Нищета. Часть вторая - Гетрэ Жан. Страница 69

Служащий велел ему следовать за собой и повел прежде всего мыться. Эта процедура обязательна для всех, кто желает переночевать в работном доме.

Путник машинально повиновался. Он едва держался на ногах от усталости; по его запылившейся одежде видно было, что он пришел пешком издалека. Очень высокий, синеглазый, с длинными белокурыми волосами, человек этот отличался той редкой красотой, какая в наши дни почти не встречается. В нем было что-то общее с людьми античного мира.

Когда ему знаками велели снять одежду и надеть ночную рубаху, он сначала вынул из кармана суконной куртки веточку омелы и, привязав к шнурку, повесил себе на шею.

Его привели в спальню, где уже лежало на мешках, набитых соломой, человек тридцать-сорок, укрытых дрянными одеялами. Еще оставалось несколько таких мешков, сваленных в кучу. Новому ночлежнику показали на них. Найдя на полу свободное место, он расстелил мешок и бросился на убогое ложе, не в силах больше сделать ни шагу.

Рядом лежали мужчина, закрывший лицо платком, и мальчик с волосами какого-то странного цвета: не то рыжего, не то черного. По-видимому, их выкрасили, и теперь краска сходила.

— Папа, — шепнул ребенок, несколько стесняясь (он еще не привык так обращаться к названому отцу), — вот этот, рядом с нами, — француз!

— Ну так что? Разве тебе охота рассказать ему о нашей поездке?

— О нет!

Их сосед заснул так крепко, что не чувствовал сквозняка. Даже когда мальчуган, забавляясь, подул ему в лицо, он не шелохнулся.

— Погоди, Джек! — сказал шалун по-английски (хотя они жили в Лондоне не больше месяца, он уже знал немало английских слов). — Здорово устал, видать: даже не притронулся к своей порции хлеба… Мне тут надоело! — продолжал мальчишка, помолчав. — До каких пор нам придется здесь ночевать?

— Там видно будет, — ответил мужчина. — Молчи и дрыхни!

— Еще успею выспаться. До семи часов далеко.

— Все равно, заткни глотку, а то он тебя поколотит.

— Ну нет! — возразил мальчуган. — Вы меня в обиду не дадите.

— Почему?

— Потому что я вам для чего-то нужен, хоть я — из шпаны. Иначе зачем вам было брать меня с собой? Даже господин Николя прогонял меня только после того, как я исполнял его поручение.

— Ну?

— Ну так вот, я вам еще пригожусь.

Мужчина удовлетворенно хмыкнул.

— Скверный мальчишка! Ты что, не любишь меня?

— Люблю, когда вы говорите, что поможете мне вернуться к маме.

— Идиот! Она пошлет тебя к чертям собачьим, твоя мамаша!

— Ну да, пока я такой, как сейчас; но когда я приоденусь, как вы обещали… Да, знаете, мне очень понравилось, когда вы пригласили жандарма ехать с нами в двуколке. Ведь вас-то он и разыскивал! Вот почему вы велели мне разукрасить вам физиономию.

Мужчина замахнулся на мальчишку; тот отскочил и при этом задел спящего соседа, который проснулся от толчка.

— Что такое?

— Ничего. Просто я нечаянно толкнул вас.

— А, ты француз? Послушай, ты не мог бы показать мне, как пройти туда, куда мне нужно?

— Мы с сыном еще плохо знаем Лондон, — вмешался мужчина, прикрывавший лицо платком. — Я работаю здесь же, в этом доме, так как нигде устроиться не могу.

— А кто вы по профессии? — спросил незнакомец, привыкший, видимо, разговаривать без обиняков.

— Каменотес из Вольвика, в Оверни. Меня изувечило, когда мы взрывали скалу.

— Бедняга! А я — крестьянин, из Вогезов.

— Вот как? Вам следовало бы там оставаться. Здесь пристроиться трудно.

— Я тут пробуду недолго, лишь до тех пор, пока не разыщу одного человека.

— Это другое дело.

— Как, по-вашему, могу я провести в этом работном доме несколько дней?

— Думаю, что можете.

— Есть здесь кварталы, где преобладают иностранцы?

— Есть французский квартал.

— Женщина, которую я ищу, — русская.

— Я слишком мало знаю Лондон, чтобы помочь вам.

— Эта женщина здесь, наверное, известна, так как она причастна к политике.

— Тогда сходите в немецкий клуб на Роуз-стрит. Может быть, вы найдете ее на митинге или на лекции.

— Большое спасибо за совет! — сказал вновь пришедший.

Его собеседник повернулся на другой бок и заснул.

Пробило семь часов — время подъема. Каждый, сдав ночную рубаху, получил занумерованный сверток со своими вещами. Крестьянин за ночь отдохнул; увидев, как обитатели работного дома отдают дань гигиене, он подумал, что в Лондоне, наверное, найдется достаточно фонтанов, где можно сполоснуть лицо, и не пошел к общему умывальнику с водой сомнительной чистоты, вокруг которого столпились ночлежники.

Если ночью все они выглядели одинаково безрадостно, то днем являли собой весьма причудливое зрелище. Здесь можно было увидеть одеяния самого различного цвета и самого разнообразного покроя, от парадных черных фраков до простых рабочих блуз; все — порванное, поношенное, чиненое и перечиненное. Здесь разыгрывалась заключительная сцена житейского карнавала. Балетмейстером была Нищета; отовсюду, изо всех закоулков, привела она сюда этих отщепенцев, похожих на участников пляски Смерти…

Старый углекоп из Гэмптона, изувеченный в шахте и ставший постоянным обитателем работного дома, позвал всех во двор.

Англичане умеют выращивать самых упитанных в мире быков и баранов, предназначенных на убой, но в той же Англии (как, впрочем, и во Франции, и в других странах) эксплуататоры создают невыносимые условия жизни и труда, уродствующие рабочих некоторых профессий. Старый калека-углекоп не составлял исключения: впалая грудь, сутулая спина, тощее и нескладное тело… Так действует на поколения шахтеров невыносимо тяжелая работа в узких подземных норах, более подходящих для крыс, чем для людей.

— Суп! Суп! — крикнул углекоп, все тотчас же высыпали во двор, получили там деревянные миски и железные ложки. Началась раздача горячей бурды, носившей название супа. Сколько людей, умирающих в Париже от голода, лишены даже и той жалкой пищи, какую можно получить в английских работных домах!

Джентльмен, проигравший все свое состояние, хлебал противную похлебку не спеша; старики, озябнув за ночь на каменном полу, долго отогревали худые руки над паром, прежде чем приступить к еде, а молодые жадно глотали свои порции с аппетитом, свойственным их возрасту. Мужчина, лицо которого было обвязано платком, ел без особой охоты; мальчик же, казалось, даже не заметил скверного вкуса варева.

После завтрака всех погнали на работу. Те, кто не жил здесь постоянно, должны были смолоть на механической мельнице по три-четыре мешка зерна.

Около одиннадцати часов двери открыли. Мужчина с платком на лице и мальчик пошли по направлению к парку, предварительно пропустив крестьянина вперед, чтобы тот не увидел, куда они идут. Этот человек выбирал такие места, где можно было провести день, не привлекая внимания и без лишних затрат. Под одеждой (а ночью — под одеялом) он прятал завернутую в холст шкатулку, где хранились всякие, на первый взгляд, дешевые безделушки — костяные колечки и сережки. Шкатулку эту он открывал лишь тайком от любопытных взоров. Никто из самых обездоленных обитателей работного дома не был так озабочен, как этот мужчина: ведь под костяными украшениями в его шкатулке лежали золотые, а в двойном дне была спрятана целая кипа банковских билетов. Но как продать драгоценности? Как обменять эти банкноты на английские? К счастью, он захватил и звонкую монету однако французские деньги хождения в Англии не имеют, а при их размене могли задать нескромные вопросы. Он не решался жить в гостинице, хотя документы у него были в порядке, и, ночуя пока в работном доме, обдумывал, что делать дальше.

— Здесь все-таки лучше, чем в тюрьме, — говорил мальчик.

Тем не менее, Санблер решил переменить образ жизни. Его побудило к этому главным образом появление в работном доме соседа-француза. Чтобы снять комнату на Шарлотт-стрит, а также купить себе и Пьеро приличную одежду, он разменял несколько банкнотов. Но перемена местожительства и здесь, как во Франции, не могла рассеять его глубокую тоску. Тоска эта была хуже сплина: кто хандрит — может мечтать обрести в смерти покой, а Санблер страшился смерти, хотя и жизнь тяготила его.