Траян. Золотой рассвет - Ишков Михаил Никитич. Страница 7

— Это радует, – одобрил хозяин.

— Что радует? – не понял Ларций.

— Что шаг широкий, ровный…

— А–а.

На том и расстались.

Через несколько дней, еще раз обстоятельно обдумав состоявшийся разговор, Ларций обнаружил в словах старика некое умолчание, неожиданно больно его задевшее. Что?то Фронтин не договаривал – и насчет механической руки, и насчет кинжала, который оказывается можно незаметно пронести в наручной повязке. Интересно, зачем кому?то понадобилось проносить оружие, спрятанное под повязкой?

В любом случае эта скрытность крепко обидела Лонга, однако, как ни странно, она же и подарила трепетную надежду. Неужели в Риме нашлись люди, которым более невыносимо состояние страха и ощущение пропасти, в которую по милости озверевшего тирана катилось государство? Неужели кто?то всерьез взялся за особого рода гимнастику, которой увлекались Брут и Кассий* (сноска: Руководители заговора против Юлия Цезаря), за организацию проноса кинжала в тщательно охраняемые покои императора? Через неделю, решив проверить, в верном ли направлении работает мысль, Ларций решил повторить опыт и навестить давнего покровителя их семьи, также бывшего консула, Кореллия Руфа.

Кореллию в ту пору уже было далеко за семьдесят, возраст вполне праотческий, однако Руф встретил гостя живо и радостно, назвал «сынком», похвалил, что сохраняет достоинство и, находясь под следствием, осмелился навестить впавшего в немилость, больного старика. В юности Кореллий заболел подагрой. Эта болезнь передалась ему от отца. «Болезни, сынок, как и все прочее, передаются по наследству», – со вздохом объяснил хозяин, когда они устроились в спальне, где тот также принимал еду. Кореллий пригласил разделить с ним трапезу. В еде Руф по–прежнему был умерен, ел только овощи. Особенно налегал на репу, нахваливал ее, называл чудодейственной.

Ларций положил в рот несколько вымоченных в оливковом масле долек, с кислым видом пожевал. Затем Руф жестом отослал из спальни рабов. Такой уж у него был порядок, когда приходил близкий друг, все удалялись, даже жена, хотя она умела свято хранить любую тайну.

Когда они остались одни, хозяин спросил.

— Как ты думаешь, Ларций, почему я так долго терплю такую муку? Да чтоб хоть на один день пережить этого грабителя Домициана. Дали бы мне боги достойное подобному духу тело, я бы не задумываясь выполнил то, чего желаю.

Ларций воскликнул.

— Благодарю тебя, дядюшка! Ты первый и единственный, кто не побоялся высказать вслух то, о чем я все эти месяцы мечтаю. Я мог бы помочь тебе в этом деле. Даже несмотря на то, что у меня всего одна рука.

— Ну–ну, сынок, – улыбнулся хозяин, – никогда не спеши заняться грязной работой. Разве мы не римляне, не властелины мира, чтобы самим пачкать руки? Пусть ее исполнят скверные люди. В Риме таких достаточно, особенно среди пришлых. Ты лучше скажи, знаком ли ты с Марком Ульпием Траяном?

Ларций открыл рот от удивления.

— Дался вам этот Траян! Куда не придешь, все разговоры только о наместнике Верхней Германии.

— Кто еще интересовался Траяном? – как бы невзначай спросил Кореллий.

— Титиний Капитон и Секст Фронтин.

— Хвала богам! – облегченно воскликнул хозяин и попытался вскинуть руки. Тут же застонал от боли. Когда страдание оставило его, уклончиво объяснил.

— Это понятно. Титиний представляет цезарю кандидатуры на должность, а Секст царапает что?то по военному искусству. А сам ты как относишься к Траяну?

— Дядюшка, я никак не отношусь к Траяну. Я с ним едва знаком. Слыхал, что он отменный вояка. В его действиях незаметно суеты и безалаберности. Более ничего.

— И ладно. Это я так, к слову. А ты не стесняйся, ешь репу. Это необыкновенный, целительный овощ. Я, например, с удовольствием ем его.

В дальнейшем беседа велась исключительно вокруг лекарственных свойств овощей и прочих необыкновенных и целительных снадобий.

Вот и весь разговор.

Дома Ларций всерьез задумался над словами самых известных в Риме стариков. После долгих размышлений окончательно уверился, что в идиотских, на первый взгляд, советах жевать репу, дрыгать по утрам руками и ногами, заказать дорогой, по–видимому, протез, скрыта какая?то твердая косточка, в которой надежно хранилось тщательно скрываемое, очень вкусное, но запретное ядрышко. Ему никак не удавалось разгрызть косточку, а разгрызть хотелось. Что там шевелилось под спудом казней, доносов, торжества негодяев, припадков злобы, которые то и дело охватывали Домициана? Отчего в Городе вдруг зародился такой страстный интерес к Траяну?

С того дня Ларций, оторвавшись от своих обид, начал внимательно прислушиваться к тому, что происходит в городе. Начал посещать судебные заседания в базилике Юлия. Действительно, в Риме творилось что?то невразумительное. В рабочих кабинетах, домашних библиотеках, столовых–триклиниях, по садам сенаторских особняков копошилось что?то неуловимо будоражащее, внушавшее смутную надежду. Беседы велись странные, исторические, часто вспоминали первую гражданскую войну, когда в государстве объявилось сразу три императора – Отон, Вителий и Веспасиан. Это были страшные времена, когда брат поднимал руку на брата, а отец требовал награду за то, что в бою сразил негодника–сына, посмевшего примкнуть к негодяю–узурпатору. Не вражеские поселения, не варварские племена страдали от солдатни, но родные италийские города и селения. Горели до боли родные, знакомые с детства усадьбы. Была разрушена и разграблена Кремона.^{8 Э}то были унылые воспоминания, ведь так кончилось царствование Нерона.

В тот, девяносто шестой год, Рим доверху наводнили знамения. Уже восемь месяцев подряд на столицу в бессчетном количестве сыпались молнии, так что Домициан, суеверный как все тираны, в отчаянии воскликнул: «Пусть же разит, кого хочет!» Как бы там ни было, а молнии ударили и в Капитолий, и в храм Флавиев, и в Палатинский дворец.

Не в силах справиться сомнениями, в поисках ясности Ларций отправился к своему сослуживцу Цецилию Секунду, сделавшего карьеру на выступлениях в суде и уже обладавшего сенаторским достоинством. Десять лет назад они вместе служили в Сирии в Третьем галльском легионе. Цецилий через год обязательной службы вернулся в город. Он приходился племянником известному в Риме командующему флотом, а также неутомимому чтецу и собирателю знаний Плинию Старшему. Незадолго до своей гибели дядя усыновил его.

Первым делом боевые товарищи вспомнили прошлое.

— Помнишь, как мы с тобой орудовали в Азии, в Третьем галльском легионе? – засмеялся хозяин, потом придавил улыбку и поинтересовался. – Как родители?

Ларций промямлил что?то о беспокоящих отца болях в пояснице, о том, что матушке не дают покоя колени. О себе сказал, что просиживает дома.

— Изредка выхожу на форум. По приказу цезаря, пытаюсь получить назначенные мне деньги. Уже который год говорят, приходи завтра. Кстати, я слышал, ты доволен современным состоянием красноречия и строишь свои выступления по образцу таких искусных ораторов как Марк Регул?

— Нет, Ларций. Я считаю крайней глупостью в ораторском искусстве выбирать для подражания не самые лучшие примеры.

Он помолчал и добавил.

— Как, впрочем, и во всем остальном.

Еще пауза.

Наконец Плиний поинтересовался.

— Я полагаю, ты жаждешь откровенности?

Гость кивнул.

Хозяин одобрительно качнул головой.

— Признаюсь, – наконец выговорил Плиний, – не вижу смысла надрываться в государстве, где давно уже низость и бесчестность награждаются не менее – нет, что я говорю, – более, чем скромная верность, негромкое исполнение долга и неприхотливость в жизни. Ты только что упомянул о Регуле. Он и мне не дает прохода. Жалкий бедняк, какого богатства он достиг подлостью! Ведь когда он появился в Риме, никто не заставлял его обвинять других, он сам позаботился о том, чтобы его имя внушало ужас. С другой стороны, ты не прав, утверждая, что я редко появляюсь в сенате и что отказался от защиты справедливости. Сейчас я и Корнелий Тацит⁹ готовимся защищать провинциалов из Африки.