Нищета. Часть вторая - Гетрэ Жан. Страница 71

Михайлов говорил:

— Мы только разрушители; мы должны выкорчевать как можно больше зла. Сеять добро будут другие. Пусть там, где все сгнило, разверзнется пропасть. Закладывать фундамент нового строя выпадет не на нашу долю. Мы только ниспровергаем, и нам придется погибнуть самим. Пусть те, у кого хватит мужества и ненависти для борьбы с произволом, придут к нам!

Эта речь потрясла Бланш. Какое счастье! Теперь она вновь могла ходить с поднятой головой.

«И я с ними!» — подумала она.

Вдруг слушатели заволновались. Разнеслась весть, что полиция узнала имена членов тайного комитета. Лондонские агенты русской полиции получили эти сведения из Парижа.

Бланш вспомнила, что в первом письме Девис-Роту она назвала эти имена. Несчастная решила ограничиться этим и не разоблачать замыслов тех, за кем ей поручили следить; ей хотелось, не причиняя им особенного вреда, доказать иезуиту свое послушание. Да, она не ошиблась: этих людей предала она. Лондонская полиция получала указания из Парижа точно так же, как из Петербурга.

Бланш поняла всю тяжесть своей вины. Прошлое цепко держало ее в своих когтях… Подобно брату, она испытывала глубокое отвращение к самой себе; но, не в пример ему, у нее хватило мужества на смелую попытку выбраться из засосавшей ее трясины. Она попросила дать ей слово.

Когда Бланш проходила к трибуне, Анна протянула ей руку. Но, против обыкновения, Бланш не ответила на приветствие.

— Потом! — промолвила она. — Если вы еще захотите!

Наступил ее черед говорить. Глаза Бланш так пылали, на лице было написано такое отчаяние, что слушатели вздрогнули.

— Я знаю предателя, выдавшего членов комитета! — начала она.

В ответ послышался глухой ропот.

— Дело было точно так, как вы говорите. Провокатор — женщина, посещавшая ваши собрания.

— Как ее имя? — раздались голоса. Но Бланш как будто не слышала вопросов.

— Эту женщину послал в Лондон некий иезуит по имени Девис-Рот; в течение шести лет она слепо ему повиновалась. Раньше она была учительницей, но преследовала единственную цель: уничтожить все, чем вы дорожите. Однако, уезжая из Парижа, она уже колебалась: несчастная шпионка увлеклась тем самым, против чего она боролась; подавленная величием одушевляющих вас идей, она не стала разоблачать ваши планы, но назвала имена главарей…

Слушателей охватило негодование.

— Имя!.. Имя!..

Бледная, но спокойная, Бланш продолжала:

— Эта женщина мечтала о великой борьбе, о том, как она, не склоня головы, будет подвергаться преследованиям. Увы, это еще не все: злополучная сама полюбила изгнанника…

— Имя! Имя! — вновь раздались крики, но Бланш оставила их без ответа.

— Она больше не отвечала на письма Девис-Рота, несмотря на его постоянные угрозы. Однажды, не в силах больше влачить свои оковы, она решила их сбросить: сожгла все письма иезуита, все проклятые книги, так долго державшие ее ум во мраке… Она пришла в этот зал, думая, что освободилась… Но, как корни держат дерево, так человека держит прошлое. В тот самый момент, когда она заглянула в грядущее, призрак минувшего напомнил ей о тех, кого она предала…

Потрясенные слушатели больше не требовали, чтобы им назвали имя.

— Вы спрашивали только что, кто она? Я назову ее. Это я! Эта несчастная — перед вами.

Мертвенно-бледная, Бланш наконец умолкла и, низко опустив голову, сошла с трибуны среди глубокой тишины. Затем безмолвие сменилось шумом; по толпе словно пробежала зыбь, гул голосов наполнил зал. Внезапно смятение возросло, раздался крик, подхваченный сотнями людей. Михайлов упал, сраженный ударом кинжала.

Убийцу не удалось задержать, хотя его искали повсюду. По улице проехал роскошный экипаж; сидевший в нем изысканно одетый мужчина вытирал кинжал о кружевной носовой платок.

Михайлов, окруженный друзьями, приоткрыл глаза, прежде чем сомкнуть их навек. Его уложили на плащ, не решаясь куда-либо нести без перевязки. Врач, увидев на его спине глубокую рану, из которой ручьем лилась кровь, покачал головой и промолвил:

— Помощь бесполезна.

Раненый хотел что-то сказать, но не мог: он простился с друзьями взглядом.

Вне себя от отчаяния Бланш воскликнула:

— Михайлов, я любила вас!

Она выбежала. Умирающий захрипел. Анна и другие товарищи молча сплели руки над его телом. Он понял, что это — клятва, улыбнулся и испустил последний вздох.

Керван, пришедший на Роуз-стрит, был свидетелем этой сцены. Он не решался подойти к Анне, хотя узнал ее по описаниям Клары. Зная теперь, где ее найти, он вернулся в работный дом.

По набережной Темзы брела женщина в трауре, похожая на призрак. Перед нею вставал лес мачт, но она смотрела лишь на черную воду между судами.

Улицы опустели; в работных домах, в переулках, прямо на тротуарах, у подножий дворцов — всюду бездомные располагались на ночь, подостлав тряпье, и пытались заснуть. На перекрестках притаились чьи-то темные фигуры — не то полицейских, не то бандитов.

Навстречу женщине в трауре шла другая, в рваном платье с истрепанным подолом. Дырявые башмаки были надеты на босу ногу; видимо, она продрогла, ее походка стала неловкой. Из-под шляпки, тоже видавшей виды, выбивались пряди белокурых волос.

— Куда вы? — спросила первая.

— Топиться… А вы?

— Тоже топиться.

Они остановились.

— Что заставляет вас искать смерти? — спросила первая.

— Не все ли вам равно?

— А все-таки? Спешить нам некуда, раз мы собираемся умереть.

Луна, показавшись на миг, озарила лицо девушки в лохмотьях. Ей было лет шестнадцать, не более.

— Ну что ж, — промолвила она, — можно поговорить, но недолго. Вчера я не решилась… Вот уже вторая ночь, как я прихожу сюда. Хватит с меня скитаний по улицам!

— Присядем, — сказала первая. — Здесь нам будет удобно.

Они сели рядом на берегу.

— Какая нынче хорошая погода! — заметила девушка, вдыхая свежий ночной воздух. — Зачем вы меня остановили? — вдруг воскликнула она. — Все было бы уже кончено, а теперь начинай сначала…

— Кто знает? — возразила первая. — Может быть, мне удастся что-нибудь сделать для вас. А если нет — мы бросимся в воду вместе… Скажите же, дитя мое, почему вы решили умереть?

— Почему? Да потому, что мать выгнала меня, а сестра моя пропала. Меня зовут Элен. Я — старшая из шестерых, матери всех нас не прокормить. Уже давно она предлагала хорошо одетым людям, проходившим мимо, взять меня с сестрой в прислуги, но те отказывались. Мать велела нам попробовать самим, и вот вчера утром мы вместе вышли на улицу…

Девушка говорила отрывисто. Звуки английского языка резки; казалось, что у нее во рту перекатываются камешки. Другая женщина слушала; печальный рассказ отвлекал ее от собственного горя.

— Наконец моя сестра решилась первая. Мимо проходил старик. Она подбежала к нему и попросила: «Милорд, возьмите меня в услужение! Я буду все для вас делать!» Он остановился, сердито взглянул на нее. Затем, со словами: «Маленькая потаскушка!» — пошел своей дорогой…

Мать ждала нас. Мы рассказали о неудаче. Она низко опустила голову и заплакала. «Бедные мои девочки, — ответила она, — я не хочу, чтобы вы умерли в голода у меня на глазах. Подросших птенцов выгоняют из гнезда… Ищите себе приют сами!»

Как мы с сестрой ни упрашивали ее, ничто не помогало, мать оставалась непреклонной. «Не смейте возвращаться домой!» — крикнула она злобно и ушла, уведя младших детей.

Мы долго плакали, сидя на скамье. Мимо проезжала карета; из нее вышел какой-то лорд, может быть, князь. Подойдя к нам, он спросил, что мы тут делаем; потом молча взял меня за руку и показал на карету. Я хотела повести с собой и сестру, но он оттолкнул ее, воскликнув: «No, no» [44] (он очень плохо говорил по-английски). Как мне было тяжело расставаться с сестрой!

Этот господин посадил меня в карету. С ним была дама, очень красивая, но я ее боялась. Мы ехали долго; наконец экипаж подкатил к великолепному дому. Навстречу выбежали слуги. Господин и дама вышли из кареты и велели мне тоже выйти. Они стали говорить друг с другом вполголоса, по-французски. Я понимаю этот язык, мой отец был француз. Господин сказал: «Смотрите сквозь пальцы на мою прихоть; в конце концов это входит в наши условия». Дама была недовольна. «Вам вздумалось нажить неприятности? — спросила она. — Что мы потом будем делать с этой девчонкой?»