Собрание сочинений. Т. 5. Странствующий подмастерье. Маркиз де Вильмер - Санд Жорж. Страница 33

Незнакомец, однако, не сразу начал откровенный разговор, явно надеясь на то, что Пьер его опередит.

— Послушайте, — сказал он наконец, — ведь вы пришли сюда ради дела, не так ли?

— Разумеется, — отвечал Пьер, который хотел заставить его разговориться.

— И ваш товарищ тоже? — продолжал мнимый коммивояжер, бросив взгляд на все еще улыбавшегося беррийца.

— Да, и он тоже, — отвечал Пьер. — Этот человек как нельзя больше подходит для всякого рода «дел».

Старейшина и слесарь подняли головы и с изумлением воззрились на Сердцееда. Пьер едва удерживался от того, чтобы не расхохотаться.

— Что ж, превосходно! — воскликнул путешественник. — Итак, друзья, мы, я думаю, понимаем друг друга и можем говорить откровенно. Вы, должно быть, уже виделись? — спросил он, попеременно глядя то на Пьера, то на старейшину.

— Разумеется, — отвечал Пьер, — мы видимся с ним с утра до вечера.

— Все понятно, — сказал коммивояжер, — значит, вы все знаете и мне незачем вводить вас в курс дела.

— Но позвольте, — возразил старейшина, — я ничего не говорил о вас земляку Вильпрё.

— В таком случае с ним говорил, очевидно, мой друг адвокат.

— Нет, я тоже не говорил с ним, — отозвался адвокат, — но не все ли это равно, раз наш друг Пьер пришел сюда?

— И то верно, — согласился путешественник. — Это достаточное доказательство того, что он уверен в нас. Ну, а мы уверены в нем.

Пьер отвел адвоката в сторону.

— Вам хорошо знаком этот господин? — спросил он шепотом.

— Да, я прекрасно знаю его, — отвечал адвокат.

С тем же вопросом Пьер обратился к старейшине, и тот ответил ему приблизительно так же. Слесарь, когда он спросил его об этом, ответил:

— Я знаком с ним не больше, чем вы, но мне за него ручались. А я не прочь заняться политикой, только сначала хочу разобраться что к чему.

Пьер стал наблюдать за Швейцарцем и вскоре убедился, что его, несомненно, связывает с коммивояжером если не тайна, то, во всяком случае, взаимная симпатия. Это немного примирило его с незнакомцем, и если вначале каждое его слово вызывало в нем протест, то теперь он стал прислушиваться к тому, что тот говорил, даже с некоторым интересом. Он уже собрался предупредить коммивояжера о том, что не следует заблуждаться относительно подлинной роли беррийца, когда раздался вдруг стук в дверь и в комнате появились два новых лица. Это были люди в охотничьих костюмах, с ружьями через плечо, с ягдташами на поясе; за ними вбежали собаки. Бросив дичь на стол, вновь пришедшие стали обмениваться дружескими рукопожатиями с адвокатом и коммивояжером.

— Ну вот, — воскликнул один из охотников, лицо которого показалось Пьеру знакомым, — нынче мы с добычей! Да и вы тоже, как я вижу, — прибавил он шепотом, обращаясь к коммивояжеру и искоса поглядывая на Пьера, Коринфца, слесаря и беррийца, которые при их появлении из скромности пересели на конец стола.

— А ну, дядюшка Швейцарец, насадите-ка поскорее этого отличного зайчишку на вертел, — сказал другой охотник, и Пьер вдруг узнал в нем молодого врача, которого на днях видел в больнице, где лежали подмастерья, пострадавшие во время драки в корчме. — Наши собаки только что затравили его, он должен быть нежный, как жаворонок. А мы устали, умираем с голоду и просто счастливы, что можно поужинать здесь, вместо того чтобы тащиться в Блуа.

— Какая удачная встреча! — воскликнул, в свою очередь, коммивояжер. — Вы пришли как раз вовремя. Вам, господа, предстоит попробовать образцы вин, которые я привез, и посоветовать дядюшке Швейцарцу, какими из них ему следует наполнить свой погреб. Вы ведь часто заворачиваете сюда, когда вам случается охотиться в этих краях. Будете теперь по крайней мере знать, чем здесь можно промочить горло!

Оба охотника начали шумно радоваться счастливому случаю, который так удачно свел их с друзьями. Однако Пьер, все время внимательно наблюдавший за ними, уже не сомневался в том, что встреча эта вовсе не случайна. Он заметил, как переглядываются между собой эти господа, и понял, что и он сам и слесарь являются сейчас предметом пристального внимания. Пьер узнал теперь старшего из охотников. Это был живший неподалеку отставной капитан наполеоновской армии, с которым ему прежде доводилось встречаться в Блуа и которому он в свое время даже дал несколько уроков черчения. В те времена капитан, убоявшись полуголодного существования, на которое обрекала его пенсия, задумал было заняться каким-нибудь доходным ремеслом и решил открыть в родном селе столярную мастерскую. Однако оказалось, что мозги этого воина тверже пушечной бронзы, и дальше элементарных понятий геометрии дело у них не пошло.

Этот доблестный капитан встретил своего наставника в высшей степени сердечно. Будучи сам выходцем из народа, он без труда возвращался в него. Врач пытался держаться с Пьером запанибрата, но из этого ничего не получалось — сразу чувствовалось, что он только играет роль. Адвокату это удавалось лучше; он держался более непринужденно и естественно. Однако Пьер все же прекрасно помнил, что два года назад, когда он приходил к этому столь любезному теперь молодому человеку за расчетом, тот вовсе не имел обыкновения пожимать ему руку.

Все сели за стол. Услужливый берриец отправился между тем на кухню помочь Швейцарцу вращать вертел, и Пьер совершенно забыл о нем, со все возрастающим интересом прислушиваясь к разговору за столом, тем более что речь шла о политике.

— Что слышно новенького, господин Лефор? — спросил капитан у коммивояжера.

— Есть новости из Испании, — отвечал тот, — и недурные. Все складывается как нельзя лучше для нас. Кортесы в Севилье предложили Фердинанду переехать в Кадис [53]. Старый лицемер сделал вид, что не согласен, тогда было принято единогласное решение низложить его. Назначено новое регентство [54], в него вошли Вальдес, Сискар и Вигодет.

Эта новость вызвала настоящую бурю восторгов у друзей коммивояжера, но рабочие отнеслись к ней довольно равнодушно. Им тотчас же принялись растолковывать, какое важное значение для Испании имеет победа либералов и какое значение она будет иметь для Франции. По этому поводу политическое положение в Европе было подвергнуто самому всестороннему обсуждению. Ашиль Лефор (так звали коммивояжера) доказывал, что невозможно терпеть долее власть Бурбонов, и всячески распространялся о благотворной роли пропаганды, ведущейся из нескольких центров одновременно и способствующей повсеместному уничтожению тирании, а тут еще появилось дымящееся блюдо с зайчатиной, и коммивояжер поспешил выставить на стол многочисленные образцы своих вин, показавшихся Пьеру очень тонкими, так что он усомнился в том, что они в самом деле предназначаются для погреба Швейцарца, и решил не слишком доверяться этим возбудителям гражданских чувств, не без удовольствия заметив, что старый слесарь тоже воздерживается от угощения. Путешественник уже не вызывал у них прежних подозрений, но обоим вовсе не улыбалось оказаться в рядах организации, не представляющей истинных их интересов.

Покончив с обязанностями поваренка, берриец всерьез приготовился играть роль гостя за пиршественным столом и уселся справа от Ашиля Лефора, который так же, как и адвокат, изо всех сил старался расположить его к себе. Это не представляло особого труда; ибо ни за одним обеденным столом на целом свете не было человека благодушнее, чем добрый Сердцеед. Пьер искал предлога, чтобы как-нибудь удалить его, но это было не так-то просто: вкусная еда, обильно запиваемая вином, которое ему то и дело подливали с обеих сторон, весьма нравилась беррийцу, так что совет отправляться спать вряд ли мог прийтись ему по вкусу. Открыть же присутствующим, что этот развеселившийся гость отнюдь не пылкий новообращенный, каким его здесь считают, было Пьеру теперь затруднительно: берриец находился тут, в сущности, благодаря его поручительству. Ведь Пьер хорошо помнил, как коммивояжер сказал ему на прощание: можете привести с собой кого хотите, если вы ручаетесь за него, как за самого себя. А берриец между тем храбро поддакивал радушным своим амфитрионам [55]. Те всё пытались навести его на разговор о его убеждениях, а он, стараясь угодить им и вместе с тем не показать вида, что ровно ничего не смыслит в том, о чем его спрашивают, изворачивался, как только мог. На все их вопросы он отвечал с той лукавой уклончивостью, которая так свойственна беррийским ремесленникам, и, уцепившись за одно какое-нибудь слово, восторженно, без конца повторял его. Пить он готов был за все и вся. Капитан произнес имя Наполеона.