зеркал”, будь они неладны…

Когда ничего, кроме плавок, на нем не осталось, он перелетел к двери переходного тамбура (эта дверь с квадратным иллюминатором посередине действовала ему на нервы: вверх она поднималась лениво, а за спиной срабатывала с быстротой гильотины — того и гляди пятки оттяпает). Сейчас он был не вправе открывать эту дверь. Мало ли что… Он открыл люк шахты санобработки.

В шахте было тесно и душно. Он прижал к губам респиратор (легкие обожгло ледяной свежестью с приторным запахом медикаментов), надавил кнопку и крепко зажмурил глаза. Люк захлопнулся над головой, со всех сторон хлестнули колючие струи. Потом что–то лязгнуло (он почувствовал, как шахтный цилиндр слегка изменил положение в пространстве), пошел теплый воздух — горловина шахты распахнулась, и воздушный поток вынес его наверх.

В тамбуре голубовато светился узкий экран аварийного оповещения, пылали зеленые кнопки комплекса стерилизации скафандрового отсека, и Андрею впервые в жизни представился случай включить их все до одной. Увидев через квадратный иллюминатор, как заклубился в отсеке желтый туман и яростно вспыхнули бактерицидные излучатели, он оттолкнулся рукой от экрана и выплыл в карпон (вторая дверь срабатывала на удивление плавно).

Ветротоннели на “кашалотах” оборудованы мощными “воздуходувками” — финишировать после стремительного полета приходилось чуть ли не кувырком. Он полежал на синей дорожке, привыкая к вновь обретенному весу, чихнул (и откуда здесь столько пыли?), побрел в душевую. Тщательно вымылся — опять же с употреблением антисептических средств, — хотя ощущал себя чистым до хруста. Третий раз уже за последние двое суток он вдыхал медицинские запахи, от которых его мутило, и очень надеялся, что это даст нужные результаты. Тревожило подозрение, что блестящий “лоскут” клейко тянулся за пальцем — “мягкие зеркала” норовили втянуть в себя руку, не трогаясь с места.

В гардеробной, копаясь в пакетах с одеждой, он с трудом разыскал костюм своего размера (если судить по эмблеме — из бывших запасов второго пилота “Анарды”). Надевая, брезгливо морщился: блекло–лиловая ткань, брюки коротки, плохого покроя, куртка узка в плечах. Ни с того ни с сего он вдруг подумал, что никогда не согласился бы работать на “кашалотах”. И только подумал об этом — стало совестно. Будто оскорбил невзначай всех водителей танкеров космофлота. Этакий сноб. Согласишься, никуда не денешься. Не то что “кашалоту” — люггеру будешь рад, лишь бы летать. Вот стукнет тебе пятьдесят с чем–нибудь — рад будешь заурядному тендеру. Повезет со здоровьем — до шестидесяти продержишься на орбитальных перевозках или на транспортном обслуживании космостанций, верфей, терминалов. Ну а потом — как ни крутись — почетная старость на дне атмосферы. А что оно такое — почетная старость? Дачный коттедж? Рыбная ловля, которая через неделю смертельно тебе надоест? Болтовня у костра в обществе юных и до невозможности самонадеянных космопроходцев? В лучшем случае будешь перебирать старые документы в архивах УОКСа или шефствовать над молодыми пилотами, и все в один голос будут тебя уверять, что занят ты очень полезным делом, а молодые пилоты, исчерпав весь запас мудрых твоих наставлений при первом же выходе на орбиту ожидания, начнут травить о тебе анекдоты, чтобы снять с себя напряжение перед стартами на кораблях такого класса, таких типов и категорий, о которых ты в свое время и мечтать не мог.