Великое делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и Альмы, которая была собакой - Полещук Александр Лазаревич. Страница 5

— Да кто ты? — ласково спросил Клименко по-немецки. — Человек или зверь?

Меньш одер тиир? Кто ты?

Альма внимательно смотрела на Клименко, потом подошла к столу, лапой свалила стакан с ручками и карандашами и, взяв один из карандашей в пасть, подошла к нам. Она аккуратно, искоса следя глазами за кончиком выступавшего из ее пасти карандаша, перекусила его пополам, уронив одну из половинок на ладонь Клименко.

— Вы что-нибудь понимаете? — спросил меня Клименко. — Что она хочет этим сказать? Почему она разгрызла карандаш точно пополам? Неужели она хотела сказать, что она ни зверь, ни человек, что она…

— …получеловек! — вырвалось у меня.

— Гальбменьш… Получеловек… — сказал Клименко. И тут случилось невероятное: Альма закивала — мы оба это ясно видели! — Альма быстро закивала головой. Нам стало страшно.

— Спросите ее про термос, — сказал я. (Альма насторожилась.) — Где термос? У ее хозяина был термос.

Я быстро вышел на кухню, вернулся со своим термосом и показал пальцем сначала на него, а потом на Альму. Удивительная собака вновь кивнула и выбежала из комнаты. Мы поспешили за ней.

Вот ее спина мелькнула между листьями, вот Альма легко вспрыгнула на каменный забор, пробежала поверху и исчезла.

— Неужели принесет? Неужели поняла? — изумлялся Клименко.

— Подождем..,.

Альма вернулась часа через два. Клименко, казалось, дремал в кресле, а я читал, когда она вбежала в комнату. В ее зубах был термос.

Великое делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и Альмы, которая была собакой - pic_4.jpg

Клименко бросился к ней, но Альма протянула его мне. Термос был пуст. Это был только корпус термоса, без стеклянной колб.ы.

— А где остальное? — спросил Клименко у Альмы.

— Погодите, — сказал я, — здесь что-то есть…

В термосе лежали свернутые листки бумаги. Я осторожно стал их вытаскивать один за другим. Их было много, этих листков. Исписанные твердым, угловатым почерком, частично напечатанные на машинке, они были свернуты плотным рулоном.

Мы вытаскивали листок за листком. Их нумерация не везде шла последовательно.

Это были какие-то дневники. Некоторые листки были испещрены значками и химическими формулами. Видно, это была только часть каких-то записей.

— Здесь не всё, — сказал Клименко. — Умница Альма!

Он погладил жесткую шерсть Альмы, потом быстро поднес руку к глазам — рука была в крови. Мы осмотрели Альму. Она оказалась сильно и жестоко избитой.

Альма стоически перенесла все медицинские процедуры, которые мы смогли проделать. Ее раны были обмыты марганцовкой и смазаны йодом. Клименко вызвал по телефону какого-то очень опытного ветеринара, и тот наложил повязки.; Забинтованная и накормленная, Альма уснула на диване. Всю ночь мы провели над записями, найденными в термосе. Вначале нам казалось, что эти записи не имеют прямого отношения к происшествию на дороге, и только дальнейшие события показали, что мы ошибались. Я привожу эти записи с самыми незначительными пропусками, В основном подвергались сокращению те места, которые непосредственно касаются тонкостей химии. С ними научный мир сможет ознакомиться после их опубликования в специальной литературе.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Тайна древнего рода Меканикусов

I

"Мое детство я всегда вспоминаю с радостью. Но стоит ли о нем писать?.. — Так начинались эти записки. — Как бы красочно я ни изображал события и приключения своего раннего детства, для других вряд ли станут понятными те чувства, которые они вызывают в моей душе. Полное ласки, смеха, солнца, чудесных прогулок и увлекательных игр, мое детство оборвалось в памятные всей Бельгии, всему миру августовские дни 1914 года, когда огромная армия кайзера Вильгельма хлынула через границы моей тихой, маленькой родины и началась кровавая драма первой мировой войны. Моя мать, к счастью, гостила у своего брата во Франции, и ей не пришлось пережить всего ужаса, который выпал на долю тех, кто остался.

Мы с отцом двигались в том нескончаемом потоке беженцев, который лился от Намюра к Льежу и затем поворачивал к Антверпену. Отец спешил вступить в армию мужественного короля Альберта. Меня он хотел отправить на время войны во Францию, к матери. Мы шли день и ночь, и снова день, и снова ночь. Мы ночевали в открытом поле, когда появилась германская кавалерия. Всадники в остроконечных блестящих касках промчались мимо нас по дороге. Вслед за ними быстрым маршем протопала пехота в мышиного цвета мундирах. И снова всадники, обозы, пулеметы, упряжки с орудиями. Солдаты не обращали на нас внимания, а мы с ужасом смотрели на этот нескончаемый поток вооруженных до зубов, сытых и грубых «бошей», восседавших на могучих лоснящихся лошадях, в хвосты которых были вплетены трехцветные лоскутья знамен поверженной Бельгии, на эту лавину вороненых стволов лучших в мире крупповских орудий.

— Они идут на Антверпен, — сказал мой отец, — нас обогнали…

Растерянность охватила беженцев. Одни предлагали повернуть на северо-запад, к Остенде. Пожилой человек, потрясая своей тростью с костяным набалдашником, уговаривал подождать; он был уверен, что король Альберт очень скоро разобьет германскую армию под Антверпеном.

Впереди, там, куда шли войска, что-то произошло. В рядах возникло замешательство. Мой отец повернул в сторону от дороги, к высокому холму с развесистым дубом. Мне помогли взобраться на него. Удивительная картина открылась моим глазам: вдали, из конца в конец, насколько я мог окинуть глазом, раскинулся какой-то сверкающий полумесяц. Я присмотрелся — это была вода, блестевшая на солнце.

— Там вода, много воды! — крикнул я сверху.

— Откуда здесь может быть вода? Парень что-то спутал… Здесь нет даже каналов… — заговорили наши попутчики.

Отец взобрался по стволу ко мне и, отведя рукой ветки, крикнул:

— Король Альберт взорвал плотины! К нам идет вода! Верните тех, кто ушел вперед!

Да, это был героический подвиг моего народа. На передовые полки Вильгельма, прорвавшиеся к Антверпену, были опрокинуты потоки воды. Бельгийцы предпочли затопить свои земли, нежели видеть их под пятой завоевателей.

Мы оказались на маленьком островке, отрезанными от всего мира. Вдали виднелись спасавшиеся от водяного вала вражеские всадники и пехотинцы в касках с блестящими остриями, бредущие по грудь в воде. На наш холм выбралась упряжка коней. Немецкие артиллеристы буквально на руках вынесли из воды орудие. Вокруг, под водой, лежали пласты тучной земли, и сейчас она превратилась в жидкую грязь. Высокий офицер выбрался на холм и заорал на сгрудившихся возле дерева беженцев:

— Помогайте! Все в воду! Марш, марш!

Торжествующими улыбками и ехидными смешками мы ответили ему. В этот момент нам всем казалось, что Бельгия стала неприступной для немецких полчищ.

Позднее мы узнали, что вода, разлившись на сотни квадратных километров, погребла несколько полков германской армии, но не задержала всех полчищ врага. События под Антверпеном не стали поворотным пунктом в кровавой войне, втянувшей в свой водоворот десятки стран и народов.

— Помогать! В воду! — бесновался офицер. Он подошел вплотную к моему отцу и, сбросив с него шляпу, крикнул: — Снять шляпу, ты, грязный бельгиец! Не знаешь приказа?! Вы, вонючие углекопы, смирно!

Мой смелый и гордый отец, взглядом простившись со мной, ткнул кулаком в грудь офицера, и тот опрокинулся в воду. Он встал, шатаясь, мокрый и грязный, поскользнулся и снова упал. Этот поступок отца послужил сигналом.

Беженцы окружили ошеломленных германских солдат, отобрали винтовки и одного за другим загнали в топкую грязь, в воду. Кто-то успел распрячь лошадей, кто-то опрокинул в воду зарядный ящик. По пояс в воде стояли немецкие солдаты, держась руками друг за друга и дрожа от холода. Вода все прибывала.

И, вдоволь позлословив на их счет, мы позволили наконец солдатам выбраться на холм, где вскоре запылал яркий костер.