Скиф - Коробков Николай Михайлович. Страница 41

Иногда на Орика налетали порывы веселья. Оставшись один, он вдруг пускался бежать, хватал и бросал тяжелые камни, разыскивал кого-нибудь из молодых рабов и предлагал бороться. Они схватывались, сжимая друг друга, стараясь опрокинуть на землю; тяжело дыша, медленно передвигались на небольшом пространстве, падали, переворачивались и перекатывались по земле...

Снова Орик чувствовал себя сильным и бодрым. Но это было уже не только чувство, как раньше, а и сознание.

После трудного и длинного рабочего дня он уставал. Но эта усталость охватывала только тело; голова оставалась ясной и бодрой. Уже за обедом он успевал отдохнуть и вечером часто уходил в город, — в этом отношении рабы Эксандра пользовались значительной свободой.

Рабочий квартал был хорошо знаком Орику еще с того времени, когда он с Таргисом подготовлял побег Ситалки. Здесь, среди рабов и вольных граждан, влачивших не менее жалкое существование, чем невольники, он чувствовал себя свободно. Их интересы, когда-то совершенно чуждые ему, казались теперь понятными и близкими.

Он заходил в маленькие темные мастерские, где люди до поздней ночи сидели, не разгибаясь, над шитьем обуви или одежды, расписывали глиняную посуду или ковали оружие. Все они были изнурены трудом и нуждой. Их жизнь состояла в непрерывной заботе о том, чтобы не умереть от голода. Самые молодые из них иногда смеялись и разговаривали, а в час отдыха выбегали на улицу посмотреть на проходивших девушек, обменяться шутками или принять участие в драке, завязывавшейся между двумя пьяницами. Остальные думали только о хлебе и сне. Ведь каждый день с криком первого петуха они тревожно соскакивали с постели и, наспех сунув ноги в башмаки, принимались за работу, несмотря на то, что еще стояла темная ночь.

Люди, не имевшие определенных занятий, каждое утро отправлялись в одно из предместий Херсонеса, где находилась рабочая биржа. Здесь собирались толпы невольников, отпущенных на оброк их господами, вольноотпущенники, готовые взять какую угодно работу, и полноправные граждане из Херсонеса, Керкинетиды, Прекрасной Гавани, не менее нищие и голодные, чем рабы. Все они искали поденного заработка, нанимались в грузчики, носильщики, матросы или образовывали артели для мощения дорог, постройки изгородей, сбора оливок и винограда. Все они составляли массу, жившую общими интересами, подавленную одними и теми же несчастиями. И это не меньше, чем одинаковое для всех рабочее платье, в виде серой туники с единственным рукавом, и своеобразный жаргон низших классов, стирало всякую разницу между ними, заставляло забывать различия национального и классового происхождения. Они обращались друг с другом по-товарищески, когда могли — выручали из нужды, помогали скрываться тем, кого за какие-нибудь преступления преследовала полиция. Многие из них часто не находили себе дела и целыми неделями голодали, питаясь выуженной в море рыбой и разными отбросами продуктов, выброшенных на рынках.

Число этих безработных беспрерывно увеличивалось. Обеднение Херсонеса, постоянно подвергавшегося нападениям скифов, вызывало сокращение промышленности и торговли; уменьшился вывоз продуктов в Афины, понизились потребности внутри самого города.

Но были и другие причины, разорявшие граждан, еще недавно бывших владельцами довольно крупных мастерских и находивших хороший сбыт разнообразным изготовлявшимся ими товарам. В городе стало возникать все больше фабрик и заводов — оружейных, кожевенных, мебельных, гончарных, где работали десятки, а иногда и сотни рабов. Их дешевый труд так же, как и возможность закупать большие партии нужного для производства сырья, делали конкуренцию с фабрикантами невозможной для ремесленников. И вот они один за другим разорялись, выбрасывались на улицу; только некоторые, особенно умелые, изготовлявшие вещи, требовавшие особенно тщательной и художественной обработки, существовали благополучно. Большинство же свободных ремесленников постепенно попадало в кабальную зависимость от крупных предпринимателей и, обрабатывая у себя на дому чужие материалы, сдавало товары за ничтожную плату.

Находя, что специализация — необходимое условие быстроты и дешевизны производства, предприниматели поручали каждому ремесленнику только строго определенную работу. Из сапожников один должен был изготовлять мужскую, другой женскую обувь; один занимался исключительно кройкой башмаков, другой сшивал их. Так же работали и портные; между ними отдельные мастера выкраивали платья, сшивали куски материи, изготовляли только плащи, исключительно верхнее платье или одни туники для рабов [75].

Над этим однообразным трудом люди сидели с раннего утра до глубокой ночи, получая в день четыре-пять драхм — сумму, на которую можно было с трудом прокормить двух рабов; на эти деньги надо было вести хозяйство, поддерживать дом, одеваться, кормить жену и детей. А семейства бедняков часто бывали многочисленны.

Политически все эти люди были полноправными гражданами демократической общины Херсонеса. Они являлись верховной властью города, потому что «самодержавный народ» правил им. Городской совет — Булэ — лишь исполнял его повеления, а магистраты — эсимнеты, дамиурги, продики, стратеги — считались его слугами.

Народ был неограниченным властелином, но большинство отдельных граждан жили хуже рабов.

Невыносимое существование заставляло людей нередко возмущаться и производить беспорядки, угрожавшие спокойствию города. Многие из них мечтали о временах, когда тяжкий принудительный труд и бедность исчезнут с лица земли и наступит золотой век Кроноса-бога, некогда царившего на счастливой, дававшей изобильные плоды земле, населенной людьми, не знавшими ни войн, ни судов, ни болезней.

Люди верили, что золотой век настанет вновь; тогда не будет ни бедных, ни богатых, ни рабов, ни господ, ни полиции; тюрьмы разрушатся, а судебные залы, портики, публичные здания обратятся в общественные столовые.

В это верили твердо. Во время рабочих собраний и празднеств в честь богов-покровителей труда об этом часто не только мечтали, но и выносили определенные постановления, вырезавшиеся на каменных досках и вывешивавшиеся на стенах того или другого храма.

Орик часто слышал рассказы о близости этих прекрасных времен, но не верил им.

— Как это произойдет? — спрашивал он. — И когда? И почему золотой век наступит именно теперь? Может быть, его надо ждать еще тысячу лет?

Он плохо верил в явление Кроноса, да и самая жизнь, которая должна была наступить с его воцарением, не нравилась ему. Она хороша только для рабов, мечтающих о том, чтобы их не обижали. Жизнь без войны, без радости победы, вечный мир — это казалось ему неинтересным, придуманным слабыми, привыкшими к подчинению и не умеющими побеждать.

Золотой век его не интересовал. Он хотел только отомстить грекам, захватить и разрушить город, разграбить его сокровища. Участники этого дела получат свою часть добычи и сделаются свободными. О том, что будет дальше, он не думал.

Каждый день то в одном, то в другом доме, в маленьких грязных кабачках или около сваленных на берегу, пахнувших смолой и рыбой лодок Орик, расспрашивая людей о их жизни, короткими злыми словами растравлял их ненависть к господам, к магистратам и заставлял еще больше, еще острей чувствовать безысходность нужды, тяжкий гнет суровой, голодной жизни. Все охотно говорили об этом, рассказывали, жаловались и возмущались:

— Нас даже во сне тревожит вопрос, где достать четыре драхмы, чтобы на следующий день снова лечь спать, наполнив желудок черствым хлебом или ячменной кашей, пучком салата или несколькими луковицами [76]. Нам не остается ничего другого, как просить милостыню у прохожих. Но нищие уже и теперь часто умирают от голода, так как их стало слишком много.

Они перебивали друг друга:

— Я не мог заплатить налогов, и вот у меня отобрали дом и имущество. У меня четверо детей... Куда я их дену?