Таганский дневник. Книга 2 - Золотухин Валерий Сергеевич. Страница 111
Когда я вошел, он читал газету лежа. Обнялись крепко, я чуть было слезу не пустил, так меня отечески как-то, горячо прижал он к себе, и мне показалось, что действительно рад он видеть меня. Народу всякого у него бывает, и много. И вот Грин был у него в Овсянке.
— Ваш папа был большой шпион.
— Да, был, не знаю, какой он был писатель. Вы лучше знаете, а шпион он был большой.
А довела его до больницы баня.
— Я ведь 40 лет не парюсь, нельзя — ранение левого легкого. А тут распустился маленько. Пошел за дровами. На огороде поломался и лег в сыром белье. На сухое не переменил… И уж все знаю, как себя с баней вести, а вот тут ослабил внимание и чувствую дышать нечем. У мужика ведь дыхание до брюха должно доходить, а еще лучше до яиц. У бабы — до желудка. А тут… хватаю воздух, а он не идет никуда. И глаза потухли, как у охотничьего кобеля перед смертью. А ночью совсем плохо… Да ведь «скорую» не вызовешь из Дивногорска… мы, говорит, только до этого километра доехать можем. Ладно, говорю, езжайте, а до Слизновки я пешком дойду. А из Красноярска — не их территория. Как в войну, раненых — этот не из нашей части, не бери, брось…
Астафьев. У него люксовая палата № 1, в самом конце коридора налево, из двух комнат и третьей темной — холодильник и туалет. Перед высокой, с рычагами кроватью письменный стол с выдвижными ящиками и телевизором. Много газет и какие-то журналы. Я оставил ему свою книжку. С пионерской надписью: «Лучшему писателю…» Нет, я не лукавя, так оно есть. Хотя сама классификация пошла и льстива. Он-то как раз этого и не любит. Но не любит, когда и задевают или не тем вниманием дарят.
Сибиряк не тот, кто не боится холода, а тот, кто тепло одевается.
Кузнецова Е. Г. сказала, что перевела на счет фонда 10 миллионов рублей.
Астафьев:
— Жалко, что мы не можем поговорить. Я хотел подробно сказать о твоей книжке. Хорошая книжка. Профессионально написанная… Очень хорошая книжка. И хорошо, что с комментариями в конце. Хорошо, что письмо этой бабы вставил. Баба умная… Бабы нас часто спасают. И е… дают, и рубль на опохмелку дадут, и лечат, и из тюрем вытаскивают. Книжка на подготовленного читателя… А так как у нас большинство неподготовленное — для такого читателя книжка вредная. Вы такой удар по кино и театру… сокрушительный удар. Ни с чем не сравнимый. Мы ведь верим: Чапай плывет, по нему стреляют… Мы играем… А вы это все с другой стороны. И Любимова показал. И правильно… я подозревал и знал, что вы ему на хрен не нужны. Ему себя, свое показать… А «Живой» шел… А почему тебя не взяли в кино?.. Ростоцкий… Кино-то такое говно, никудышное совсем кино…
— Так он и в «Зорях»… Спектакль-то был потрясающий, а он подсмотрел… Шопен наш играл превосходно, а он взял…
— Повесть-то ложная… вся фальшивая… Десант такой действительно был. Но такого километра на Карельском перешейке не существует, нет и близко. А это очень большая неточность, для писателя недопустимая. И когда такой десант засылается, они так подготовлены — она головы не повернет, уже нож летит. А ее очередью прошили — она песню поет… Ну, куда там… Значит, Ванька надрался?.. А я ждал его… Вот засранец!.. Скажи, чтоб не пил… Он еще отца моего сыграть должен… «Забубенная головушка», последний рассказ во втором томе — пусть прочитает хоть этот рассказ… Размышлял, наблюдал… Ваш театр давно… что-то вашему главному и всем вам не хватило, чтобы это дело ваше стало большим, настоящим русским театром, какой-то важной малости…
Я молчу, я не спорю, я не хочу ему доказывать, что мы — «Таганка» — давно явление русского театра, советского. Это прошло мимо великого писателя. Он смотрел «Под кожей статуи».
— И тогда меня ваш мэтр принимал. В хорошем расположении. В форме, чистый… Таким меня принимал Твардовский… Чистый, отутюженный, добрый, видно, из запоя вышедший… Не дай Бог ему попасться, когда он в депрессии — желчный, язвительный, с говном смешает человека. А мне повезло…
Пятница. Новосибирск. Молитва, зарядка
Костя Райкин — шикарный человек, как это соответствует моему о нем представлению — коллекционными духами ауру вокруг себя развевает.
«Завтра» — страшная газета. И я ей дал интервью. Это все-таки инфантилизм. Там этот Бондаренко пытается разделать Астафьева и ничего у него не получается — нет-нет да спотыкнется: «золотой голос», «золотое перо». Что-то тут я вспомнил, как Астафьев славно Гоголя вспоминал, что до сих пор никто не дал ответа этому разночинцу Белинскому. Может быть, он ждет, что кто-то даст ответ за него этому Бондаренко… Ни одному слову такой критики верить или даже сочувствовать невозможно. Надерганы цитаты и мусолятся. И в конце концов сам же и вынужден признать: «…но роман берет свое и вправляет автора в нужное русло», подсказывает ему те слова и идеи, которые, слава Богу, господина Бондаренко устраивают. Ну не чушь ли?! Эти ссылки на письма фронтовиков… «Порча…» Это может говорить про себя писатель, но негоже говорить так про него другим… Короче, про мою жену я могу сказать и не такое, но попробуй такое сказать про нее другой!..
20 сентября — день рождения моей жены и императора Павла I.
Вторник. Новосибирск
Молитва была и зарядка была.
На «мерседесе», на «опеле» через лужи, канавы и грязь. Вывеску хорошую повесили, прибили они на доме № 11. «Названа в честь гражданина СССР Владимира Высоцкого» — и внизу: «поэта, актера, певца». Хорошо.
Вчера Додина сообщила, что своими ушами слышала по новосибирскому 6-му каналу ранним утром следующее сообщение: «Леонид Филатов уже полторы недели лежит в реанимации. Его жена… сестра… Нина Шацкая дежурит около него, не отходит день и ночь… Театр на Таганке привез «Бориса Годунова». В спектакле заняты известные артисты Алла Демидова, Юрий Беляев, Константин Желдин…» Во, блин! Поскольку эта косноязычная информация насквозь (вторая часть) лживая, будем надеяться, что и первая часть такая же непроверенная. Храни, Господь, Леонида!
Понедельник. Зарядка слабая. Молитва
«Искусство — одежда нации». Бальзак
Четверг. Молитва, зарядка
Автограф Высоцкого — продавать или дарить? А выход такой: поскольку это посвящение Шацкой, а у нее трудное материальное положение с больным Леонидом, автограф надо продать и деньги отдать Нинке. По-моему, это правильно. А как иначе?! Играть в благородного, дарю, дескать… Но у них, у музея-центра, есть деньги, и почему им эту реликвию не приобрести?
Среда, мой день. Хельсинки
Русский Дом, «Анна Снегина»
2-го, вышедши с «Высоцкого», обнаружил я свою машину с четырьмя спущенными колесами. Кто-то шилом проколол. Я, конечно, знаю и отсылаю подозрения на ту свою «соседнюю Криушу»… но лучше бы, если бы это оказался «КамАЗ», на стороне которого стояла машина. Но вряд ли они будут этим заниматься. Мне кажется, повод — мое интервью о причинах раскола: в 50 лет ни семьи, ни любовника, ни карьеры, ни любовницы, ни детей… Люди стали сводить счеты с судьбой, а кто виноват — тот, кто 30 лет вел, от кого ждали, от кого зависели… Сам он все успевал, и в 62 — сын и молодая жена. Потом всех бросил. Многие из этих же стали бороться против Эфроса. Поняли, что они попали в лажу-жопу. Что при Эфросе им было куда спокойнее, он никого не трогал, не говорил ни о каких экономических реформах в театре, не призывал к переустройству, к реорганизации театра, к контрактной системе — при нем, наоборот, запрещалось подавать какие-либо заявления об уходе и пр. И вот все это в них накопилось, и они объединились вокруг того, кто призван был их спасти, дать роли, обеспечить счастливой судьбой на старости лет. Мне кажется, вот этот мой расклад чисто биологического свойства — он их взрастил, выпестовал и т. д. — и разжег в ком-то жажду мщения, желание отомстить и нагадить мне тем же способом, тем же методом, что когда-то Эфросу — проколоть колеса, что-нибудь сделать этакое. Почерк знакомый…