Скиф - Коробков Николай Михайлович. Страница 38

Но обе они — не скифские богини...

Орик спустился к морю и берегом пошел в сторону, направляясь к глубоко вдававшемуся в воду мысу. Обогнув его, он очутился в маленькой бухте с усыпанным мелким гравием берегом, переходившим в высокий обрывистый амфитеатр. Почти в середине его большой серый камень выдавался из глубокой зеленой ниши, заросшей мелкими жесткими стеблями вьющихся растений и трав. Розовые и белые чашечки вьюнка, уже свернувшиеся на ночь, казались похожими на спрятавшихся под листьями бабочек, и распространяли еле заметный, тонкий, чуть горьковатый аромат. Внимательно Орик осмотрел камень, отошел в сторону, сел и стал припоминать чудесное явление...

Тогда он спустился к берегу с этой же стороны, но остановился у самого мыса. В утреннем голубом свете не было видно горизонта. Небо и море сливались в ясной, сияющей глубокой дали. Маленькие облака, как паруса, медленно плыли в этой синеве, прозрачной, но как будто чуть-чуть затуманенной безграничностью лазурного пространства. Солнца не было видно; оно светило из-за берега, не отражаясь в воде, и давало слабые розовые тени, струившиеся над тихим взморьем.

От этой сияющей шири Орик вдруг ощутил себя как бы наполненным воздухом, бестелесным, способным к полету. Охваченный чувством легкости и радости, он распростер руки, запрокинул голову, и ему показалось, что сейчас он понесется вверх медленно и неудержимо, поплывет в голубой бесконечности, как те медленно исчезающие вдалеке облака.

Вдруг сверкающие водяные колеса прокатились по морю, разбрызгав ослепительное серебро солнечных брызг. Резкие блестящие полосы протянулись за ними в мягкой голубизне. Это дельфины, кувыркаясь, проплыли мимо — дельфины-кони, везущие колесницы подводных божеств. Потом все исчезло. Орик всмотрелся, но поверхность снова сделалась гладкой и ровной; только мелкая частая рябь серебряной чешуей упала на воду, протянувшись дрожащей дорогой к берегу.

Он сделал несколько шагов вперед и остановился. Прямо против серебряной дороги, там, где берег крутым амфитеатром поднимался вверх, на большом сером камне, выступавшем из зеленой ниши, испещренной мелкими, яркими цветами, стояла девушка, окутанная падающими складками белого хитона. Он увидел ее всю сразу; бронзовые отливы волнистых каштановых волос, обнаженные золотистые руки, лицо, как будто пронизанное голубым сиянием утра. Он смотрел неподвижно, поглощенный созерцанием, продолжая видеть с необычайной отчетливостью, и в то же время находился как будто во сне.

Она стояла спокойно, опустив руки, и, улыбаясь, смотрела куда-то вдаль; потом повернулась и исчезла за поворотом...

Словно пробуждаясь, Орик продолжал пристально смотреть на темный камень перед нишей. Он также не верил в то, что там никого нет, как и в то, что он видел кого-то.

Наконец он понял, что это видение.

Он припоминал рассказы Главка о явлениях богов и подумал, что это должно быть богиня-девственница — та, которой поклоняются тавроскифы. Он только никогда раньше не думал, что она может быть такой. Он чувствовал некоторый страх, но все же решился подойти ближе к нише.

На сером, разогретом солнцем камне еще виднелись влажные следы узких ступней, медленно поглощаемые горячими лучами. Охваченный неведомым раньше восторгом, он подумал о жертвоприношении. Припомнил обычаи своего народа, обычаи тавров; где взять животных? Где взять пленников?

Он старался понять смысл явления и, наконец, решил, что богиня обещает ему покровительство в начатой им борьбе против эллинов.

Он почувствовал уверенность в удаче и решил, что прежде чем уйдет из разгромленного города, нагромоздит здесь, у этого камня, целую гору отрубленных греческих голов. Это вдруг стало для него несомненным, и он почувствовал себя очень сильным и способным к осуществлению своего дела.

В подтверждение обета острым краем раковины он разрезал себе руку и, протянув ее, смотрел, как красная струйка, разбрызгиваясь, растекалась по горячему камню, дошла до края и, скатываясь вниз, исчезла среди мелкой травы, поглощенная сухой, горячей землей.

Потом он пошел в ту сторону, куда скрылось видение. Узкая крутая тропинка, углубленная в желтоватой каменистой почве, круто поднималась, огибая высокие скалистые обломки. Наверху ровное широкое пространство образовывало лужайку; за ней начинался обширный сад. Справа лужайка была срезана обрывистым береговым мысом, слева виднелись виноградники и знакомые Орику постройки: сараи, мастерские, невольничьи казармы...

Он вернулся и работал как обычно. Но он уже не чувствовал себя ни рабом, ни тем неосторожным, неопытным юношей, каким был до херсонесского плена.

Никто не замечал в нем перемены, но ее, должно быть, чувствовали все те, с кем он говорил. Они начинали верить так же, как он, не спорили и смотрели ему в глаза, словно ожидая приказаний.

Прошло всего лишь несколько дней, но в них сделано было больше, чем за целые месяцы первоначальных разговоров и планов. У Орика было уже несколько десятков друзей, и он перебирал в памяти их имена, соображая, как и что ему удалось сделать за последнее время. Он решил разбить их на несколько групп и со всеми говорил различно. Те, которые сделались его ближайшими друзьями, собирались напасть на город, захватить его и подчинить себе. Другие думали о нападении и мести, третьи только о грабеже и бегстве. Он старался сделать так, чтобы они ничего не знали друг о друге, и чтобы каждый из них тайно вербовал себе сторонников из наиболее решительных и сильных людей.

Они придумали себе условные знаки, и в определенное время Орик встречал их в различных местах за городом, где они его ожидали.

Иногда он уходил в рабочие кварталы у гавани и долго оставался там, переходя из дома в дом, окруженный товарищами и людьми, жадно выслушивавшими его слова о свободе, богатстве и мести тем, кто сейчас подчиняет их своей власти...

III

Вечером было назначено собрание в катакомбах за кладбищем. Орик дождался наступления темноты и, убедившись, что все кругом уснули, направился к отдаленному пустому сараю. Здесь его уже ждало несколько человек из рабов Эксандра. Один за другим они перелезли через изгородь и, держась на некотором расстоянии, пошли темными переулками и пустырями.

На кладбище, уставленном белыми каменными плитами с высеченными на них надписями, они заметили несколько фигур, пробиравшихся в том же направлении, что и они. Дальше, в неровной холмистой почве, поросшей жесткой травой, чернели круглые темные дыры. Они подошли к одной из них и стали спускаться вниз по узкой крутой лестнице, проложенной в неправильной формы колодце, оканчивавшемся галереей. Она была настолько низкой, что в ней можно было идти, только согнувшись. Твердая каменистая почва, высеченная наподобие неровного свода, местами обвалилась и загромождала проход, — здесь можно было пробираться только ползком. Узкие галереи разбегались по сторонам, зияя черными входами, или скрещивались в обширных расширениях, похожих на подземные валы. Широкие лукарны, прорубленные в потолках, давали приток свежего воздуха, и здесь можно было отдохнуть от затхлого удушья длинных и тесных переходов.

В одном из таких помещений собралась целая толпа людей. Было трудно дышать от гари и чада нескольких факелов; дым плыл под потолком и свисал черными клочьями, не находя выхода, — лукарна была плотно заделана, чтобы сверху не услыхали голосов и не увидали света.

Мужчины разных возрастов, в различных, но одинаково бедных и грязных одеждах стояли, сидели или лежали на полу. Некоторые молчали, другие разговаривали между собой, перебрасываясь короткими фразами на странном жаргоне рабов, составленном из разноязычной смеси слов. Здесь было немало греков, отличавшихся страстностью жестикуляции, резкими голосами и быстротой движений; тяжеловесные сарматы с красноватыми лицами, заросшими светлыми бородами; черноволосые сирийцы; белокурые галлы — римские пленники, попавшие в Херсонес через международные рынки; массивные и угрюмые геты. Все они знали Орика и встретили его появление приветственными возгласами. Его сейчас же окружили, один из сарматов хлопнул его по плечу и спросил, скоро ли они вернутся в свои степи. Потом они начали рассказывать о своей работе, о своих успехах и неудачах: