Страницы из летной книжки - Голубева-Терес Ольга Тимофеевна. Страница 40

Но где же запропастился экипаж? Неужели погиб? Мы утюжили воздух уже более двух часов в поисках хотя бы остатков По-2. Летая в прифронтовой местности, я наблюдала величественную и грозную картину победы наших войск над фашистами. Все было изрыто снарядами, бомбами. Разрушены долговременные укрепления. Всюду валялись сожженные и разбитые автомашины, бронетранспортеры, повозки, орудия. Здесь же, вперемешку с машинами, валялись трупы лошадей. На освобожденной нами местности были и наши подбитые самолеты: штурмовики, истребители. Но По-2 не было. Вывод напрашивался сам собой: самолет сбит и упал вместе с экипажем в Нарев. Но поверить этому мы пока не можем.

Говорят, столетия должны пройти, чтобы земля заровняла окоп глубиной в метр — шрам на лице планеты. А шрамы, оставленные войной на человеческом сердце, — что их изгладит? Есть ли на свете мать, которая может примириться с потерей своего ребенка? И мы тоже не хотим верить в смерть подруг. Так уж устроены люди. Потому что у человека можно отнять здоровье, любовь, его можно лишить счастья. И только одного у него не отобрать — надежды. А когда есть хоть капелька надежды, человек живет. И, несмотря на то что мы совсем Замерзли, а закоченевшие ноги причиняют нам нестерпимую боль, мы никак не могли возвратиться. Однако подходит момент, когда летчица говорит с тяжелым вздохом:

— Бензин на исходе...

Мы взяли курс домой, когда горючего осталось в обрез. И тут вдруг, когда я уже перестала крутить головой, всматриваться в землю, искать, взвилась с земли ракета, и я увидела притулившийся у небольшого леска По-2. Около него стояли две фигурки и яростно махали руками. Мы прошлись над ними раз, второй... Но сесть, казалось, там было совсем невозможно из-за многочисленных воронок, рытвин, траншей. Поистине везение: суметь приземлить машину на местности, абсолютно неприспособленной для этого. Однако такие случал уже бывали. Летчица посадит ночью где-нибудь на вынужденную самолет, а утром смотрит и удивляется: как это ей удалось? И взлететь, кажется, ни за что не сумеет. Но походит по площадке, вымеряет все шагами, посчитает — и, глядишь, уже в небе.

Зоя, сделав круг, пригляделась получше к земле и пошла на посадку. Страшно! А куда деваться?

— Что случилось? — крикнула я, когда Парфенова подрулила машину к ним. — Не ранены?

— Нет. Мотор заклинило. «Месс» гонялся. Еле ушли...

— Потерпите немного. Пришлем за вами техников.

Мы отдали им весь личный неприкосновенный запас продовольствия. Пошел снег. Видимость ухудшилась. Но лететь надо. Зоя дала газ. Была не была!.. Как и следовало ожидать, дело дрянь: взлетная полоска кончается, а самолет бежит, бежит, тяжело, нехотя. Подпрыгивает, падает. Жутко стучат шасси. Каждый удар отдается в сердце: вот-вот надломятся стойки... Зоя прекращает взлет, отруливает машину на самый край площадки, так что хвост очутился между двумя деревьями. Женя с Лидой улеглись на хвост, придерживая самолет, пока летчица прибавляла обороты мотора. Скорость приближалась к пределу, который необходим для отделения самолета от земли, а девчонки, изнемогая от усилий — «Ну, еще немного, еще чуть-чуть!» — удерживали машину, пока летчица не махнула рукой: «Отпускай!» И снова бежит самолет. Только бы оторваться! Только бы оторваться!

Но он налетает на трамплин. Подпрыгивает, валится вниз. Скорость еще мала, крылья не держат его в воздухе. Мотор воет, молотя по воздуху винтом, — напрасно: мы падаем... Падение прекратилось у самой земли. Самолет повис, словно в раздумье, и стал понемногу набирать скорость. Даю курс. Облака прижимают нас к лесу. Видимость скверная...

Возвратившись на аэродром, я еле-еле сумела вылезти из кабины. Прыгнув с плоскости на землю, я чуть не упала. Меня покачивало: ведь 13 часов провела в воздухе! Кружилась голова, а глаза, казалось, были засыпаны песком. Мы устали, продрогли, хотели есть. Подбитый По-2 и невредимых летчиц привезли в часть вскоре после нашего прилета. Но мы уже спали мертвым сном.

Когда прозвучал сигнал «Подъем», я не могла оторвать голову от подушки, не то чтобы подняться.

— Вставайте! Вставайте! — шумела дневальная. — Сразу после обеда занятия...

Мысли мои от переутомления ворочались с трудом. Мне безумно хотелось спать. Все тело ныло от усталости. Какие уж тут занятия! Казалось, я не смогу выдавить из своих мозгов ни единой стоящей мысли. Но было слово «надо», великое слово, обретавшее на фронте силу закона. Надо пересилить, надо заставить себя. Надо!..

Самолет — в дым

Я думаю: что такое везение? Вспоминаются мне самые первые мои полеты, когда хочется отличиться. Вокруг все в орденах, а тебе 19, и ты, естественно, не можешь возвратиться с невыполненным заданием, независимо от того, чем это вызвано: неполадками в работе мотора, ухудшением погоды или еще какими другими причинами. И я хорошо понимаю Соню Кокаш, которая недавно прибыла в полк. Она не откажется от выполнения задания. Полетят все, полетит и она. Хотя условия очень сложные. Оттепель вдруг сменилась морозами. Плоскости обледенели. Взлетная полоса покрылась ледяной коркой. Мы стоим у самолета и палками отбиваем лед с крыльев. Обледенение передних кромок плоскостей грозит не одним только увеличением веса самолета, но и нарушением его аэродинамических качеств. Чтобы поднять в воздух машину в таких условиях, надо обладать мастерством. У Сони не то что мастерства, а вообще никакого опыта нет. Она совсем почти не имеет ночного налета. Не может сохранить пространственную ориентировку, не замечает, как самолет заваливается в крены, снижается, непроизвольно меняет курс... Но есть приказ поскорее ввести в строй новичков. В нашей эскадрилье их два экипажа. Со штурманом третьего звена Ольгой Яковлевой мы летаем с Кокаш и Путиной попеременно. Вывозим на боевые.

Подошла Евдокия Яковлевна Рачкевич, отвела меня в сторону:

— Ну, как новенькие?

Я не знала, что ответить.

— Трудно с Кокаш? — не отставала Рачкевич.

Я опять промолчала. Ну как ей рассказать, что вчера мы чудом выкарабкались. Вышли к исходному ориентиру, начали планировать на железнодорожную станцию. И вдруг я вижу, что высота уже 700 метров, а до цели еще далеко. Соня слишком резко сократила обороты мотора, потому-то мы так быстро потеряли высоту. Но увеличивать обороты уже нельзя: немцы услышат, обнаружат нас, откроют огонь. Станция уже под крылом. Высота — 500 метров. На решение — доли секунды. Если не отбомбиться сейчас же, потребуется новый заход. Но будет ли такая возможность? Едва ли. И я спешно бросаю бомбы. Сразу включились прожекторы, начали бить зенитки. Я бросила САБ. Смотрю на высотомер и ахаю: 400 метров! Летчица маневрирует неумело, вяло. Я схватила ручку управления — эх, была не была! — и резко бросила самолет из стороны в сторону.

— Вот так надо! — кричу. — Быстрее!

Луч прожектора метнулся за нами. Соня резко накренила машину. Прошу убрать ноги с педалей, поставить ручку нейтрально. Машина выравнивается. «Нет крена — нет разворота», — не раз я слышала от Ульяненко. Смотрю на «пионер». Стрелка и шарик становятся на место.

— Смотри на шарик! Держи его!..

Черт возьми, что это? Шарик ушел в сторону, стрелка наклонилась в другую. В левую щеку задувает струя. Скольжение с креном — один миг до срыва в штопор!

— Убери левый крен и правую ногу!

Ух, опять шарик на своем месте!

Вот так и летали всю ночь. А утром, возвращаясь с последнего задания, мы обнаружили, что изменился ветер, а направление посадки осталось прежним. Машины садились с порядочным боковиком, но все летчицы справлялись отлично. Мы с Соней, сделав восемь заходов, никак не могли сесть. Нас относило в сторону. Ну, думаю, при посадке, у себя дома, угробимся. Соня же вела себя невозмутимо. Казалось, что совсем не тревожится.