Сокол Ясный - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 41
– Поспешил ты немного, княже, – говорил ему Красовит. – Жена только месяца через полтора-два из лесу воротится, как снег пойдет и земля замерзнет. На Маренины дни, короче. А до тех пор в лесу она живет и к нам сюда не жалует. Я сам ее с Медвежьего дня не видал.
– Не подумал я об этом, – с недовольным видом отвечал Бранемер. – Вот незадача! До Марениных дней мне ее ждать-то недосуг.
Что за дело у чужого князя к его жене, Красовит не спрашивал. Он никогда не вмешивался к волховские дела Лютавы и старался знать о них как можно меньше. Ему было известно, что Лютава еще до замужества имела какое-то очень близкое отношение к семейным делам Бранемера; однажды обмолвилась, что отец, тогда еще живой, хотел отдать ее Бранемеру в жены, но почему это сватовство расстроилось, Красовит не знал. Уже после того, лет десять назад, дешнянский князь ездил к ее брату, князю Лютомеру, на среднюю Угру и даже отдал ему на воспитание своего единственного сына. В прошлом этих троих имелась некая тайна. Надо думать, и нынешнее дело как-то было со всем этим связано. А видя, какие взгляды Бранемер бросает на Унеладу, Красовит невольно задумался: уж не хочет ли за своего сына сватать ее? Да уж парню двадцать должно быть, если не больше, небось давно женил!
– Так поезжай к ней в лес, – предложил Красовит гостю. – Коли дома ждать ее недосуг. А то оставайся, – добавил он, поскольку при своей внешней угрюмости был человеком не злым и даже добродушным. – На ловы будем ездить…
– Благодарю на добром слове, но долго гостить мне не с руки, – с сожалением ответил Бранемер, еще раз глянув на Унеладу. – А далеко волхва живет?
– За день доберешься. Только всю дружину с собой возьми. Сейчас волчьи дни – со всего свету к ней «отреченные волки» стаями собираются, чтобы она им пасти отворила и добычу назначила. Сам знаешь, им в зубы попадать не след, и не посмотрят, что князь.
– Я бы сама князя до матушки проводила, дорогу указала, – заметила Унелада, подошедшая с кувшином.
– Нет, – отрезал Красовит, еще пока Бранемер не успел ничего ответить. – Я с ума-то не спрыгнул, девку из дому выпускать в волчьи дни, когда эти звери двуногие стадами по лесу бродят.
Унелада обиженно поджала губы, но спорить с отцом не стала и отошла прочь. Бранемер провожал ее глазами.
***
С дороги Бранемер дал дружине отдохнуть два дня, а на третий собрался к Лютаве. В эти три дня Унелада видела его нередко: утром и днем он сидел с ее отцом, а вечером в обчине опять накрывали на столы: окрестные старейшины собирались поприветствовать чужого князя, чтобы заодно выспросить, как поживают в иных землях, чем и почем торгуют, нет ли где большой войны, что с лесом – есть ли свободные земли, хороши ли, кто с кем за них борется. Днем воеводская дочь, как хозяйка, хлопотала об угощении, вечером надзирала за челядью, служившей на пиру. Со знатным гостем она разговаривала мало, но с любопытством прислушивалась к его речам.
– Что ты на него глаза таращишь, будто и прям жених приехал? – Еленица дергала ее за рукав. – Постарее не нашла?
– Да, был бы помоложе хоть годков на десять! – вздыхала Унелада. – Он и сейчас ничего. Молодые бы все такие были! А хорош он, должно быть, в молодости был. И сейчас есть на что посмотреть.
– У него небось дочери постарее тебя!
– Ну и что? – с вызовом отвечала Унелада.
Когда им случалось оказываться рядом, она не раз намеками пыталась выведать, за каким делом дешнянский князь приехал к ее матери, но Бранемер молчал. Чутье подсказывало, что к ней, Унеладе, это дело не имеет отношения: гость смотрел на нее с удовольствием, даже с восхищением, но явно при этом думал о другом, и морщины на его широкий лоб нагоняли совсем иные думы. Однако, если она затевала по вечерам с ним беседу, он охотно откликался, рассказывал о своих родных местах, о предках, о святилище Лады, что стояло над Десной с незапамятных времен и помнило чуть ли не того селезня, что достал со дна моря первый комочек земли.
– А в том святилище и богиня Лада живет зиму, – рассказывал Бранемер. – Уже восьмое колено идет, как род мой на нашем месте сидит, и каждый год девы и жены молодые из моего рода светлой Ладе и дочери ее Леле служат.
– У вятичей тоже такой обычай есть. Я от матушки слышала, что ее матушка, княгиня Семилада, многие годы Велесовой невестой прожила и там же однажды и пропала. Говорят, Велес ее живой в свои поля подземные унес. Матушка моя с ней однажды виделась и перстень Велесов у нее взяла.
– Семилада, бабка твоя, ведь из вятичей была?
– Да, из рода Святомера Старого, с Оки.
Бранемер не ответил, только кивнул. Благодаря своему происхождению, красоте и бойкости Унелада уже пять лет была Лелей здешней волости, возглавляла девичьи игры и весенние обряды, верховодила на зимних посиделках, гаданиях о женихе. Если бы здесь был обычай заточать Лелю в подземелье на то время, когда ее небесная покровительница томится в плену темных зимних туч, то именно Унеладе и досталась бы это почетная, но нелегкая участь. Мысленно Бранемер видел свою юную собеседницу в Ладином подземелье, где пару сотен лет проводили зиму его молодые прабабки, бабки, а потом и сестры.
– Как бы не остался Ладин дом пустым на сей год, – вздохнул он чуть погодя. – Нету ведь у меня больше Лады.
– Как так? – спросил Красовит. – Куда делась?
– Была нашей Ладой Белоденка, дочь меньшого брата моего Витима…
– Не того ли, что на радимичей ходил да не воротился?
– Того самого. Да летом померла она родинами. А другой жены молодой или девы нашего рода нет у нас пригодной. Чаял я, что…
Бранемер вдруг запнулся, будто передумал о чем-то упоминал, и упорно молчал под вопросительными взглядами.
– Вот, такое дело… надо мне матушку вашу повидать, – неловко закончил он чуть позже. – Она бы, может, моему горю пособила.
Унелада отвела глаза. Чем ее мать может пособить такому горю? Едва ли князь хочет, чтобы жрица Марены оживила его племянницу, умершую и преданную огню еще летом. Может, хочет спросить, где взять другую Ладу для своего племени? Но это только он сам да его сродники и могут знать, ведь нужна женщина из рода Витимеровичей. Здесь таких нет, да и откуда быть?
Но если бы дело как-то зависело от нее, Унелада постаралась бы помочь изо всех сил. Хоть и годясь ей в отцы, Бранемер казался ей так красив и статен, что при взгляде на него сердце замирало; но было еще что-то, греющее душу, сочувствие к его бедам и желание, чтобы все у него было хорошо. Он ни на что не жаловался, старался держаться бодро и весело, но в душе Унелады крепло желание сделать для него что-нибудь доброе, позаботиться о нем. Будучи дочерью своей матери и внучкой своих бабок, она и без воды видела, что на душе у него камень, и не первый год лежит он там. Еще и поэтому Унелада очень хотела проводить его к Лютаве, чтобы, при надобности, попросить за него. Но Красовит, когда она снова об этом заикнулась, отказал наотрез и положил конец разговорам. Отец был упрям, как гора каменная: сказал нет, значит, нет. Хотя какая же опасность ей могла грозить с дружиной Бранемера, пусть бы весь лес был полон «отреченных волков»? Да и волки эти должны быть совсем сумасшедшими, чтобы даже подумать дурное о родной сестре Радомера красгородского. Был бы Радомер дома – он бы проводил, с ним отец отпустил бы!
Но того, чего Унелада сейчас хотела больше всего, не могла сделать, наверное, даже сама Лютава. Только небесной богине Ладе под силу омолодить Бранемера дешнянского лет на десять-пятнадцать. Унелада отметила про себя, что надо будет при встрече расспросить мать, каков он был в молодости, а заодно и почему же Лютава не вышла за него двадцать лет назад! Унелада усмехнулась при мысли, что Бранемер тогда мог бы сейчас быть ее отцом, и порадовалась, что он все же ей не отец.
Князь Бранемер был польщен тем, что дочь Лютавы хочет ему помочь, но не менее был рад и тому, что отец запретил ей это. В присутствии Унелады ему было трудно думать о своих делах – да и когда он ее не видел, днем при солнце и ночью при месяце, образ девушки, прекрасной и свежей, будто богиня Заряла, витал перед его взором, заслоняя все то, что было для него так важно. «Размечтался, будто отрок! – сам себя одергивал он. – Тоже еще, жених нашелся – борода седая». К тому же его жена, княгиня Милозора, была еще жива, а в младшие жены воевода свою дочь, княжескую внучку и племянницу, едва ли отдаст.