Нищета. Часть вторая - Гетрэ Жан. Страница 86

Вдруг раздался ужасный вой: хищники вновь ринулись на приступ. Становье зашаталось; волки кидались на него со всех сторон.

Экономя керосин, беглецы зажгли лампу лишь поздно ночью; надо было удостовериться, что волкам еще не удалось подкопаться или проделать дыру в стене: слышно было, как они скреблись и грызли дерево. Оказалось, что все пока цело; лишь в досках щита, заменявшего дверь, зияла щель и сквозь нее виднелась волчья морда.

— Впустим его, — предложил казак, расширяя щель ножом, — нам нужно мясо. Другого такого случая не будет!

Он терпеливо ждал, пока волк не просунул всю голову в отверстие.

— Хватайте его!

С помощью Петровского, навалившегося всей своей тяжестью, Хлопу удалось задушить хищника.

— Теперь внимание! — сказал он, придерживая щит. Анна и Петровский втащили волка внутрь. Прикончив его и заделав щель, мужчины снова проверили, целы ли стены.

Несмотря на то что рядом лежало мертвое тело, осажденных мучил голод. У них оставалось еще немного топлива; они зажарили несколько кусков волчьего мяса и, оставив часть про запас, с аппетитом съели остальное.

— К счастью, звери не могут взобраться на крышу, — заметил Хлоп, поглядывая на отверстие в потолке, куда выходил дым.

Действительно, волки не могли вспрыгнуть на крутую кровлю, тем более что поблизости не было ни одного холмика: становье находилось на равнине.

— Они чуют мертвечину и не уйдут, пока черед не дойдет до нас.

— Зачем же вы остались с нами, старина? — спросила Анна.

— Я об этом не жалею, — ответил казак. — Не больно-то веселое у меня занятие, чтобы дорожить им!

Прошло три дня; труп Елизаветы начал распространять тяжелый запах: воздух в тесном помещении, где было лишь одно отверстие в крыше, становился все более и более спертым. Но на утро четвертого дня волки неожиданно исчезли. Услышав топот их ног, осажденные поняли, что стая хищников испугалась нового стихийного бедствия и, несмотря на голод, прекратила осаду.

Спасены! Все беды кончились сразу: даже вьюга сменилась более мягкой погодой. Похоронив Елизавету, наши беглецы двинулись на юг. К вечеру они добрались до постоялого двора. Им повезло: он был просторным и не пустовал, как первое становье. Хозяин радушно принял путников, утверждавших, что они заблудились, провел их в хорошо натопленное помещение и прислал узнать, в чем они нуждаются.

«Он чересчур угодлив, чтобы мы чувствовали себя здесь в безопасности!» — подумали беглецы. Заказав недорогой обед, они стали обсуждать, благоразумно ли будет провести здесь ночь; но выбора не было: внезапный уход возбудил бы подозрения. У них нашлось немного денег, но, чтобы рассеять недоверие хозяина, надо было либо иметь гораздо большую сумму, либо притвориться, будто у них совсем ничего нет; тогда бы их приняли за бедняков, ищущих дарового пристанища.

Хозяина удивлял мундир казака. Почему он не следовал со своим отрядом, а сопровождал каких-то людей. Одежда их также казалась подозрительной: на Анне был овчинный полушубок, какой обычно выдавали каторжанкам; на Петровском — ичиги, всегдашняя обувь ссыльных. Словом, хозяин увидел, что тут дело нечисто, и решил предупредить власти. Полицейский пост находился недалеко от постоялого двора; у хозяина были хорошие лошади; он велел слуге оседлать одну из них и как можно скорее скакать с донесением к начальнику поста.

Тем временем Анна и ее спутники подсчитывали, хватит ли у них денег, чтобы нанять трех лошадей до следующего селения и по возможности быстрее покинуть опасные места. Но им не пришлось долго обсуждать этот вопрос: посланец хозяина быстро вернулся, и не один. Целый взвод казаков окружил постоялый двор. В комнате, где ночевали беглецы, не было ни окна, ни другой двери. Она оказалась ловушкой…

— Из-за вас я лишусь награды! — сказал Хлоп командиру взвода. — Ведь задержал-то этих людей я!

— Там видно будет, любезный, — ответил офицер, у которого не было повода заподозрить казака во лжи. Утверждение Хлопа выглядело довольно правдоподобно: ведь за поимку беглых действительно полагалась награда. Анна и Петровский, горестно недоумевая, взглянули на своего спутника, но тот незаметно подтолкнул их сапогом. Они поняли, Хлоп что-то задумал.

Но казак не мог сразу осуществить свой план, и по прибытии в Тобольск его друзья были направлены на рудники в окрестностях этого города.

Тобольская губерния богата месторождениями золота, железа и алмазов. Подступы к рудникам, затерявшимся в тайге, тщательно охраняются. Глубина шахт, высота подземных сводов поражают всякого, кто попадет в эти места, где обитает ужас. Рабочих рук там не жалеют: всегда найдутся новые несчастные, чья участь — быть погребенными в рудниках. Они никогда не поднимаются оттуда; случаи бегства бывают так редко, что походят на чудеса. Но чего ни придумает человеческий ум, стремящийся добиться свободы?

Анна и Петровский попали в одну и ту же партию и были спущены в недра земли. Один казак-конвоир, проходя мимо, так выразительно взглянул на них, что в сердцах обоих зародилась надежда. Это был Хлоп.

LIII. Снова у Бродаров

За несколько месяцев до описанных нами событий в судьбе Бродаров наступила полная перемена.

Огюсту рассказал об этом мальчишка, приемыш тряпичника. Приютив бездомного безыменного сиротку, старик называл его попросту «Малыш». Все привыкли к этому имени.

— На что имя? — говаривал сын гильотинированного. — Оно только служит помехой.

Тряпичник и Малыш обратились за помощью к Филиппу, и тот охотно согласился лечить незнакомого паренька. Благодаря своей молодости Огюст в короткое время почти совсем поправился (полное выздоровление при его слабогрудости было немыслимо). Окончательно же его поставили на ноги добрые вести, полученные от торговки птичьим кормом.

Совершенно неузнаваемый благодаря приличной одежде, купленной вскладчину Филиппом, Андре и художниками, молодой Бродар уехал в Сент-Этьен. Друзья снабдили его небольшой суммой денег на дорогу.

— Как хорошо, — заметил Жеан, — что дурень англичанин так и не взял нас в кругосветное путешествие, а то бы мы никогда не увидели Огюста.

Художники подружились и с Филиппом; Трусбан был в таком восторге от нового знакомого, что даже хотел написать с него гигантскую фигуру Свободы для своей грандиозной картины. Этот шедевр Жеан надеялся создать, как только раздобудет денег на холст и краски и найдет свободное время (сейчас его приходилось тратить на малевание вывесок, чтобы заработать на жизнь).

Когда великолепный замысел созрел, Трусбан спохватился, что позировать для фигуры Свободы должна женщина.

— Ничего, — сказал Лаперсон, — ты поместишь Филиппа в группе героев — сыновей Свободы.

Эта мысль чрезвычайно понравилась Трусбану; он решил изобразить на картине не только Филиппа, но и Огюста, негра, себя самого и всех остальных. Пока он обдумывал сюжет, подвернулся новый заказ. Хлеб в мастерской художников водился далеко не в избытке, и работу пришлось взять, хотя у заказчика было неприятное, по-лисьи хитрое лицо.

— Видите ли, — начал он, — я не хочу переплачивать и поэтому обратился к вам. Художники, менее нуждающиеся, меня не устраивают.

— Значит, — сказал Жеан, — вы решили, что нужда заставит нас быть сговорчивее?

— Вот именно.

— Очень мило!

— Как хотите. Я — подрядчик; сколько мне платят — вас не касается. Решайте: либо берете работу за мою цену, либо не берете вовсе. Но помните: если вы мое предложение не примете, то еще долго будете бедствовать, пока не найдется какая-нибудь работенка. А мне ничего не стоит отыскать других художников, таких же крезов, как и вы. Они накинутся на заказ, как голодные собаки на кость.

— Разрешите вам заметить, — возразил Жеан, — что вы говорите гнусности!

— А мне все равно. Мне нужны ваши кисти, а не ваша дружба.

— Старый сквалыга!

— Ну, ну, ребятки, не сердитесь! Ударим по рукам и заключим такой договорчик: «Мы, нижеподписавшиеся, берем на себя обязательство разрисовать фресками стены и потолки дома призрения неимущих девушек, руководимого княгиней Матиас. Плата — пять франков за квадратный метр».