Нищета. Часть вторая - Гетрэ Жан. Страница 77

— Ну что ж, я согласен, — сказал бандит.

— Отлично! Нам осталось договориться о деталях.

В нескольких словах иезуит сообщил, где живут обе женщины, где находится дом, куда надо их привести, как стучать в дверь, и назначил час, когда Жан-Этьен должен был явиться следующей ночью со своими жертвами.

XLVIII. На улице Фер-а-Мулен

Среди старинных домов, сохранившихся с XII века на улице Фер-а-Мулен, еще с год или два тому назад можно было видеть большое, приземистое, массивной кладки здание, отпугивавшее нанимателей своим угрюмым видом. Его окна не открывались ни в летний зной, ни в зимний холод. По общему мнению, их следовало распахнуть и снять с них решетки, чтобы сделать дом более привлекательным. Но никто не знал, кому он принадлежит; хозяин его никогда не показывался.

С этим домом была связана легенда: говорили, будто Одиллия, жена Леду, парижского палача, варила здесь приворотные зелья, весьма ценимые в ее время красивыми дамами и изящными кавалерами.

В дни, когда происходили описываемые события, мрачный дом принадлежал Девис-Роту, но никто об этом не знал ни тогда, ни много лет спустя. Дом, казалось, пустовал; во всяком случае, в окнах не светилось огней, из них не доносилось ни единого звука. Обитатели улицы Фер-а-Мулен никогда не видели дверь дома открытой. Все это объяснялось очень просто: вход в «дом палачихи» (так его прозвали) был заколочен, ибо подвалы его соединялись подземным коридором с подвалами дома Девис-Рота. Существование подземного хода и побудило иезуита приобрести у еврея, торговавшего недвижимостью, это здание.

День, когда он стал владельцем «дома палачихи», был для него днем торжества. Впрочем, это осталось тайной для всех, ибо Девис-Рот привык и страдать и радоваться в одиночестве. Но в тот день его душа инквизитора и друида получила полное удовлетворение.

Долгие годы иезуит скрывал тайну убежища, где хранились слитки золота, необходимого для претворения его планов в жизнь, порох, патроны, всевозможное оружие и даже (ведь его век был веком разрушения) тонны динамита и нитроглицерина; с помощью этих взрывчатых веществ можно было взорвать десяток городов, изменить весь облик земли.

Девис-Рот устроил здесь нечто вроде лаборатории, потайного арсенала для священной войны. Старея, он все больше и больше любил бывать в этом месте. Увидев его здесь, можно было вообразить, будто это блуждает тень Николя Фламеля [47], которому вздумалось поглядеть на эпоху, не оставившую от алхимиков ничего, кроме праха. Впрочем, и сам иезуит походил скорее на ужасный призрак, чем на живого человека: ведь все ему подобные давно исчезли вместе с дымом костров аутодафе.

Подземелья, служившие Девис-Роту убежищем, никому не были известны. На первый взгляд в старинном доме с огромной дверью, похожей на врата готического собора, имелось всего лишь три или четыре больших комнаты со шкафами, где хранились книги духовного содержания, пакеты корпии, белье. Все это маскировало истинное назначение здания. Вряд ли там когда-нибудь могли сделать обыск; но иезуит считал необходимым принимать все меры предосторожности и, чтобы сохранить тайну, никогда не входил в дом через дверь. Странное поведение владельца могло бы привлечь внимание полиции, но она, как водится, закрывала глаза на поведение некоторых лиц. В префектуре знали, что «дом палачихи» куплен священником; этого было достаточно, и нового владельца, никто не беспокоил. Он зажигал свет лишь в подвалах; в комнатах же бывал только днем.

Поджидая Жан-Этьена и обеих женщин, Девис-Рот расхаживал по огромному помещению, своеобразное убранство которого стоит описать.

Стены подвала были оклеены обоями с изображениями лилий, с двух сторон возвышались помосты. На одном из них, более высоком и широком, стоял трон, также украшенный геральдическими цветами и осененный двумя большими белыми знаменами. Здесь, видимо, все было подготовлено для церемонии коронования. Несмотря на трудности, с которыми было связано выполнение этого замысла, иезуит хотел иметь наготове убежище, откуда мог бы выйти законный король, помазанный на царство освященным миром; оно бережно хранилось на этот случай в крошечном флаконе, якобы присланном самим папой.

У стен стояли ружья; защитникам трона и алтаря оставалось лишь взять их и стать вокруг августейшей особы повелителя. На аналое лежал требник, раскрытый на странице с необходимыми для обряда коронования молитвами. Словом, все здесь ожидало появления монарха. Девис-Рот верил, что сумеет осуществить свой план, но ни с кем пока им не делился. Ему нравились эти реликвии прежних времен, оживавшие в его присутствии. Он становился самим собою только здесь, в подземелье, откуда мог в любую минуту вызвать к жизни чудовищные силы.

Многие новаторы рождаются задолго до того, как их признают; Девис-Рот, напротив, родился слишком поздно.

Приходя сюда, он всегда курил ладаном; благовонный дым опьянял его. В этот день (вернее, в эту ночь, так как было уже около двенадцати) он сжег ароматной смолы больше обычного. По-видимому, предстоящее убийство нимало не тревожило фанатика. Но, быть может, он чувствовал потребность в этом дурманящем запахе.

С десяти вечера на улице Фер-а-Мулен не появлялось ни души. Девис-Рот выбрал самое удобное время. Более позднего часа он не хотел назначать, чтобы не возбуждать подозрений у своих жертв. Он велел Жан-Этьену проверить свои часы по циферблату ратуши и сам сделал то же самое.

За несколько минут до полуночи священник вышел из подвала, тщательно запер его и направился к двери, выходившей на улицу. Раздался троекратный стук… Жан-Этьен сдержал обещание. Но затем произошло нечто странное: поспешно открыв дверь, Девис-Рот увидел вместо одного мужчины двоих. Раздался крик, женщины сопротивлялись. Кто-то помог Жан-Этьену втолкнуть их в дом. Все это иезуит рассмотрел при слабом свете потайного фонаря, который он тотчас же спрятал на груди в складках широкого плаща.

Старуха с дико блестевшими глазами и девушка с хохолком, как у жаворонка, перестали отбиваться. Ловушка захлопнулась, и теперь они могли освободиться, лишь отыскав в накрывшей их сети дыру или непрочное место. Они бы никогда не догадались, что перед ними Девис-Рот (раньше им приходилось видеть его лишь в одежде священника), если бы не его глаза. Выражение глаз у каждого человека — свое, особенное; ни скрыть, ни изменить его невозможно. Вдова Марсель и ее дочь были наблюдательны, и, хотя фонарь осветил иезуита лишь на секунду, им стало ясно, в чьи руки они попали. Однако женщины инстинктивно почувствовали, что нужно притвориться, будто они не узнали иезуита. Изменив голос, последний спросил, что случилось, почему их заставляют силой войти в дом, и снова на мгновенье осветил лица мужчин.

— Мне пришлось немного поторопить этих дам, — ответил Жан-Этьен. — Неподалеку шныряла шайка бродяг, и встреча с ними грозила опасностью. Но вблизи, не знаю как, оказался мой приятель Гренюш; он помог мне, и вместе с нами попал в дом, когда дверь неожиданно открылась.

Жан-Этьен не лгал; дело обстояло именно так. Гренюш, со своей стороны, добавил:

— Я — агент сыскной полиции и выслеживал бродяг. Заметив, что мой друг торопит этих женщин, я подошел к нему, желая узнать, в чем дело, но в этот момент дверь распахнулась и как бы проглотила нас.

Гренюш тоже говорил правду. Его случайное появление могло бы стать роковым для Девис-Рота, если бы тот не сообразил сразу, как избавиться от помехи.

— Здесь неудобно разговаривать, — сказал он. — Будьте добры сойти вниз.

И он провел всех в одну из комнат подвала, где на столе горела лампа. Заметить свет с улицы было невозможно: мешала стена соседнего дома.

Небрежно играя рукояткой кинжала, спрятанного на груди, священник окинул взглядом обоих мужчин. Невозмутимое и тупое выражение лица Гренюша успокоило его.

— Слушайте! — сказал он. — У этих дам есть влиятельный покровитель, который хочет сохранить инкогнито. Мне предстоит длительный разговор с ними. Не угодно ли пройти сюда и немного подождать?