Повести моей жизни. Том 2 - Морозов Николай Александрович. Страница 104

Кутузова была страстная любительница поиграть в карты, непременно на деньги, и вдобавок жадна до малейших выигрышей. 

Заметив ее слабость, Клеточников каждый вечер резался с ней в карты, несмотря на страшную тоску от такого глупого занятия, и проигрывал ей рубля по два, притворяясь волнующимся и удивляющимся ее счастью и ловкости. 

Скоро вечер, проведенный без ее вечного партнера, стал ей казаться нестерпимым, а заметивший это Клеточников все больше и больше стал выражать сожаление, что даром приехал в Петербург, так как обещанного места в здешнем земстве, по-видимому, совсем не удастся получить. 

— Еду обратно в провинцию, — начал заявлять он ей каждый вечер. — Здесь и дух-то у вас всех какой-то либеральный, не по мне. Даже вот и вы, серьезная и умная женщина, а все же сочувствуете этим разбойникам! 

Она же всегда защищала нас. 

Наконец проиграв ей как-то сразу десять рублей, он сказал: 

— Нет! Кончено! Прощайте! Завтра же еду в Новочеркасск. Рассчитаемся! Сколько я вам должен за квартиру? 

— А что если бы я вас устроила? — таинственно заметила Кутузова, будучи не в силах перенести мысли, что из ее рук вырвется такой жилец. 

— Но где же вы можете? — спросил он. — Ведь у вас нет знакомых, кроме этих стриженых курсисток, с которыми мне противно даже встречаться. 

— А может быть, и есть? 

— Где же? 

— Вот вы так не любите курсисток, а у меня племянник служит начальником всего тайного политического сыска при Третьем отделении. Хотите, я отрекомендую вас ему? — проговорила она, оставив свой прежний либерализм. 

— Надо подумать, — ответил он, как бы не решаясь. 

Так была достигнута Клеточниковым цель, для которой он, собственно, и поселился у Кутузовой: разоблачение ее связи с тайной политической полицией. 

С торжеством пришел он на следующий день к своим друзьям-курсисткам, жившим в Песках, где уже поджидали его Михайлов и я, и передал нам весь этот разговор [75]. 

8. Он оказался неспособным быть политическим сыщиком, но из него вышел прекрасный секретарь начальника политического сыска

— Что же теперь мне делать? — спросил он нас. — Теперь я исполнил поручение. Она выдала себя. 

— Вам надо не упускать случая познакомиться и с ее племянником, — сказал решительно Михайлов. 

— Но он пригласит меня шпионить? Не могу же я для приобретения его доверия донести на кого-нибудь! 

— Об этом, конечно, не может быть и речи. А вот нельзя ли будет кому-нибудь из наших играть роль поднадзорного, чтобы он сам писал на себя доносы и передавал через вас? 

— Следите за нами! — смеясь, сказала одна из трех курсисток-хозяек, возвратившихся к тому времени поить нас чаем. 

Они все были посвящены в его исследования шпионского мира. 

— Да! — прибавила другая. — Мы будем выдумывать вам на себя самые интересные доносы. Но только все же не такие, чтобы нас арестовывали и высылали! 

— Нельзя! — сказал Клеточников. — Вам опасно принимать на себя роль в подобном деле. А вот у меня есть товарищ по гимназии, Ребиков, у которого был недавно обыск и который каждый день ждет, что его вышлют. Ему, пожалуй, было бы даже удобно, чтобы вместо немедленной высылки за ним следили до весны, когда он выдержит в университете последние экзамены и сам уедет. 

И вот произошло нечто поразительное, возможное только при тех мрачных общественных условиях, при которых мы тогда действовали. 

Когда мы через неделю пришли снова на свидание с Клеточниковым, он заявил нам: 

— Все улажено. Можете себе представить: мое предположение следить за Ребиковым упало на него как манна небесная! Он очень просил меня следить за ним и обещал сам диктовать мне по способу Шехеразады в «Тысяче и одной ночи» самые интригующие доносы на себя вплоть до окончания своих выпускных экзаменов. Я прямо от него возвратился к Кутузовой и сказал ей, что хотя предложенное мне дело и слишком для меня беспокойно, но положение мое такое безвыходное, что приходится согласиться. 

— А она что? 

— Вы не можете даже и представить, какое хищное выражение появилось вдруг в лице у этой слащавой ведьмы! Казалось, что на пальцах у нее вдруг выросли когти и она говорила всеми своими чертами: «Попался, теперь держу тебя!» 

— Даже заочно страшно! — сказал полушутливо Михайлов.

— На другой день, — продолжал, тоже улыбаясь, Клеточников, — она пригласила к себе на карты своего племянника, лысого бритого усатого чиновника, и познакомила меня с ним, называя его Гусевым. Гусев подозрительно взглянул на меня, стараясь скрыть свое недоверие под любезной улыбкой. 

— Это тот самый, о котором я тебе так много говорила, — пояснила ему Кутузова. 

Тот ничего не ответил. Напился чаю, поиграл часа два с нами в карты, все время наблюдая потихоньку за мною, а перед ужином сказал: 

— У вас есть знакомые с противоправительственными взглядами? 

— Только один Ребиков, — ответил я. 

— Да, знаю, мы за ним уже давно следим сами. А еще есть? 

— Решительно никого. У меня нет других знакомых в Петербурге. 

— Жалко. Но все же я вам положу на первый раз рублей тридцать жалованья в месяц. Тетка уж очень упрашивает меня. Можете вы поселиться вместе с Ребиковым, чтобы нам избавиться от необходимости держать для слежки за ним двух агентов? 

Я очень обрадовался такому предложению, так как жить долее в квартире этой старухи мне стало невыносимо противно. Но она так и вцепилась в меня, доказывая, что мне нет никакой нужды переезжать. Племянник с ней спорил, но видно было, что она имеет на него какое-то неведомое мне влияние. Верно, он ожидает от нее наследства, и потому я постарался примирить их, говоря, что вечера все равно буду проводить у нее для игры в карты.

Так у нас с Гусевым и было условлено. Теперь я и Ребиков уже поселились вместе. Я под видом сыщика, а он под видом подозрительного субъекта, за которым я слежу. Все доносы на себя Ребиков будет сочинять, конечно, сам и обещал мне предоставлять самые занимательные небылицы. 

Гусев прежде всего поручил мне узнать всех знакомых моего сожителя, и Ребиков выбрал для удовлетворения его любопытства несколько человек из своих родных, совершенно не интересующихся политическими делами. За ними уже начали следить, но, конечно, только спутались с пути, тратя свое время на наблюдение за самыми верноподданными людьми. 

Так началась поразительная деятельность Клеточникова в Третьем отделении. 

Чтоб придать некоторую правдоподобность действительности выслеживанья, он условился со своим товарищем, что каждый раз, как выходит какая-нибудь наша прокламация или появляется номер «Земли и воли», он будет относить по экземпляру Гусеву на его тайную квартиру, куда приходят шпионы со своими доносами, и говорить, что получил их от своего сожителя. На вопросы Гусева, кто их дал Ребикову, Клеточников отвечал, что его товарищи в университете, имен которых он пока не мог добиться, но надеется узнать при удобном случае. Несколько раз Клеточникову предлагали наблюдать, не бывает ли у его приятеля кто-либо из нас, и показывали наши фотографии, но он сообщал, что никого похожего не встречал. 

— Гусев очень разочарован мною, — сказал он нам однажды, уже через месяц после своего знакомства с ним. — У вас, — говорит, — к сожалению, не обнаруживается, знаете, такого настоящего нюха. Из вас едва ли выйдет хороший агент. — Боюсь, что скоро он предложит мне искать более подходящее для меня место, потому что и к Кутузовой я уже не в состоянии приходить играть в карты более двух раз в неделю. Страшно противна. Вам надо поскорее пропечатать ее, чтобы она не ловила более в свои сети юной молодежи. 

— Это было бы пока бесполезно, — ответил ему Александр Михайлов. — Она стала бы сдавать комнаты под другой фамилией. Лучше знать ее современную квартиру и предупреждать всех попадающих на нее, кроме не интересующихся политикой, как мы теперь и делаем.