За живой и мертвой водой - Далекий Николай Александрович. Страница 58

Нужно было спешить, времени могло оказаться мало. Первый день ничего не дал. Все осторожные попытки Оксаны выведать что–либо ни к чему не привели. Хауссер даже близко не подпускал «помощницу» к своей тайне. Он согласился, что должна быть создана видимость, будто Ева Фильк занимается чем–то серьезным, усиленно помогает ему. Оксане было предложено читать оккупационные газеты, издающиеся на украинском и польском языках, и делать выписки. «Что именно выписывать?» — спросила Оксана. «Не имеет значения, — пожал плечами советник. — Выписывайте все, что вас заинтересует. Ведь это для проформы». То оружие, каким хотела воспользоваться Оксана, Хауссер старался обратить против нее же. Он, видимо, желал составить более точное представление об ее уме, осведомленности, интересах. По выпискам это было бы нетрудно сделать. Есть мудрая пословица — покажи мне твои книги, и я скажу, кто ты…

Оксана охотно согласилась читать газеты и делать выписки, но тут же высказала сомнение, сможет ли служить такая работа достаточной маскировкой. Если она будет сидеть в комнате, может создаться впечатление, что Хауссер прячет ее, боится показать людям. Неизбежно возникнут кривотолки и подозрения. Гораздо выгоднее показать, что она активно помогает советнику, выполняет хотя бы какую–нибудь черновую работу. К тому же — она не может объяснить советнику причин — ей необходимо почаще появляться на улицах в самых различных местах города. Но это не должны быть бесцельные прогулки. «Ваша помощница, — убеждала Оксана советника, — должна выглядеть как серьезный, деловой человек, сознающий свою ответственность, торопящийся выполнить каждое поручение шефа». Доводы были убедительными, и Хауссер согласился, хотя и с явной неохотой.

Советник решил, что Ева может посещать различные цивильные учреждения, брать там для него всевозможные справки, не носящие секретного характера.

В первый же день они успели (Оксана настояла, чтобы Хауссер пошел вместе с ней) побывать на бирже труда. Советник представил начальнику биржи свою «помощницу» и сказал, что в ее функции входит изучение настроений будущих рабочих Германии и вопросы психологической обработки. Оксана поняла, что здесь, на бирже труда, она вряд ли узнает что–либо новое о Хауссере, но ничем не выдала своего разочарования. Ее внимание привлек красочный плакат, висевший на стене. На фоне прекрасно возделанных полей, ферм с племенным скотом и прячущимся в долине прелестным поселком с островерхими черепичными крышами стояли румянощекие веселые юноша и девушка в вышитых сорочках. Они прямо–таки едва сдерживали свой восторг. Надпись раскрывала причину их необыкновенной радости — «Мы увидим Германию!»

Оксана похвалила плакат. Особенно ей понравилась надпись.

— Тут что–то есть от туризма, а романтика путешествий всегда увлекает молодежь, — глубокомысленно заметила «помощница» советника.

На этом можно было и закончить первый визит, но в разговор вмешался заместитель начальника биржи пап Герасимчук. Это был прилизанный юркий человек с лицом, похожим на мордочку побывавшей у парикмахера крысы… Пан Герасимчук — ему, видимо, не терпелось выслужиться, показать полезность своей персоны — попросил ознакомиться с текстом заготовленного им послания анонимного духовного пастыря к украинским хлопцам и девчатам, отправляющимся на работы в Германию. Обращение называлось «В трудную минуту уповай на бога». По мнению Герасимчука, послание следовало отпечатать на полосках розовой бумаги в большом количестве, чтобы каждый уезжающий в Германию мог хранить эту памятку о родине возле сердца.

Хауссер, недовольно хмурясь, взял листки у Герасимчука. Он держал их перед собой так, чтобы могла читать и его «помощница». Уже первые строки убедили Оксану, что послание написано рукой опытного иезуита. Ничего похожего на висевший на стене дурацкий плакат, который вряд ли мог кого–либо соблазнить или обмануть. Духовный пастырь знал дорогу к сердцам — никакой радости, никакого ликования по поводу «Мы увидим Германию!» Нет, в каждом слове елейное сочувствие и даже скорбь. «Дети мои! Вы оторваны от своих близких и дорогих, покинули родные, милые Вашему сердцу места, едете в чужой, неизведанный край. Что ждет Вас там, на чужбине? Труд и труд, может быть, нелегкий. Он покажется Вам вдвое тяжелее, потому что Вы будете среди чужих людей, язык которых многие из Вас не знают. Верю, будут трудные минуты у Вас, не один раз Ваши сердца сожмутся от тоски по дому, и слезы потекут ручьями от незаслуженной обиды. Не теряйте веры, уповайте на господа, молитесь, молитва ободрит и успокоит Вас. Ничего легкого в жизни нет. Будьте терпеливы и послушны. Покажите тем людям, среди которых Вы будете жить, что украинцы не боятся труда, даже самого черного, и Вы заставите Ваших хозяев и начальников относиться к Вам, трудолюбивым украинцам, по–иному. Только честным трудом, образцовым поведением, преданностью к своей религии Вы можете вызвать уважение, любовь не только к себе лично, но и ко всей украинской нации».

Духовный пастырь догадывался о возможных конфликтах и на религиозной почве. Он все предусмотрел, давал советы, как следует поступать в таких случаях. Возможно, например, какой–либо религиозный праздник будет объявлен немцами рабочим днем. Что делать хлопцам и девчатам в таком случае — возмущаться, бунтовать? Ни в коем случае! «Уважайте чужие обычаи. Пусть горько будет надевать грязную рабочую одежду в праздник, встретьте его достойно, послушанием и горячими молитвами к богу. В праве на молитву Вам никто не осмелится отказать».

Оксана не стала читать дальше. У нее было такое ощущение, будто ее кормят прокисшим повидлом на сахарине. Каждое слово анонимного духовного пастыря было липко, лживо и источало яд: «Не ропщите на своих хозяев, сколь бы жестоки и несправедливы они ни были, работайте не покладая рук и утешайте себя молитвой — «в праве на молитву Вам никто не посмеет отказать»…

— Возьмите, Ева, — сказал Хауссер, передавая листки Оксане. — Благодарю, пан Герасимчук. Ваша идея заслуживает внимания. Весь вопрос в бумаге.

— Можно не на розовой, — суетливо кланялся сияющий Герасимчук. — На обыкновенной. Важно, чтобы каждый смог получить. Очень важно! Наши люди привержены к религии. Слова духовного пастыря повлияют на них больше, чем приказ или, скажем… наказание. Пожалуйста, господин советник.

Напрасно старался Герасимчук, по реакции Хауссера Оксана поняла, что его сочинение не будет вручаться невольникам — нет бумаги. Значит, инициативу этого холуя можно одобрить. И когда вышли из биржи, девушка сказала:

— Кто бы мог подумать. У этого Герасимчука такая пошлая физиономия, а смотрите — литератор.

— Никакой он не литератор, — буркнул Хауссер. — Пройдоха.

— Но ведь написано, я бы сказала, не без таланта.

— Еще бы! Этот жулик подсунул нам слегка сокращенное и обработанное сочинение униатского митрополита Андрея Шептицкого.

— Вот как! — искренне удивилась девушка. — Но что нам мешает поставить подпись митрополита? Это было бы внушительно.

— Нельзя. Митрополит Шептицкий — глава униатской, греко–католической церкви. Его влияние распространяется на население Галичины. На территории Волыни, принадлежавшей прежде России, живут в основном православные.

— Можно без подписи. В конце концов для вас не имеет значения, кто автор — митрополит или этот Герасимчук.

— У нас нет бумаги на всякие безделушки, — сумрачно ответил Хауссер. — Скоро все газеты придется печатать на серой оберточной.

— Очень жаль. Я полагаю, Герасимчук прав, — такие горячие слова духовного пастыря многие религиозные молодые люди носили бы возле сердца. Неплохая психологическая обработка…

— Не очень–то! — возразил советник. — Послание Шептицкого было отпечатано во Львове на отличной розовой бумаге. Вы знаете, как поступили с ним эти грязные свиньи? Они подтирали им в дороге задницы. Простите… Полотно дороги было усеяно розовыми бумажками.

— Думаю, вы преувеличиваете, — улыбнулась Оксана. — Это могли делать только хулиганы. Я убеждена, что послание, написанное столь сердечно и искусно, сыграло бы роль, принесло бы пользу, склонило бы многих к покорности и послушанию.