Повести моей жизни. Том 2 - Морозов Николай Александрович. Страница 77

— Да, помню! 

— А из товарищей, выпущенных вместе со мной из заточения, кто-нибудь будет участвовать в освобождении? 

— Все выпущенные с тобой разъехались по разным местам, и ни о ком нет ни слуху ни духу. 

— А как же наше восстановленное «Большое общество пропаганды»? 

— Осталось мертворожденным. Если ты хочешь не только мечтать о деле, но и делать что-нибудь, то примкни, как и я, к «троглодитам». Это удивительные люди! Они мало говорят, но зато много делают. И Лизогуб теперь у них, и все его средства в их распоряжении. А ты знаешь, что, для того чтоб вести серьезные дела, мало иметь одних людей, но нужны также и средства [51]. 

— Но я не могу вступить ни в какое тайное общество до тех пор, пока меня не освободит то, к которому я уже присоединился. 

— Но кто же тебя освободит, когда все члены рассеялись? 

— А вдруг они снова соберутся, отдохнув? Нельзя ли сделать так, чтобы «троглодиты» приняли меня к участию в делах не как члена своего общества, а как постороннего помощника? 

— Постараюсь устроить. Нужно тебе сказать, что я и сам еще не состою у них формально, но я обещал вступить после первого серьезного дела, которое совершу вместе с ними. 

— Значит, переговори и обо мне и скажи, что мне теперь более всего хочется участвовать в освобождении кого-нибудь из моих товарищей по заключению. 

Наш разговор перешел постепенно на чисто личные и даже философские предметы, о которых я теперь лишь смутно помню. 

Я пообедал с ним в кухмистерской. Он нанимал меблированную комнату в одной семье, но обедал не у своих хозяев, так как не имел возможности ежедневно возвращаться домой в определенное время. 

Вечером зашли к нему и некоторые из «троглодитов», охотно согласившиеся устроить меня в предполагаемой ими освободительной дружине. 

Я был в полном восторге. Переночевал я эту ночь у Кравчинского на диване, потому что не был в силах с ним наговориться до самой поздней ночи. Так много всяких замыслов, интересных для обоих, обнаружилось в наших головах!

4. Приготовления

Темно-голубая Нева волновалась под лазурным безоблачным небом. Сильный ветер с моря поднимал на ней большие крутые валы и срывал с их гребней брызги белой пены. Ярко сверкали солнечные блестки на склонах волн, и еще ярче горела золотая игла Петропавловской крепости. Прыгая на волнах в маленькой лодочке, я переезжал от Кравчинского с Петербургской стороны на другой берег недалеко от того места, где находится теперь Троицкий мост. Я «омывался водою» в полном смысле слова, так как брызги волн, ударявшихся о корму моего утлого челна, постоянно кропили меня. 

Я долго смотрел на Петропавловский шпиц, на серые бастионы крепости и искал за ними выступа, за которым сидели теперь восемнадцать моих товарищей по процессу, которым император не захотел сделать смягчения, несмотря на ходатайство особого присутствия сената. Мне страшно тяжело было представить в этом море солнечных лучей их полутемные камеры, их тусклое прозябание уже четвертый и пятый год вдали от жизни и свободы под ежеминутным, непрекращающимся ненавистным надзором врагов. 

«Чувствуете ли вы теперь, дорогие друзья, — говорил я им, — что я с моими новыми товарищами, сильными и смелыми, может быть, скоро освобожу одного из вас?» 

Я раскрыл дождевой зонтик, данный мне Кравчинским, чтоб носить всегда с собой, употребляя как палку в ясную погоду и как свою защиту в дождь, и поставил его в лодке как парус. Бурный ветер быстро повлек ее, так что гребцу оставалось только править своими веслами. Но это продолжалось недолго. Сильным свистящим порывом воздуха вывернуло мой зонтик наизнанку и начало трепать и вырывать его из моих рук, так что, лишь выйдя на берег, я смог привести в порядок подарок своего друга. 

«Хорошо, что я не верю в предзнаменования! — подумал я. — А то легко было бы подумать, что это ответ на мои мысли и что наши планы также будут вывернуты наизнанку бурей!.. Надо быть осторожнее!» 

Я поспешил к Обуховым и в первый раз употребил при этом придуманный мною конспиративный прием. Номер их квартиры был четырнадцатый, а напротив их в пятнадцатом жил, как я видел на двери вчера, ходатай по частным делам Петров. 

— Дома Петров? — спросил я дворника у ворот. 

— Кажется, не выходил! — ответил он. 

Я побежал вверх по лестнице, но вошел, конечно, не к Петрову, а в квартиру Обуховых.

Я был очень доволен своим способом мистифицировать привратников, а с ними и тех, кто будет у них справляться обо мне, если меня заметят. 

«Буду так поступать всегда, — думал я. — На лестницах обыкновенно никого не встречаешь, и потому никто никогда не узнает, что я хожу не туда, куда предполагает дворник. Теперь если за Обуховыми следят и спросят его обо мне, то он скажет, что я хожу к Петрову». 

И моя предосторожность с первого же раза оказалась не напрасной. 

На лестнице все было тихо. Подойдя к квартире Обуховых, я приложил ухо к щелке входной двери и начал прислушиваться. Там раздавались только женские голоса. 

«Значит, они дома и нет засады!» — подумал я, нажимая потихоньку ручку двери, чтоб войти тихонько, если дверь не заперта. Но она не поддавалась, я позвонил, и мне отворила сама Обухова. 

— Здравствуйте! — воскликнула она, смеясь. — А у нас всю ночь были гости! Посмотрите-ка! 

Я вошел в столовую, где ночевал позавчера и должен был ночевать в эту ночь, если бы меня не удержал Кравчинский. Квартира вся была перевернута вверх дном. 

Ящики комодов вынуты и стояли на полу как попало. Белье выворочено из них и лежало грудами рядом со стульями. Все столы, шкафы, кровати были выдвинуты на середину комнат. 

— Как хорошо, что вы не пришли ночевать сюда вчера вечером! Иначе только бы мы вас и видели! 

Я засмеялся, не знаю отчего. Мне вдруг стало очень, очень весело. Миновавшая опасность уже не имеет в себе ничего страшного. Напротив, чувствуешь какой-то душевный подъем, торжество, как будто бы сам себя избавил, а не простой слепой случай. Так было со мной и в этот раз. 

Однако обстоятельства сейчас же показали, что я торжествовал слишком рано. 

— Вот теперь ваша квартира хорошо очищена, — сказал я. — Второй раз не придут скоро, и потому мне надо поселиться именно у вас. 

— А вдруг за нами надзор? — сказала Обухова. 

Она с беспокойством взглянула в окно на улицу и вдруг, обернувшись, таинственно подозвала меня к себе пальцем. Я посмотрел из-за ее плеча. С дворником нашего дома говорили, постоянно оглядываясь, два субъекта очень подозрительного вида. Скоро они отошли от него и встали порознь на противоположной стороне улицы, время от времени посматривая на наши окна и подъезд. 

— Вам нельзя теперь от нас выйти. Увяжутся или схватят при выходе! — испуганно сказала Обухова. 

Сначала мне тоже стало не по себе, но затем я сообразил, что следят не за мною. 

— За мной никто не шел, — сказал я. — А дворник ваш думает, что я хожу к вашему визави, к частному поверенному Петрову. Это хотят следить за теми, кто к вам ходит, а за мной, наверно, никто не увяжется. 

— Все равно! Надо сначала выйти двоим из нас и увести их за собою, а затем уже выйдете вы. 

— Хорошо! — согласился я. — У вас, очевидно, ничего не нашли, так как никого не арестовали? 

— Ничего! — сказала Обухова. — Только отобрали ваш револьвер, который я признала за свой. И чемодан ваш весь перерыли. — Откуда? — спрашивают. — Моего брата, — сказала я, — и они его оставили в покое. 

В это время все ее товарки, бросив уборку комнат, с беспокойством смотрели на улицу за подозрительными субъектами, но через несколько минут и они уже начали смеяться и придумывать способы, как бы их мистифицировать и одурачить, выйдя с таинственным видом ранее меня и приведя их затем в колбасную лавку или в какое-нибудь подобное благонамеренное место. Успокоившись таким образом за меня, они расселись где попало и наперерыв начали рассказывать мне о только что происшедшем у них.