Ратное счастье - Чудакова Валентина Васильевна. Страница 31

Поговорить по-женски с Марией Васильевной? Во всех отношениях была бы достойная пара. А если она еще не забыла свою первую любовь? А такое надо пережить!..

Любовь на войне... А почему бы и нет? Соловьи и на фронте поют. Да и растяжимое это понятие — «фронт». Где ему начало и где конец? Настоящий фронт — передний край. А там какие соловьи!.. Да и женщин одна-две — и обчелся. Однако и наша окопная братия влюблялась — при случае: попав в медсанбат, в госпиталь или на передышку. И тут нечему удивляться: воевали живые люди — молодые, красивые, жадные до жизни. Что же тогда говорить о втором эшелоне — ближайших тылах: дивизионных, армейских, фронтовых, где служили такие же люди, но в более-менее человеческих условиях. Тут любовь процветала пышным цветом: серьезная и случайная, святая и приземленная — всякая. Начальство и политработники к этому «стихийному бедствию» относились по-разному. В основном — терпимо, если это не мешало делу. Но были и такие, что стремились искоренить любовь в самом ее зародыше. Хотя бы тот же мой бывший комсорг Димка Яковлев. При самой первой нашей встрече, когда я оказалась в полку единственной представительницей женского племени, он заявил категорически: «Никаких шашней! Враз на бюро поставлю!..» Или еще раньше — в медсанбате: строгий комиссар Масленников, воевал с любовью каждодневно, ухажеров выпроваживал с треском и... ничего не смог поделать. Девчата все равно влюблялись. Помню, первой вышла замуж медсестра Маша Красильникова за начальника медсанбатовского штаба Николая Андреева, и никого это не поразило, кроме комиссара и меня. Комиссар, возмущаясь, метал громы и молнии. А я недоумевала: как порядочная девушка может выскочить замуж без загса, да еще и за женатого человека!.. Да случись подобное со мной, моя бабка меня просто бы придушила. И была бы права. Что, парней на фронте мало? Надо в чужую семью лезть?..

Впрочем, лично я была надежно защищена от любви и возрастом, и внешним видом. Бывало, погляжусь украдкой в солдатское зеркальце да только вздохну — одно расстройство: нос курносый, верхняя губа задирушкой, глаза как пуговицы да еще челка по самые брови и косички школьные. Ни дать ни взять — бабушкина кукла Дунька, которой она прикрывала заварной чайник. К тому же я всегда находилась под железной опекой доброхотных воспитателей. В самом начале войны военфельдшер Леша Зуев не отпускал от себя ни на шаг, за что и был не без ехидства прозван «дядькой Савельичем». В медсанбате доктор Вера внушила окружающим, что я — ребенок. А с нею ох как считались! Потому и фронтовые донжуаны, и серьезные парни ко мне относились, как к ребенку: «Чижик!»— цоп в охапку, чмок-чмок со щеки на щеку, и все.

А потом в полку Дима Яковлев зажал в моральное щемяло. И строгий комиссар Юртаев глаз с меня не спускал. Впрочем, он меня однажды очень удивил. Ранней весной сорок второго в обороне подо Ржевом однажды, обойдя с ординарцем весь передний край и полковые тылы, возвратился домой на рассвете необыкновенно улыбчивый и весь какой-то просветленный. Разбудил меня: «Чижик, сбегай-ка к хозроте, послушай, как поют соловьи. Что выделывают, шельмецы! Даже сердце замирает...» Я огрызнулась спросонья: «Очень-то мне нужны ваши соловьи»! Сам же предупреждал: «Смотри, дочка, не влюбись — будешь плакать...» И напророчил. Влюбилась я до беспамятства! С первого взгляда, даже еще не "зная, кто этот видный русоволосый парень в строченом солдатском ватнике. Оказалось — молодой комбат из соседнего полка, капитан Михаил Федоренко. Странно, что и он меня приметил и прислал письмо-признание через дивизионный пункт сбора донесений. И началось мое смертное томление. Мы стояли в обороне почти рядом: напрямую рукой подать, а увидеться — никак!.. Ему даже и на. час было нельзя отлучиться с переднего края, а я не решалась признаться комиссару Юртаеву. Он сам догадался — так я захандрила — и... отпустил на свидание! И еще была у нас одна встреча накоротке — вторая и последняя: на полянке с глазастыми ромашками. Шел обстрел ближних тылов по площади. Снаряды грохали где-то рядом. А мы ничего не замечали, даже не разговаривали — только смотрели друг, на друга.

А потом в наступлении я была убита в атаке вместе с ним. Не скоро воскресла... И кто знает, что было бы со мной, если бы я не нашла для себя настоящего места в новом качестве. Но долго еще — вдруг приснится, живой, и я плачу в полевую сумку, служащую мне подушкой... И больше не хочу!.. И понимаю Марию Васильевну. А кругом такие парни!.. Хорошо, что меня теперь защищает мое положение — не очень-то подойдешь!.. И все равно приходится нарочито растопыривать колючки: Павлик Седых, кажется, уже «заболел» той же болезнью, что и комбат Фома Фомич... А мне это зачем? У меня и без любви забот выше головы.

— Соловей, ну что ты за лентяй? Заправь лампу. В горле першит...

Всему бывает конец. Кончилась и наша столь неожиданно затянувшаяся передышка. Теперь нам предстоял ночной форсированный марш на правый фланг фронта: нашу дивизию, вновь боеспособную, в срочном порядке временно перебрасывали в помощь гвардейской армии, ведущей успешное наступление на подступах к Орше.

К концу октября боевая обстановка на всех западных направлениях сложилась выгодно для нас и угрожающе для противника.

Мы — командиры низовых звеньев боевого строя — были непосредственными исполнителями стратегических и тактических замыслов и планов Главного командования, тщательно и конкретно разработанных оперативными отделами фронтовых, армейских, дивизионных и полковых штабов.

Каждый из нас, от командира взвода и до комбата, в огромном размахе наступательного сражения отвечал только за свой участок поля боя. Поэтому мы не могли знать в деталях всей сложности расстановки боевых сил в больших масштабах.

Однако на сей раз, на передышке, нас о положении на фронтах достаточно осведомили армейские агитаторы. Фашистское командование, во главе с самим Гитлером, после успешного летнего наступления Красной Армии рассчитывало на «оперативную паузу», полагая, очевидно, что наши войска выдохлись и не смогут развить дальнейшее наступление в условиях осенней распутицы и бездорожья. Однако эти прогнозы не оправдались: успешное продвижение наших войск в восточных районах Белоруссии продолжалось весь октябрь. Фашисты забили тревогу, опасаясь стратегического разрыва между группами армий «Север» и «Юг», что частям Калининского фронта дало бы возможность выхода в Польшу и Восточную Пруссию. С лихорадочной поспешностью противник начал строить укрепрайоны на промежуточных рубежах, используя, естественные преграды: многочисленные озера, реки, болота,— сгоняя на эту каторжную работу военнопленных и местное население под дулами автоматов.

Особо упорные бои шли на Витебском направлении. Для спасения положения Гитлер перебросил сюда с других фронтов массу бомбардировочной авиации. Несмотря на плохую погоду, фашистские летчики на самолетах нового типа налетали на боевые порядки и резервы по нескольку раз в сутки группами в сорок — пятьдесят бомбовозов. Однако войска Калининского фронта штурмом освободили город Невель и продолжали наступление в полосе Витебск — Полоцк. Уже почти открылись ворота в Прибалтику.

Не менее кровопролитные бои шли на Гомельско-Бобруйском направлении. Почти все восточные районы Белоруссии были очищены от оккупантов. Войска Центрального и Западного фронтов готовили решительный удар в направлении Орша — Могилев. Немецкие группы войск «Север» и «Центр» оказались разрезанными коридором шириною около двадцати километров и были лишены возможности оперативной переброски.

Вот в этот-то узкий коридор-пробоину, далеко вырвавшись вперед, и устремились части гвардейского соединения, которому мы теперь были приданы.

Ночной марш-бросок имеет свои положительные и свои отрицательные стороны. Он труден и требует предельного напряжения физических сил пехотинца. Зато ночная темнота надежно гарантирует от налета авиации и обеспечивает скрытность передвижения. Впрочем, рассуждения и сомнения—не наше дело. Есть приказ, и его надо выполнять.