Маримба! - Терентьева Наталия. Страница 21
Кланяясь после выступления, он все оборачивался к Катьке, улыбался.
– Надо было, наверно, цветы ему купить… – проговорила я.
– Ты бы пошла дарить цветы? – спросила Катька.
– Я? Вряд ли.
– А я бы точно не пошла.
Я посмотрела на свою дочку. Молодец, наверное. Знает что-то о жизни свое. И мне это даже больше нравится, чем то, что знаю я.
После концерта ко мне подошла Аушра.
– Я сказала его матери, – загадочно подмигнула мне моя приятельница, – что у Лео появилась девушка-фэн.
Фэн – это «fan». Фанат.
– Зачем? – удивилась я.
– Ну как… – слегка растерялась Аушра. – А что, не надо было?
– Да вряд ли Катька его фанат…
– Но вы же говорили, что вам нравится, как он играет…
– Нам нравится, как он улыбается и причесывается, – засмеялась я. – Хотя играет тоже ничего. Вдохновенно, ловко, правда, с ошибками.
– Да? – удивилась Аушра.
– Да. Я слышу весь оркестр. А тут слышать нечего, один человек играет.
– Здорово… А когда Катя у нас будет выступать?
– Когда повзрослее станет, – улыбнулась я. – Мала еще.
– Нет, что ты! Пусть она как чудо-ребенок выступит! Она же так хорошо русские песни поет, редкие, которых никто не знает… Я слушала в Youtube…
– Ну поговорим, ладно…
Я краем глаза видела, что Катька стоит в растерянности и не знает, подойти ли ей к Лео, который вместе с кем-то тащил сейчас маримбу со сцены. Я кивнула Катьке: «Подойди, похвали!» Та нерешительно замерла в сторонке. Я отвернулась, чтобы не смущать ее.
Мы с Аушрой поговорили еще немного, и я вышла во дворик клуба. И увидела, как они разговаривают. Наверно, погода благоприятствовала тому ощущению – странному, нереальному, которое возникло у меня.
Тихий августовский вечер, теплый, светлый. Где-то там, за двухэтажными домиками и полоской дюн – море. Его не видно, но я точно знаю, что оно близко, чувствую его спокойную мощь. Медленно садящееся за сосны солнце. Его последние лучи, запутавшиеся в золотистых Катькиных прядях, бликами освещающие ее взволнованное и счастливое лицо. Смешной, трогательный, то и дело поправляющий на переносице съезжающие черные очки Лео, взлохмаченный и румяный. Красивый…
Почему мне не дает покоя его внешность? Потому что я в принципе люблю красоту, она действует на меня, как гипноз, как хорошая музыка, как чудесный тонкий запах, который хочется запомнить, а лучше – иметь всегда при себе – во флаконе духов или в растущем на окне цветке…
Они о чем-то говорили, смеялись. Катька то и дело запрокидывала голову, сверкала глазами, Лео, смеясь, был похож на симпатичного, самого красивого даже, молодого гнома. А вот и старший гном, Гном по имени Зевс, любящий папа… Отец Лео, до этого беседовавший с Аушрой, вышел из задних дверей клуба и оглянулся в поисках сына. Увидел Лео с Катькой, вопросительно поднял брови, пошел было к ним, но остановился, стал рассматривать какую-то картину в галерее.
– Кать! – негромко позвала я.
Я знала, что мой голос Катька слышит в любом шуме. И правда, она уловила даже не голос, а то, что я где-то рядом, обернулась, увидела меня, глазами спросила: «Пора?» «Да», – кивнула я. Катька протянула руку своему принцу. Я уже поняла их секрет. Это вся степень свободы и близости, которую они, не сговариваясь, позволяют себе. Точнее, они, конечно, сговорились. Без слов. В этом есть такая прелесть… Жаль, никому не расскажешь. Кому? Данилевского взорвет, другие будут давать советы, от которых взорвет меня.
Катька подлетела ко мне, я обняла ее, горячую, трепещущую, и мы неспешно пошли к морю. Она рвалась вперед, а я все придерживала и придерживала ее. Лучше заката на Балтике наверняка что-то есть. Но я просто не знаю что. Может быть, закат на далеких тихоокеанских островах или на острове Маврикий. Или какой-нибудь нереальный рассвет на Байкале или на Алеутских островах… Но фотографировать балтийские закаты приезжают издалека. Их можно снимать до бесконечности. И просто гулять по морю вечером, пока долго, бесконечно долго и медленно садится солнце, создавая фантастически красивые, всегда новые картины.
Темная масса воды. Разноцветные, постоянно меняющие оттенки облака и большое оранжевое солнце. Или красное. Или пурпурно-розовое. Красный, оранжевый, розовый отсвет на море, переливающийся гладкий песок у самой кромки. Люди приходят, садятся на берег и смотрят. Кто-то слушает музыку, кто-то фотографирует или рисует. Но большинство просто смотрит. Закат здесь – как некое таинство, наполненное глубоким смыслом. Смысл все равно непонятен. И даже не очень хочется его постигать. Просто соприкасаться с великой тайной жизни. А в нем – именно такая тайна. Жизни, вечности, чего-то, что гораздо больше короткого суетного человеческого века.
– Что он сказал?
– Что сделал несколько ошибок. Но все равно доволен выступлением.
– А ты что сказала?
– Что он очень хорошо играл.
– Ну и правильно. Художника нужно хвалить. Пусть его ругают учителя. А зрители и тем более друзья должны только поддерживать. Если не за что – надо придумать, за что.
– Лео не за что хвалить? – Катька округлила глаза.
– Да нет, это я теорию тебе рассказываю. Как общаться с художниками. С тобой, со мной, с Лео, со всеми… Можно – р-раз и крылья критикой обрезать…
– Он и так не очень уверен в себе, мам.
– Мне тоже так показалось. Но он талантливый мальчик, это понятно. Аушра сказала его матери, что у него появилась девушка-фанат.
Катька остановилась.
– Мам…
– Ну да. Очень глупо. Надо написать ему что-то об этом.
– В каком духе?
– В юмористическом, разумеется.
– Хорошо, – кивнула Катька. – Я напишу, что по их деревне брехня идет еще быстрее, чем по нашей.
– Осторожней с деревней, – предупредила я. – Мы-то кокетничаем, называя свой московский район деревней Хорошево. А у них и правда деревня.
– Ладно. И напишу, что у меня в школе тоже есть фанаты. Из шестого класса, например.
– Ну да, и Пыжиков из десятого…
– Чижиков, мам! Он – Чижиков! И в него все старшеклассницы влюблены…
– Я в курсе. А он – в тебя, да?
– Не интересуюсь такими глупостями. – Катька дернула плечиками. – Ну и напишу, что когда я с концертов с цветами прихожу, ты всегда смеешься: «О, смотрите, люди, звезда пришла!» По-литовски, кстати, знаешь, как будет «звезда»? Жвегжде!
– Да, одно и то же слово, только у них грубее звучит.
– Мощнее, мам, не грубее.
– А я разве так тебе говорю, когда ты с цветами возвращаешься? И потом, я всегда с тобой с концертов прихожу, я же тебя снимаю…
– Смешно же, мам, правда? Надо все к шутке свести!
– Да, правильно. Молодец! – Я с легким удивлением посмотрела на Катьку. Это я ее так научила или просто она такая?
– Ты так всегда советуешь, мам! Надо из тяжелых ситуаций попытаться выйти с шуткой…
– Не всегда получается, конечно, – пробормотала я, так, чтобы Катька не услышала.
– Что? Я права?
– Права. Так и напиши. Если над ним станут смеяться за ужином, он уже будет готов к этому. Девушка-фэн…
– Мам, он не говорил, конечно… Но мне почему-то кажется, что он для меня играл сегодня. Попросил специально папу, чтобы тот устроил ему выступление…
Я погладила Катьку по голове.
– Возможно.
– Что, думаешь, нет?
– Думаю, возможно.
– Ладно, – Катька вздохнула. – Я буду считать, что для меня…
Я все представляла, как моя Джульетта со своим литовским Ромео будут прощаться. Начинала дымиться, заставляла себя не думать, потом снова начинала… Может, сказать ей… Нет, не сказать… А если… Нет… Но он… Нет, ничего не надо… Но она… Нет, она умная девочка… Нет, нет… Не знаю!
– Мам, – Катька доверчиво посмотрела на меня. – Ну вот, все, да? Завтра едем?
– Едем. Пойдем погуляем по морю, монетку бросим.
– Завтра давай, ладно?
– Что, надеешься, что я за ночь передумаю, и мы не поедем?
– Надеюсь, – честно сказала Катька.