Мертвые души. Том 3 - Авакян Юрий Арамович. Страница 13

Пытаясь ея утешить Павел Иванович опустился пред нею на колени, и, взявши ея за руку стал говорить, что не только любит Надежду Павловну, но и самоей жизни готов себя лишить ради нея, но она словно бы не слыша ничего, продолжала проливать слезы.

— Ну что же я сделала до тебя плохого, что решил ты меня, таковым вот образом казнить, Павлуша?! — поднявши, в конце концов, на Чичикова полные слёз глаза, спросила она дрожащим голосом

— Ангел мой! Ангел мой! Что же ты можешь, кому сделать акромя хорошего, душенька! Поверь мне, поверь, что и в мыслях моих нет, причинит тебе обиду. Да мне легше руку себе отрезать, нежели расстаться с тобою! — лепетал Чичиков, ползая на коленях у кресла, в котором сидела рыдающая Надежда Павловна, и осыпая ея ручки своими поцелуями. – Поверь, что всё дело то в пустяке, в нехватке средств. Ведь я, как только всё, что потребно обделаю, так сразу же и назад к тебе — голубушка моя!

— Так неужто в этом и вся причина? Ты говоришь мне правду, Павлуша?.. Только не лги мне ради всего святого, — оттирая от слёз, уже успевшие слегка опухнуть глаза, спросила Надежда Павловна.

— Конечно же, в этом! Истинным Богом клянусь, душенька моя! Иного и быть ничего не могло. Поверь мне, поверь! — говорил Чичиков, продолжая целовать ручки ея и пальчики.

Тут печаль сошла с заплаканного лица Надежды Павловны и всегдашнее ее выражение воротилось во черты ея.

— Ну, что же, погоди минуточку, — только и сказала она, и, шурша юбками, побежала прочь из комнаты на свою половину. Очень скоро она вновь воротилась в гостиную, слегка раскрасневшаяся, с выбившейся из под наколки прядью волос, и более похожая нынче на институтку, нежели на умелую барыню, столь успешно распоряжавшуюся своим имением.

— Вот! И не надобно никуда ездить! — сказала она, положивши на стол пред изумленным Павлом Ивановичем семь туго перевязанных пачек ассигнаций.

Здесь мне хотелось бы сделать небольшое отступление для того, чтобы обсудить с вами, дорогие мои друзья, некоторые заблуждения нашего героя, касающиеся притеснителей, да гонителей, будто бы окружавших его разве, что не со всех сторон. Конечно же, сие было далеко не так, а ежели рассудить по справедливости, то и вовсе не так! Ведь уже в который раз смогли мы с вами убедиться, что почитай повсюду встречал он нечаянных до себя друзей, стремившихся на помощь к нему чуть ли не по первому его зову. И таковых, коли пересчитать, то наберётся немалый десяток – и те же братья Платоновы, и Костанжогло, и несчастный, загубленный Чичиковым Тентетников, и Афанасий Васильевич Муразов, да и генерал Бетрищев, не говоря уж о Самосвистове с его компанией, да и прочих; и даже Манилов был Павлу Ивановичу друг – души в нём не чаявший. Несчастья же Павла Ивановича проистекали только лишь оттого, что не умел он столь просто дающиеся ему, через дружелюбное отношение многих вполне расположенных до него людей, счастье и удачу удержать и сберечь. Его всегда словно бы проносило мимо того важного и доброго, что уж готово было построиться в его жизни. Он точно не верил в возможность осуществления заветных своих желаний именно здесь и сейчас. Потому, как ему всегда казалось, что настоящее, истинное — ещё только лишь поджидает его, где—то там, впереди, на том пути, в который и превратил он всю жизнь свою без остатка. То же, что предлагается ему провидением сегодня, почитал он случайностью, неким намеком на действительную, будущую свою жизнь и судьбу.

В любом другом случае Павел Иванович без зазрения совести, и ничтоже сумнящеся, положил бы эти, принесённыя простодушною нашей героинею, деньги к себе в шкатулку, и укатил бы восвояси, дабы обделывать далее тёмные свои делишки, но тут всё складывалось по иному. И сердце его тоже, может быть впервые, во всю суетливую и суетную жизнь его, тоже по иному откликалось на те знаки, что уже в который раз посылало ему терпеливое Провидение. Он напрямую заявил о невозможности с его стороны, воспользоваться столь великодушно предложенной ему услугою, чем вызвал новые слёзы и упреки своей возлюбленной. Он вновь упрекаем был ею в неискренности, отсутствии должных чувств и неспособности к любви, готовности бросить ея на произвол судьбы с разбитым сердцем и так дальше… Все его попытки к оправданию отвергаемы были ею бесповоротно, потому как она и слушать не желала никаких оправданий. Одним словом – вышла сцена, обоим попортившая немало крови, но, конечно же, закончилось всё примирением, как к счастью и заканчивается большее число подобных сцен. Чичиков принялся промакивать шёлковым своим платочком слёзы, лившиеся из глаз Надежды Павловны, в одно время нашептывая ей что—то в самое ушко, и толи промакивания его были так искусны, толи нашептывания столь горячи, но в самое короткое время слёзы исчезнули уступивши место улыбкам, поначалу несколько сдержанным, несущим на себе следы от недавней обиды а затем уже и вполне довольным и счастливым. Семь тысяч, принесенныя Надеждой Павловной, в конце концов перекочевали в его, с выкладками из карельской берёзы, шкатулку, разместившись на самом ея дне. Но сие, надобно сказать, доставило мало удовольствия нашему герою, а вызвало у него одну лишь досаду.

Минул уж старый год, народился уж новый, и февраль со своими вьюгами да метелями голодным промерзнувшим псом завывал под окном, хлопая плохо привязанным его ставнем, а Чичиков оставаясь подле Надежды Павловны чувствовал себя вполне счастливым, вернее почти что счастливым и успокоенным… О, если бы только не «мёртвые души»! Вот одно, что порою лишало его сна, расстраивало нервы и хотя бы раз на дню вгоняло Павла Ивановича в состояние тихой и унылой тоски. Глядя на его терзания, Надежда Павловна не могла понять причины этой временами одолевающей его ипохондрии. Не ведая об истинных его тревогах и устремлениях, она считала не стихавшее в нём желание провесть скорейшее переселение мнимых его крестьян в Херсонскую губернию, не более чем капризом, потому, как, не раз уж предлагала ему для сей цели своих земель. На что Чичиков, разумеется, согласиться не мог, даже и по той причине, что изо всех предлагаемых ему Надеждою Павловною угодий, нашего героя устроило бы разве что одно лишь кладбище. Но так, как сии благородные предложения делались, готовой на многия жертвы Надеждою Павловною не единожды, то поневоле нашему герою пришлось сочинить следующую отговорку, которую справедливости ради, нельзя было не признать весьма правдоподобною.

— Знаешь ли, душенька моя, что я надумал в отношении переселения? — сказал он, как—то раз Надежде Павловне, стараясь упредить таковым манером очередное предложение ею земель, от которых ему с каждым разом всё труднее становилось отказываться, с тем чтобы не вызывать с ея стороны новых слёз и подозрений. — Ни мне, ни тебе такового предприятия не осилить. Посуди—ка сама, каковых средств потребует одно только строительство. А на скот, на обзаведение хозяйством, на прокорм таковой орды? Это для нас с тобою выйдет лишь разорение, да и только. Посему я и решил заложить всех своих крестьян в опекунский совет, но заложить без земли никак нельзя, вот, как ни крути, а всёж придётся добиваться мне Херсонских земель.

—Уж и не знаю, что тебе в этих Херсонских землях, будто бы тут у меня земля хуже… Да к тому же, ежели закладывать с землёю, то на сие ведь есть и у тебя имение…, — попыталась было вновь возразить Надежда Павловна.

— К сожалению, голубушка, ты не знаешь всех моих обстоятельств. Дело в том, что крестьяне сии завещаны мне ополоумевшим к старости дядюшкою, поделившим своё наследство таковым вот непостижимым образом – отписавши мне одни лишь души, а земли и остальное имение поделивши меж прочих родственников. Те земли почитай уж проданы, так что мне, всё одно, деваться некуда. В отношении же твоих земель, то и впрямь хорош я буду, коли стану крестьян с твоею землёю закладывать. Это, как—никак, боязно даже мне. Ведь неровен час, случись что – у тебя всё имение пойдет с молотка! Так что даже и не думай о сём. Я сам, как надобно всё это дело обделаю.